Учебный год только начался. И за окном уж слишком еще хорошая погода, чтоб тратить свободное от учебы время на посиделки в гостиных своего факультета. В гостиной Слизерина слишком немноголюдно. Оно и нужно, чтобы занять кресло поближе ко входу и не пропустить ту, которую ждешь слишком отчаянно. Но усидеть на одном месте Майлз не может. Он то и дело подскакивает с насиженного места, потирает ладони, будто те замерзли до обледенения, прикладывает их к горячим щекам, снова дует на них, делает очередной тревожный круг, будто верит, сделает еще один, и Она появится на пороге.
Это утро мало отличалось от предыдущих с начала этого учебного года. И хотя Блетчли пытался всеми силами вести себя как обычно, траурную черную повязку со своего предплечья снимать он не спешил. Она становилась для него своеобразным щитом, за которым удавалось спрятаться, когда разговор принимал не особенно приятный оборот, мол, оставьте парня в покое, у него мать умерла еще месяца не прошло. Так и сегодня, завтрак начинался удивительно мирно, кто-то за столом у первокурсников даже слишком удачно пошутил, шуточка разнеслась по всем столам, вызывая улыбку у самого Майлза. Но губы будто не слушались. Заледенели? Лицо напоминало куда как больше маску. Он не может отвести взгляда от светловолосой макушки, торчащей за противоположным столом. Она всегда садится поближе к Рейвенкло. Гримасу несварения желудка лицо изображает сразу, стоит ему только увидеть Фоссет. Ну, конечно. Девичья дружба, что может быть крепче. Но сегодня что-то не так. Парень еще не видит, но чувствует где-то на уровне солнечного сплетения. Народ за столами только подбирается к десертам, а Мертон решительно уходит прочь, да так быстро, что умудряется расталкивать плетущихся учеников на своем пути.
Забыла что-то важное, думается ему, когда пустеет тарелка с овсянкой, но через минуту взлетает со своего места и Софи. Пялиться откровенно, значит, привлечь чужое внимание к этому действу, но Майлз ловит себя на мысли, что скон, намазанный маслом в горло уже не лезет. Монтегю что-то увлеченно начинает ему рассказывать, но Блетчли не слышит ни слова. Друг увесисто бьет Майлза в плечо, вырывая последнего из забытья собственных мыслей.
- А? Да, конечно. - Соглашается, как обычно, с тем, о чем потом, вероятно, пожалеет. Но разве это в первый раз. - Слушай, мне надо забрать кое-какие конспекты, я ненадолго. - Бросая взгляд в тарелку с недоеденным завтраком, Майлз разве что спешно делает глоток чая, чтоб промочить горло, давится на ходу жидкостью, попавшей в дыхательное горло, подхватывает сумку и устремляется к выходу из Большого зала.
Из всего многообразия коридоров, которыми испещрена школа, он выбирает нужный и видит, как захлопывается дверь женского туалета. Складывать два и два нет особой нужды. Длинные белые пальцы, куда больше сейчас похожие на паучьи лапы, он слишком похудел за последние две недели, ложатся на дверную ручку. Усилий прикладывать не требуется, и без того понятно, что дверь закрыта. И тогда остается только одно: оглядеться по сторонам, подпереть собой дверной косяк, придавая лицу как можно более непринужденное выражение, пока сам превращаешься в слух. Понять поначалу хоть что-то было практически невозможно. А потом..."задержка больше месяца", "тошнит" и то, от чего к лицу моментально прилил жар "кровотечение".
С математикой проблем не было никогда складывать простые числа он умел. Равно как и листать календарь. В его  голову, конечно, закралась мысль о том, что где-то в этот месяц мог возникнуть и тот, кто в принципе мог претендовать на внимание и ласку Мертон, но тут же Майлз отвел эту крамолу. Ему достаточно было вспомнить, как смотрела на него Адель в самом конце августа в доме его родителей, как она обращалась к нему...
"Милый мой", слышит он снова ее голос, хотя казалось, прикладывал массу усилий, чтобы вытереть его из звуковых плат своей памяти. Мой Нет. Парень встряхивает головой, чувствуя, как обожгло глаза, будто кислотой.
Блетчли срывается с места, не дожидаясь того момента, как кумушки нашушукаются, более того, он пока даже не представляет, насколько осведомлена Софи о случившемся, поэтому рисковать не в его правилах. Он дождется Адель в гостиной, чтоб задать вопрос в лоб, где ее некому будет прикрывать.
"Я с тобой
И вот он летит стремительно в сторону гостиной, в ушах кровь шумит так, что вестибулярный аппарат напрочь теряет привычные ориентиры. Как он мог быть так неосторожен, как мог подвергнуть ее подобному, почему даже на миг не задумался о возможных последствиях, ведь это, в первую очередь, его ответственность.
И снова Блэкпул опускал декорации своих ярких видений перед ним, окружал, закрывал от прочих звуков, вызывая на коже пожары и волны необъяснимых мурашек, которые сейчас ровными рядами поднимались к вискам, стучали там набатом, не давали сосредоточиться ни на мгновение.
И вот он в кресле, из которого поднимается рывком, заходя на очередной круг, и даже не смотрит уже на дверь, но замирает спиной к ней в одно мгновение. У него нет объяснения, как он умудряется чувствовать ее, даже сейчас, когда они оба прикладывают миллиард усилий, чтобы удержать бетонные заграждения на границе друг друга. Майлз поворачивается медленно, видя боковым зрением, что Адель намеревается проскользнуть в свою спальню. В три широких шага он оказывается около нее. Но тут же на один шаг отступает. Он не имеет на это никакого права. Ему нужно как можно более тактично сейчас подобрать правильные слова, чтоб ни одно из них не выглядело, как обвинение.
- Я все слышал. - Первый крах. На лице светловолосой ведьмы секундное непонимание. - Твой разговор с Софи. Когда ты собиралась рассказать мне? - Второй крах. Рушится его личная защита, он стоит перед ней растерянный, ероша отросшую челку. забрасывая ту пальцами на макушку и открывая высокий лоб. - Блэкпул пришел за нами? - Спрашивает он чуть тише, сжимая пальцы в кулак, чтобы побороть колющее в пальцах желание, коснуться ее.

Адель опускается на старый и уже местами продавленный диван. Майлзу брезгливо даже не хочется думать о том, кто только не лобызался на этом диване после отбоя. Но он делает несколько шагов следом за девушкой и встает у нее за спиной. Голос у нее слишком уверенный. Настолько решительный, что Блетчли даже боится спрашивать о том, что она будет делать, если ее библиотечный способ сообщит, что ребенок все же получился. Тогда в июле казалось, что нет ничего проще и понятнее, забыть все, перелистнуть страницу, забыть. Ну, что она первая или последняя? Не первая, не последняя, но, кажется, как это правильно сказать, пожалуй, единственная такая в своем роде. Удивительная, светлая, нежная, сильная....ЧУЖАЯ! Одного этого аргумента должно было хватить, чтоб собрать все силы свои в кулак и сделать шаг в пропасть, где ее нет, а есть только привычная рутина, в которой ты плывешь, как рыба в воде, даже не мечтая о том, чтобы выбраться на берег.
А теперь возможный ребенок. Хорошо бы у него были мои глаза и ее деловитый профиль, думается ему, но на это уходит ровно десять секунд, потом мысль резко обрывается.
Чуть запрокинув голову, Майлз даже расхохотался в голос, пытаясь представить себе эту картину благовоспитанного семейства, а заодно и лицо отца, когда в доме только послышится информация о бастарде, рожденном в стенах школы. Однако, уверенности  в том, что Мертон решит оставить ребенка, не было абсолютно никакой, больше того, она даже смотреть в сторону самого Майлза не хотела или не могла, нужное подчеркните. От того сейчас его длинные узкие ладони ложатся на ее покатые плечи и принимаются слегка их разминать, чтобы хоть немного снизить боль от неврологического приступа. Или..нет, он до последнего будет верить, что это или розыгрыш такой. Он, в конце концов, не настолько плохой человек, чтоб к постоянному приступу сердечной боли прикладывать еще и злобную хохму, которая уже затягивается.
Его судорожный рваный смешок глохнет так же внезапно, как и рождается, он просто замечает, что Адель не вырывается, чуть вздрагивает, но почти не меняет положения. А он, он снова любуется.
Я люблю тебя так же, как и в наш самый первый день встречи - самое лживое признание, которое только могло придумать человечество. Чем больше ты кого-то узнаешь, тем шире твоя любовь, тем скорее бьется сердце, тем отчаяннее хочется говорить об этом. Нельзя любить человека одинаково на протяжении всей жизни. Любовь растет.
Как опухоль, думается ему тут же,  и ладони его, как ошпаренные, подлетают с плеч Адель. Скрипит оконная рама, а кажется, что дверь. Трус, мысленно клянет себя Майлз, понимая, что не ухватить за хвост ни одной здравой мысли, кроме разве что той, что он готов признаться в любви настолько отчаянной, которая не принесет никакого счастья, убьет веру в него, как в брата, растопчет его очередной отставкой.
Он невольно задумывается, о том, что же все таки может сказать отец на все эти новости о том, что скоро он может стать дедом, и ни один из вариантов за секунду прокрученных в его голове, не заканчивается ничем хорошим, кому-то всегда будет плохо. Все, что он сам себе в жизни начертал на будущее, совершенно точно не включает в себя отца одиночку, который еще и школу не закончил.
- Понимаю, что о методике ты мне не скажешь ни слова? Мы должны сходить к Помфри. Она, наверняка, знает, как помочь в этой...ситуации.
С грохотом рушится от одной простой фразы весь так тщательно построенный мир. Будто это и не он вовсе говорит, но голос его, интонация, даже шепот. Майлз касается кончиками пальцев своих губ, истерзанных тем, что он все сам себе искусал, пока ждал появления Мертон в гостиной.
- Извини, - спешно добавляет он, хотя за сказанное даже в мыслях не было обижать девушку, особенно в такой сложный для нее момент. - Это все моя вина. - Но мне нельзя иметь детей, вообще. В абсолюте. Ведь рано или поздно я стану, как мой собственный отец, и тогда этот ребенок очень сильно пожалеет, что вообще появился на свет. Воспитание здесь совершенно не при чем, Гены не вода, кое-что да значат.
Ему  бы сейчас вслух все сказать, объясниться, она бы поняла, а если и не поняла бы то приняла, но теперь от одной мысли о том, что с ее телом надо будет делать что-то не совсем легальное, у него кровь приливает к щекам. Плевать на школьные правила, плевать на то, если кто-то увидит его, Майлз обходит диван так быстро, что кажется, будто он перешагивает его, опускается на колени и прижимается лбом к тыльной стороне ее ладони. Удивительное дело, головная боль, секунду назад, сдавливавшая тисками его голову, отступает будто по мановению волшебной палочки.
- Я молю тебя, Адель. Давай сходим к Помфри.
Лицо ее непреклонно. А Майлз по-прежнему не двигается с места, будто боится спугнуть нечаянное перемирие, в которое на водопой пойдут и зебры, и львы. Но последние не станут трогать первых. Пакт о ненападении, негласно заключенный между ними, сейчас сыпался прямо в их же ладони, как битое стекло.
- Что бы ты не решила, знай, этого ребенка не должно быть.

Отредактировано Miles Bletchley (29.05.22 09:10)

Ему всегда нравилось, как звучит его фамилия в ее устах. Когда она раздражена, когда злится, когда идет с ним встык. Хлестко, колко. В такие мгновения ему даже думалось, что он побеждает. Однако, он узнал, как она может звать его иначе. И теперь каждое произнесение ее голосом его фамилии звучало, как пощечина. Резкая, отрезвляющая, возвращающая его в тот самый привычный мир, где они категорически не должны быть вместе. Где он должен стать сильнее, чтобы суметь, если не оттолкнуть ее от себя, вызвав исключительную неприязнь, то хотя бы самому держаться в стороне. И поэтому на секунду Майлз отшатывается на мгновение, будто возвращая ее личное пространство только ей.
Она ничего ему не скажет. Вряд ли стоило ожидать, что сейчас Аделаида бросится к нему в объятия, разрыдается, расскажет, как ей тяжело и страшно, он погладит ее по волосам, поцелует куда-то в область виска, скажет, что они обязательно справятся, ведь они вместе. И вот тут случился бездонный овраг. Они_не_вместе. И на этом точка. Они никогда не будут вместе, и здесь еще одна точка. Очень жирная. Замазывающая одну только мысль о возможности появления на свет их общего ребенка.
Майлз истово верит, что отцовство в таком возрасте - это слишком большая ошибка для него. И категорически невозможная для нее. И он так хочет все ей объяснить, чтобы она поняла, чтобы не обвинила его в бесчувственности, в жестокосердии, в легкомысленности. Но по одному ее взгляду понятно - Мертон все уже решила. Кажется, что вот она - та самая канатная дорога, которая сможет вывести его к ее ненависти. И делать ничего не нужно, просто развернись и уйди, Майлз. Просто развернись и уйди.
- И что ты сделаешь, Мертон, - парень выпрямляется во весь рост медленно, с вызовом, тем же самым, что она сейчас бросает ему одним своим взглядом. - Мне очень интересно, действительно. Сломаешь еще одну мою метлу? Отравишь слабительным зельем? Вырубишь в темном коридоре и обваляешь в фестраловом дерьме? - Он говорит быстро, скомканно, выдавая собственную растерянность и осознание того факта, что сейчас Адель встанет и уйдет насовсем, а он так и останется в неведении, существовало ли на свете что-то, связывающее их двоих куда больше. И в этот самый момент в реберной клетке пронизывающим уколом рождается боль.
Кажется, что только сейчас Блетчли осознает, что на самом деле сказал. Он осознает весь ужас и всю жестокость, которая упала наковальней его слов ей на грудь. Оно к лучшему, снова вторит внутренний голос. И Майлз даже поворачивает взгляд в сторону коридора, ведущего в его спальню. Но чуткий слух того, кто с самого детства растет в умении играть на музыкальных инструментах, засекает ее сдавленный вдох. И это не слезы или расстроенное отчаяние. Блетчли будто в замедленной съемке успевает развернуться и заметить, как девушка теряет равновесие и, неловко всплескивая руками, устремляется в сторону пола.
Который раз уже слизеринец за свою относительно недолгую жизнь готов возносить хвалебные благодарности тому, что когда-то решил убить свободное время в школе, попробовав себя в квиддиче. С тихим хрустом в коленном суставе Майлз приседает, протягивая обе руки и чуть морщась от того, как дернуло мышцу в левом запястье. Ему удается перехватить девушку прямехонько у пола, она разве что кончиком собственного носа коснулась пыли старого ковра в гостиной.
- Осторожнее. - Выдыхает он, понимая, что удалось избежать удара. Но ноги ее подкосились, и вот они практически на одном уровне. Оба стоят на коленках, Майлзу только и остается, что надеяться, пусть не сильно ушиблась. Но лицо ее отвернуто от него, скрыто за растрепавшимися волосами. Не понять ничего без какого-либо комментария. Но разве Мертон сейчас позволит кому-нибудь видеть собственную слабость, тем более ему, ведь еще мгновение назад ведьма сыпала угрозами, испепеляла взглядом и обжигала усталостью голоса.
Стараясь обойтись без резких движений, будто вазу хрустальную удержал, Блетчли помогает ей подняться и разве что вздрагивает, когда проходятся невесомо его ладони по ее груди. Он снова выпрямляется, но не спешит выпускать Адель из рук, будто хочет удостовериться, что сейчас отпустит ее, а она снова не оступится. И куда писать в небесную канцелярию, чтобы та исключала все невозможные прикосновения. Парень отводит одну руку, а вторую опускает ниже. Ровно на миг, но его ладонь ложится на мягкий девичий живот, скрытый одеждой, ложится так естественно и натурально, будто они отрабатывали это движение сотни раз. Но не следует за ним ни вспышка желания, ни боли от невозможности касаться ее всегда, когда бы этого хотелось. Вместо них изящным цветком ранней магнолии с мягкими лепестками рождается трогательность и абсолютно несвойственная ему нежность, коей он никак не ожидал ощутить. Но не стоит забывать, насколько магнолия может быть опасной.  Вот и сейчас чудится ему, что голова идет кругом, будто еще мгновение, и он сам потеряет равновесие от захлестывающих его чувств.
Длинная его ладонь прижимается к животу Адель чуть крепче, но ровно на десятую долю секунды, словно чтоб попрощаться. Он закусывает нижнюю губу. Не в задумчивости, флирте или комичности. Он удерживает добрый десяток слов, боль и какое-то дикое отчаяние, что начинает биться в нем, подобно птице, попавшей в рыболовную сеть. Чем дольше трепыхается, тем скорее утонет.
- Я уже жалею, - только и выпаливает он, прежде чем окончательно выпустить девушку из своих рук, из которых она так стремится прочь. И он, наверное, даже понимает ее. Может быть, он сможет начать ненавидеть ее из-за всей этой ситуации, ведь она тоже забыла о безопасности, сама виновата. Мысленно он повторяет "сама виновата".
Нет, так не работает. Но продолжать он не станет. Ей не нужно знать, что он жалеет о первой трусливой реакции. Жалеет о том, что не может остаться с ней сегодня, чтобы они смогли все обсудить, решить, что делать дальше. Жалеет, что она не хочет доверять ему. Жалеет о том, что вечером они собирались прогуляться с Корделией, и прогулку он, вероятно, отменит, слишком сильно болит голова.
Но пусть уж лучше Адель думает, что он жалеет о возможности рождения этого несчастного младенца. Так ей будет проще. А он...
- Потрудись хотя бы по окончании своих...женских дел сказать мне, стоили все тревоги чего-то или это лунные движения сводят тебя с ума, Аделаида.
Каждое слово четко, остро, больно. Самому. Майлз делает шаг в сторону, позволяя ей уйти поскорее, пока у него достает сил держать безразличное лицо.

Отредактировано Miles Bletchley (01.06.22 21:37)

Этот день обещал быть максимально длинным. Отсутствие уроков не позволяло отвлечься хотя бы на рутинную писанину. Все попытки написать эссе, разбивались на пятнадцатой минуте, когда Майлз обнаруживал себя, сидящим перед пустым пергаментом, пока его перо, зажатое в напряженных добела пальцах, расчерчивало кляксу в какое-то совершенно неизвестное науке созвездие. Сославшись на острую головную боль, он отправился в спальню, минуя друзей и все их приколы относительно того, что "у нашей графини снова приступ мигрени". Там он начертал простенькую до безобразия записку для Корделии, в которой даже не извинялся, ничего не объяснял, а просто констатировал тот факт, что их вечернюю прогулку придется отменить. Ее передаст кто-то из младшекурсников. Джиффорд, конечно, надуется, представил себе Майлз, потом примется не выговаривать, а всячески демонстрировать тот факт, что вообще-то она самостоятельная и уверенная в себе личность, которая не собирается вымаливать подачки у члена команды висюнов в виде внимания, и вообще, она кошка, которая гуляет сама по себе, а он должен быть чрезвычайно благодарен, что такая эмансипе, как она, обратила на него свое внимание. Стоило болезненно поморщиться, как он уже слышал ее недовольный голос и представлял насупленное лицо. Оставалось только надеяться, что его жалобное лицо и обещание какого-нибудь особенно желанного подарка заставят ее сменить гнев на милость. Но обо всем этом он будет думать завтра, потому что сейчас все его мысли вращались только вокруг одной мысли. И мысль эта огнем и мечом выжигала все внутри, не оставляя ничего живого, вынуждая лежать на идеально заправленной постели поверх покрывала, свернувшись в клубок, подобно эмбриону, словно от сильнейшей боли, сжирающей его изнутри.
Нельзя так себя изводить, повторял снова и снова слизеринец самому себе. Нет ничего еще конкретного, к чему все эти преждевременные страдания?
Приехав в школу, он понимал, что будет тяжело, но тогда казалось, что избегая друг друга, они протянут год, а потом и вовсе разойдутся пути-дороги, его и ее. Останется где-то ее легкое дыхание щербиной на его сердце, в памяти томный ее голос, называющий его по имени. Сентябрь. Если это приключение в июле было просто наваждением, глупостью и ошибкой, то почему же до сих пор он думает о ней. Три или четыре раза парень подрывался с кровати, доходил до двери, касался витой ручки ладонью, а после возвращался обратно. Был ли какой-то смысл в том, чтобы преследовать ее сейчас, когда Адель ясно дала понять, ему лучше оставить ее в покое, но как оставить, когда весь мир рушится на части, а он никак не может удержать его в своих ладонях. С тихим стоном Майлз зарывается пальцами в волосы, трет лицо, шумно выдыхает, лишь для того, чтоб через миг с присвистом втянуть воздух ноздрями.
В руках сама собой откуда-то взялась библиотечная книга по древним рунам. Майлз закатил глаза. Этот клятый предмет не оставит его в покое уже никогда. Пальцы сами собой начали листать страницы. Время до обеда прошло в полудреме. За столом в Большом зале в него не влезло ни куска, кроме какого-то странного сэндвича с ветчиной. Придумывать о плохом самочувствии ничего не пришлось, выглядел он белее стен в больничном крыле, а посему Блетчли зарылся в собственное одеяло, из которого высунул нос только когда Монтегю принес ему с ужина кусок картофельной запеканки. Смотреть в лицо сочувствующему другу не было никакой возможности, поэтому Майлз прикинулся крепко спящим, а из постели вылез только когда все, наконец, улеглись спать.
Запеканку он доедал в темноте гостиной, при свете догорающего камина. Разумеется, что сна не было ни в одном глазу, успел выдрыхнуться за весь этот нервный день. На невысоком столике, в который упирались его длинные ноги, пустовала тарелка с картофельными крошками, словно намекая, надо возвращаться к себе, пока в голову не пришло каких-нибудь дурацких мыслей, о которых он потом обязательно пожалеет.
Так бы и сделал. Только вот оказалось, что он не один не спит этой ночью. Как только в тишине гостиной раздались шаги, Майлз даже дыхание задержал, лишь бы не выдать своего присутствия. Сложиться, конечно, на диване не успел, и, как оказалось, очень зря. Когда они встретились взглядами, Блетчли шумно выдохнул, пытаясь удержать собственные руки при себе, а не опустить их инстинктивно на девичьи ноги.
- Ужинаю, - растерянно шепчет он, понимая, что ответ и не требовался, просто он снова оказался совсем не в том месте и не в то время. Всякий раз, когда она оказывается рядом с ним на расстоянии вытянутой руки, в голове будто тумблер срабатывает, отключающий напрочь всю логику и здравый смысл. Он слушает то, что буквально сплевывает светловолосая ведьма, пытаясь показать ему собственное безразличие и, быть может, даже облегчение. Губы его складываются в кривую улыбку, парень чуть опускает голову, понимая, никакого ребенка нет. Больше того, его и не было. Нужно стряхнуть кончиками пальцев со лба вымышленную испарину, задорно подмигнуть, сказать что-то вроде "слава Мерлину, миновало" и уйти спокойно спать. Вместо этого, Майлз инстинктивно пытается в каком-то детском жесте, словно защищаясь, подтянуть колени к груди, забывая, что над ним нависает Адель. Та, разумеется, подобного не ожидает, от чего теряет равновесие и приземляется задом прямехонько к нему на колени. Ладони Блетчли касаются девичьей спины, будто он хочет поддержать ее, чтобы не упала, пока сам, наконец, поднимает на нее свой усталый взгляд.
- Мне жаль, Адель. - Он говорил это несколько часов назад, но сейчас тон и посыл кардинально иные. К собственному ужасу Майлз ощущает внутри какую-то пустоту, будто пообещали что-то, а потом безжалостно отобрали, не оставив даже намека на возвращение. - Мне жаль, что ты решила пройти через это одна. И жаль...- договаривать он не спешит, чувствует, как подкатывает к горлу какой-то нервный спазм. - Это мог быть, наверное, очень красивый ребенок. - практически шепчет он, не зная, откуда это в нем, почему сердце так заходится, словно он похоронил только что кого-то. - Где ты была?

Отредактировано Miles Bletchley (05.06.22 00:30)

Достаточно чуть склонить голову в сторону, чтобы коснуться ее волос, можно повернуть лицо, и тогда ощутить ее дыхание на своей коже, податься чуть вперед, и встретиться с ее губами. Но Майлз не двигается с места, пока Адель укладывает свою голову ему на плечо. Он разве что перехватывает ее покрепче, давая понять, что она может спокойно устраиваться поудобнее, хотя о каком вообще удобстве сейчас может идти речь. Одна ее мягкая ладонь ложится ему на грудь, а через миг усталый вес ее тела опускается на него в полной мере. Он чувствует, как опускаются ее ресницы, как она выдыхает судорожно, и ничего не может с собой поделать, отрывает пальцы от девичьей спины и невесомо проводит ими по волосам.
- Так устала, - выдыхает он почти неслышно, втягивая воздух носом и чувствуя, как отзывается в нем аромат ее тела, - моя девочка, - сердце увеличивает ход. Но нет в этом слепого желания, которое можно было бы списать на игру гормонов. Наоборот, оно заходится от какой-то странной невыразимой нежности, но Майлз не дает ей хода, убирая ладонь от светлых волос почти сразу. Адель выдыхает раз, выдыхает два, и от каждого выдоха по коже парня проходится волна таких мурашек, чудо, что его еще судорога не разбила.
Привычный быть всегда наготове к обстоятельствам, Блетчли периодически поворачивает голову левым ухом в тут сторону, где расположен вход в гостиную. Однако, где-то в глубине души звенит натянутая струна, поющая ему песню о том, что, если сейчас кто-то зайдет, то так будет даже к лучшему. Им не придется прятаться, не придется что-то придумывать, выкручиваться, смеривать друг друга при встрече презрительными взглядами. Он, кажется, пока так и не научился. Но все спят. Ночь в Хогвартсе создана для сна. Тишина, храп соседей, тихие шепотки с портретов. Утомленные дневными уроками ученики, за исключением самых стойких, уже давно по кроватям, вряд ли кто-то будет шататься, а потому Майлз чувствует, как расслабляются его плечи, как вольготнее ложатся его руки на девичьи бедра. Он не прижимает девушку к себе, просто боится пошевелиться лишний раз, чтоб не спровоцировать все то, что он так долго и упорно цементировал горячим асфальтом.
Он ужинал, она гуляла, кажется, что все достаточно логично, сам слизеринец ловит себя на мысли о том, что если бы весь день старательно не изображал бы из себя больного, то вполне мог вечером пройтись просто прогуляться. Проветрить голову, подышать ветром, попытаться посмотреть на то, что приключилось с разных углов и ракурсов, но у него этой возможности не было. Как не было и какого-то упрека или чего-то подобного в сторону Ады. Гуляла, значит так было нужно, - звучит у него в голове, но на деле он просто кивает в такт словам Мертон.
А когда парень, наконец, слышит, где она гуляла, то пальцы его, до этого лежавшие спокойно на бедрах Адель, выпрямляются и сжимаются так сильно, будто от артрита. Дыхание вновь учащается, уже от гнева. Но якорем девушка лежит в его руках, и у него даже мысли не возникает, чтобы прогнать ее, подвинуть, быть может, даже отнести до спальни. Никаких мыслей.
Он лишь крепче ее обнимает, прижимая к себе.
Они уже прошли через отрицание, когда в Блэкпуле поклялись друг другу никогда признаваться в том, что между ними пролегла незримая связь, причиняющая боль, но оставившая такое невероятное послевкусие, что теперь привычная жизнь горчила. Постоянно.
Злость. О, ее было хоть отбавляй, особенно, со стороны Адель, будто девушка понимала, что не справляется эмоционально, и поэтому решила проходить по краю чужих эмоций, новых, быть может, даже неизведанных для нее. Вот и искала себе ночных приключений.
А они ведь и торговались уже. Тот лишний час в доме на похоронах Майлз будет, кажется, помнить всю жизнь, равно как и все неловкости и шероховатости, по которым они шагали вдвоем, даром, что не за руку, ведь нужно было изображать независимость, а не откровенность.
Подходили к стадии депрессии? До принятия было слишком много вопросов, но поверить чему-то было необходимо, так Майлз сейчас верил, что Адель не стала бы напрасно рисковать собственной жизнью и жизнью возможного ребенка. Но его будто отбросило на два шага назад. Он снова злился. Злился на себя и то, что отпустил ее одну, злился на нее, ну, неужели так сложно было попросить его пойти вместе с ней. На школу, которая своими стенами будто бы снова отделяла их друг от друга. Блетчли шумно выдыхает носом, ладони его скользят по девичьим плечам, шее, ныряют под волосы, и вот его ладони уже на ее лице, вынуждают чуть приподняться и посмотреть прямо в глаза парню.
Вот сейчас он сорвется, прогонит, скажет гадость. Но они встречаются взглядами. И Майлз почти физически ощущает, как уходит из него вся злость, будто воздушный шарик начал воздух выпускать, Ее глаза смотрят внимательно, устало, но по-прежнему внимательно. Конечно, она устала. Слизеринец закрывает свои глаза, чтобы разорвать слишком близкий зрительный контакт.
- Я знаю. - Только и шепчет он, понимая, что даже в половину не может осознать ее усталости. Майлз подается чуть вперед, ведь ее лицо все еще в его ладонях, и запечатывает легчайший, как бабочкино крыло, поцелуй на ее переносице. Большего не позволить, и без того натянут канат, аж звенить тонкой леской в тишине ночной гостиной, даже треск догоревших углей перекрывает. Желваки еше гуляют по его щекам, и Блетчли снова и снова возносит хвалу небесам, что в комнате слишком темно, и светловолосая ведьма не увидит, как он не справляется с собственным гневом. - Было очень опрометчиво с твоей стороны, - набирает он воздуха в легкие, чтобы хоть немного выпустить то, что сейчас кипит внутри, но замолкает, ведь она снова говорит. И у него нет ответа на зависший в воздухе вопрос.
- Убежим? - Только и выдает он, в ту же секунду обнимая Адель чуть крепче, понимая, что та может попросту психануть. - Прости. Глупые шутки. - Пальцами свободной руки он трет переносицу, чувствуя, что у него нет даже какого-то минимального плана действий. - Я пытался заставить себя не думать о тебе, потом я думал о том, как прекрасно было бы иметь друга в лице самой прекрасной девушки на земле. Но я, Адель...- Майлз, не имея возможности встать с дивана и привычно тревожно походить по комнате, начинал нервничать все сильнее, - я не смогу с тобой дружить. Это выше моих сил. Но поверь, я не побеспокою тебя, ни словом, ни взглядом. Только пообещай мне, что больше так опрометчиво и безрассудно поступать не будешь.
В его голосе забота скрывается за проступающей сталью. Он все еще злится. И злится все сильнее. Сначала на ее выходку, потом на невозможность всей этой ситуации, которая, как ему казалось, наносила острые режущие раны в области сердца, а она сидит, безразличная будто, окаменевшая.
- Ведь я, кажется, люблю тебя...

If this is love, I do not want it
Why does it hurt so much?

Сказанные слова перекатываются на его языке. Они гремят скорлупой грецкого ореха, оставляют после себя горечь. Сигнал из мозга, который должен был заставить его вовремя заткнуться, опоздал. Он мелькнул острой вспышкой, кольнувшей под ребрами, понял, что не успел, как и сам Майлз, поспешно захлопнувший рот и поджавший губы. Вспомни, дурак, говорит он сам себе. Однажды ты в подобном признавался. Верил тогда сам себе, что чувствуешь это. И какой был результат. Где-то в области желудка, не сердца, а там, где рождается страх и животный ужас, что-то сжалось аж до боли, заставляя парня поморщиться. Ты обещал себе, что не допустишь подобного, чтобы не переживать снова эту боль, чтоб не выкашливать по ночам черноту обиды из собственных легких, чтоб не начать уничтожать себя самого день за днем, надевать каменную маску, понимая, что где-то на самом дне ты теряешь себя самого. А что теперь? Почему снова?
Майлз задумался ровно на миг. И в этот миг мысли его понеслись, как несутся за три секунды до пробуждения, когда ты успеваешь увидеть приключенческий сон о свержении власти французского короля, воспевании бунта, страшный суд, восхождение на эшафот и просыпаешься ровно в тот момент, когда твоей шеи касается холодная сталь гильотины, а на деле всего лишь сквозняк подул из окна.
Чего он ждет сейчас от нее. В темноте комнаты не видно, что промелькнуло в ее глазах. А Майлз и не пытается смотреть, он отводит взгляд, понимая, что будет выглядеть жалким щенком, когда получит ответ. Лучше не знать, наверное, ведь исход все равно один - вместе им не быть. Они пообещали это друг другу еще летом. Разве так их воспитывали родители? Данному слову нужно следовать. Социальному заказу нужно следовать. Дружба - один из самых ценных подарков судьбы. Отношения нужно беречь, даже те, в которых ты умираешь каждый раз, когда вымученно улыбаешься каким-то пустым новостям. Майлз ценил Корделию, ее легкость, ее умение чувствовать его настроение и постоянно придумывать новые способы развеяться. Но любил...
Его руки слабеют и выпускают Адель, как только та начинает отстраняться от него. Пусть уходит, молит он, пусть молча развернется и уйдет, пусть достанет ей сил разрубить этот узел за них обоих. Своими изящными ладонями светловолосая ведьма обхватывает собственную голову, будто пытается уложить все услышанное по полочкам, а нечего укладывать. Майлз сжимает кулаки, борясь с желанием положить ладони на ее руки, привлечь ее снова к себе, но у него нет на это никакого права.
Больше того, он чуть сдвигается в сторону, давая девушке больше места для маневра, понимая, что та никуда не уходит, но требует от него ответного взгляда, дающегося ему так тяжело.
Он ведь уже обещал, что не побеспокоит ее, а тут...опять соврал. Но муки совести в нем не шевельнулись. Она должна была знать, и как хочется ему сейчас продолжить. Говорить о том, как он смотрит на нее украдкой по утрам в Большом зале, когда свет играет в ее волосах, как ловит ее тонкий смех, даже не силясь понять, в чем суть той или иной шутки, как заходится все в нем, когда они обмениваются взглядами с Грэмом, и он никак не может понять, что же между ними, в конце концов, происходит, а спросить не решается. Почему? Боится услышать о счастье, боится, что лицо не успеет выдать нужную эмоцию.
Наконец, Майлз поворачивает голову в ее сторону и встречается снова с ее взглядом. Решительным, отражающим остатки затухающих углей из камина, острым, требовательным, призывающим к ответу, но бесконечно усталым, будто вся тяжесть мира легла в одночасье на ее плечи.
Дурак. Храни свои секреты при себе. Теперь ведь не воротишь. И Майлз хочет сказать, мол, его признание ни к чему ее не обязывает, но понимает, что не может ей соврать. Ведь обязывает. Он хочет знать ответ, он не требует, но жаждет. А вместо этого слышит встречный вопрос, вынуждающий его вскинуть брови и шумно втянуть воздух носом. Это запретное слово, которое будоражило его последние сутки, снова повисает между ними.
Парень опускает голову, выдыхая едва слышно, усаживается полубоком и протягивает свои длинные, кажется, непропорционально руки. Он касается ее как уже когда-то касался, прямо под коленями, вынуждает мягко расправить ноги, укладывает их к себе на колени. Но нет в этом прикосновении ни вожделения, ни похоти.
С тихим стуком опускаются ее туфли на пол, а его ладонь уже касается стесанных коленок, почти невесомо, как и тогда, когда он нашел одну-единственную спазмированную мышцу на ее пострадавшей ноге. Осыпаются крошки подсохшей грязи. Где же она шаталась этой ночью по лесу, зачем пошла, зачем так рисковала. Но все эти вопросы так и остаются неозвученными, ведь есть один, который сейчас ждет своего ответа. Пальцы Майлза замирают на девичьих икрах. Горячие против ее прохладной кожи.
Почему рядом с ней у него всегда такие горячие руки.
- Ты - невозможная, Мертон, - губы его складываются в легкую усмешку. Уставшую и несколько растерянную. - По логике вещей, я должен был признаваться тебе в любви, как только узнал бы, что ты беременна. Приниматься решать вопрос о предстоящей свадьбе и рассказывать, что именно такой жизни я для нас и хотел. Но сегодня я понял, как страшно...просто потерять тебя, а твои безрассудные выходки... - Блетчли закатывает привычно глаза, но в тоне его нет и капли яда. Напротив, он усаживается боком поглубже на диван, укладывает свою гудящую голову на его спинку, и ноги Ады оказываются у него на бедре, накрытые все так же его ладонями. Попалась. - Я не знаю, как тебе это удается, как достает сил хранить наше "блэкпульское" соглашение. Помоги мне.
Вот моя любовь, она брошена к твоим ногам. Растопчи. Скомкай. Выбрось. Сохрани. Спрячь от чужих глаз. Согрей своим теплом.
- Я сказал то, что сказал, не для того, чтоб обязать тебя...ты свободна...Хочешь, провожу тебя до спальни, ноги поди не несут уже

Отредактировано Miles Bletchley (17.06.22 21:25)

Они всегда были или слишком далеко или слишком близко. Казалось, третьего не дано этому странному дуэту, будто Вселенная снова и снова проверяла их на прочность, а они раз за разом проваливали эти тесты. Удивительное постоянство. Майлзу не нужно было закрывать глаза, напрягаться, вызывать нарочно в памяти какие-то детали о ней. Достаточно было вдохнуть поглубже. Нет, ни в птичьем пении, ни в дыхании ветра, ни в рассветном солнце он не видел ее лика, не ощущал ее аромата, не слышал ее голоса. Она была в его крови, билась в его венах, травила ему сердце, рвала жилы. Разве бывает любовь такая, задавался он вопросом каждый раз проходя мимо нее по коридору и сжимая кулаки, чтоб ненароком не коснуться рукава ее мантии кончиками пальцев. На жертвенном костре проще сгореть, чем вот так сидеть рядом с ней, не имея возможности поцеловать эти уставшие глаза.
Интересно, думал Майлз, что же она чувствует на самом деле, так же ли она опустошена, как и он сейчас, чувствует ли утрату того, чем никогда и не обладала. Но разве было у него право на подобные откровенные вопросы? Ведь друзьями они так и не стали, больше того, даже пытаться не стали, лишь время потратили бы, да нервов пару пучков. Потому он молчит, слушая, как устало звучит девичий голос, лишь подтверждающий тот факт, что они находятся в полнейшем тупике, выхода из которого попросту нет. И вот она зеркалит его позу, и они снова на одном уровне взгляда. Майлз замирает, будто даже дыхание задерживает, но придвигается поближе, придерживая изящные ноги Адель покрепче, чувствуя, как она постепенно таки расслабляется, словно отпускает внутренняя струна, накрученная всегда до самого предела.
Парню чудится. что в этой простой фразе она сейчас капитулирует, выбрасывает белый флаг, признает, что не в силах больше противостоять тому, что оба так усердно заталкивали в самый глубокий колодец своих душ, даром что камнями не забивали. Сердце его пропускает пару ударов, губы размыкаются, как и ее , словно они одновременно решаются на какую-то фразу, но оба лишь одновременно выдыхают. И в тишине гостиной, пожалуй, худшего места для этой встречи, слышится лишь их дыхание, похожее на северо-западный и северо-восточный африканские ветра, которые, встречаясь во время движения антициклона, ударяются и провоцируют самый настоящий песчаный ураган, слепящий глаза, забивающий ноздри и не дающий дышать, заставляющий прикрывать уши, чтоб хотя бы слух не потерять. Это не выдох, это настоящее бедствие для души, бьющейся так же устало, как движется светловолосая ведьма, протягивая руку к Майлзу. И тот, вместо того, чтоб отстраниться, не позволить себе потерять голову от невольной ласки, о которой Ада пожалеет через миг, лишь подается вперед, да еще и глаза прикрывает, пока Мертон подушечками пальцев рисует абрис его лица. Блетчли даже готов признать, в этот миг ему хочется дать отбой всем напряженным мышцам своего тела, приблизиться еще, будто детеныш капибары, загипнотизированный бразильской анакондой. Но что-то останавливает его. Предчувствие какого-то грома. Оно просачивается во рту, как кровь от прокушенной щеки, но горечью неизбежности.
Слова Адель доходят до него не сразу, будто искаженные призмой разбитого стекла, она отрицательно мотает головой, говорит о занятости своего сердца, но тут же вопрошает о том, что они могут или не могут себе позволить. Майлз отстраняется от девушки в одну секунду, как от ядовитого плюща, манкого, красивого, но обжигающего. Он морщится болезненно, не скидывает ее лодыжки со своего бедра, но перекладывает их осторожно на диван, поднимается медленно, а потом рывком в три шага оказывается у противоположной от дивана стене подземелья. Слизеринец утыкается лбом в холод каменной кладки, пытаясь унять тот внутренний пожар, что разгорается в нем, только любовью сейчас даже не отсвечивает, в нем нарастает гнев и отчаяние. Майлз закрывает глаза на мгновение, чтобы восстановить душевное равновесие, но вместо этого видит Аду и Грэма вместе. Вот они держатся за руки, вот его лучший друг небрежно убирает выбившуюся белоснежную прядь волос своей девушки ей за ухо, вот он властно держит ее за талию, пока Мертон сидит у него на коленях, вот Монтегю срывает с ее тела тончайшее кружево белья, а она исступленно шепчет его имя....
На этом самом моменте стало дурно почти до тошноты.
- Позволить что, Мертон? - Голос его звучит глухо, но достаточно четко, ибо Майлз поворачивается к Аде, так и оставшейся сидеть на диване, - позволить себе что, - повторяет он свой вопрос, - позволить тебе поиграть со мной? Захотелось острых ощущений? Или быть может в твоем арсенале закончилось оружие для раззадоривания Монтегю, и ты посчитала, что я стану твоим верным оруженосцем? Это слишком низко, даже для тебя.
Он не срывается на крик только потому, что меньше всего им сейчас нужны свидетели, но шепот его звучит отрывисто, зло, так, словно еще пара слов, и он задохнется от переполняющей его обиды вкупе со злостью и отчаянием.
- К чему все эти игры, - "Мертон", подбрасывает ему сознание, она не достойна другого обращения, только резко, колко, как раньше, - За что, ...- снова спотыкается он, - чего ты хочешь добиться этим, Адель, - язык не слушается, он выдает самое идущее ей имя. Но только не становится оно успокаивающим фактором, напротив, лишь подливает масла.
Блетчли возникает перед девичьим лицом в одну секунду, смыкаются его длинные пальцы сразу под костями подбородка, вынуждая ведьму смотреть на него и не отводить взгляда, но силу рассчитать никак не удается.
- Так наберись смелости и скажи, что с самого начала просто играла со мной.