Утром накануне похода в Хогсмид вокруг всегда царило суетливое настроение и хаффлпаффская гостиная гудела, словно растревоженный улей. Каждый голос из этой, казалось бы, привычной какофонии болезненно, будто колокольный звон, отдавался в голове, время тянулось медленно и неторопливо, будто густая сливочная карамель, а к соседям по спальне, которые, кажется, вовсе никуда и не спешили, ощущалась пугающе острая неприязнь. Зак не вслушивался в их разговоры, все это воспринималось как назойливый шум, который то и дело перебивался отдающимся в висках тревожным перестуком собственного сердца. Побыть в тишине удалось всего ничего, может от силы минут двадцать, пока большая часть факультета была на завтраке, на который шестикурсник в очередной раз не ходил -  думать о еде было почти мучительно, от мыслей о еде внутренности будто скручивало в тугой узел, а к горлу подступала тошнота. Хотя, конечно, дело вовсе было не в завтраке, и Зак это прекрасно знал.

Он перевернул страницу квиддичного журнала, который для виду держал на коленях, даже не читая, но это было и необязательно — никто из соседей не обращал на него никакого внимания, занятые своей болтовней.  А может, дело было в том, что каждого из них за эту неделю Смит успел выбесить до чертиков, и не поссорился только с Макманусом, который замял все конфликты на корню, просто махнув рукой на острые комментарии и шквал критики. Джастин заявил, что Зак «стал еще большей задницей, чем когда-либо до этого» — сам он этого не замечал, но зато его перманентно паршивое настроение и переходящее границы разумного вечные раздражение и пессимизм прекрасно замечали все остальные.

Наконец-то спальня опустела. Последним ушел Макмиллан, почему-то особенно долго возившийся с застежкой своей мантии и начищающий до блеска ботинки. Напоследок он с присущей ему напыщенностью выдал в пространство что-то про «Хогсмид — это, конечно, хорошо, но и хвосты не помешало бы подтянуть». Староста ни к кому напрямую не обращался, но ведь было очевидно, к кому был обращен посыл. Это было правдой: за последнюю неделю Захария умудрился схлопотать «Троллей» сразу по двум предметам, один за другим: сначала он завалил проверочную работу у Маккошки, хотя обычно на «ура» справлялся с теорией, а следом и Снейп исписал его домашнее задание по Защите язвительными комментариями  — спасибо, что отработку не влепил или не опустил перед всем классом на тему того, что в ОД он, очевидно, совсем ничему не научился. Самое поганое в этом всем было то, что Зака почти не беспокоили последние его просчеты, не беспокоили собственные рассеянность и невнимательность, не беспокоила нависающая гора домашнего задания, которое нужно было переделать и сдать уже вот-вот. Он вообще обо всем этом беспокоиться не мог, единственная оформленная мысль в голове была о том, как же хочется спать.

За последнюю неделю, эти бесконечно долгие восемь дней, он в лучшем случае спал пару часов за ночь — драккловы мысли никак не удавалось выбросить из головы, а беспокойство, почти неощутимое за привычными повседневными делами, вдруг превращалось едва ли не в панический страх, беспричинный, всепоглощающий, совершенно непонятный почти готовому уже сдаться разуму. Проворочавшись так несколько ночей, хаффлпаффец махнул рукой и попробовал занять это вынужденное дополнительное время размышлениями о формуле заклинания, которое пытался вывести на последнем уроке у Вектор, но сосредоточиться не получалось, мысли путались и каждый раз приходили лишь к тому, как громко дышат соседи по комнате и как ввинчивается в мозг монотонное тиканье часов. Можно было наложить заглушающие чары, но вот от стука своего сердца спрятаться было негде.
Еще одна поганая вещь была в том, что он слишком быстро к этому привык и все это безразлично уже не казалось чем-то пугающим.

Зак выдал в ответ Макмиллану что-то весьма грубое, но через секунду уже не смог вспомнить, что именно. Как только за старостой закрылась дверь, он медленно сполз с кровати на пол, откинул голову на покрывало и прижал ладони к горящему лицу. Похоже, из гостиной разбежались все, кто мог, и, казалось бы, должно было стать легче, но нет — сердце все также отбивало свою нестройную барабанную дробь, а внутри все так же властвовало давящее чувство беспокойства, тревоги, иррационального страха, от которого было буквально больно физически. Смит стиснул зубы и почти заставил себя сделать новый вдох, с какой-то задушенной внутренней злостью.
Вопрос «почему так паршиво?» уже даже не звучал в голове. Надоело раз за разом отвечать «я не знаю». Это «я не знаю», это отсутствие контроля за собственными чувствами, эта неспособность управлять своей жизнью, поставить на паузу все, что нельзя было решить прямо сейчас, и принять то, что нельзя было решить никогда — приводили в отчаяние.

Время близилось к десяти утра, и в школьном дворе у фонтана уже должна была ждать Дафна. Зак прикрыл глаза и легко представил себе слизеринку, как развеваются на ветру непослушные пряди ее волос, как она стоит, гордо выпрямившись, кутаясь в слишком легкую для октябрьской промозглости мантию, как нетерпеливо, едва ли не подпрыгивая на месте, прожигает взглядом двери замка, то и дело поглядывая на башенные часы. Как неосознанно водит пальцами по шершавому камню на бортах фонтана, где они сидели вдвоем с чашками горячего чая еще в прошлой жизни, когда иллюзорно казалось, что они сумели сбежать и укрыться от этого лета. Как она едва заметно улыбается своим мыслям, чуть робко, чуть мечтательно и чуть горько — Зак не помнил, когда в последний раз видел на ее лице другую улыбку.
Легко представил, как идет рядом с ней по улочкам Хогсмида. Молчит, больше слушая, как она делится новостями, восхищается Слагхорном или жалуется на слишком большую домашку по рунам. Краем глаза выхватывает ее силуэт из водоворота золотых и бледно-зеленых красок октября, стараясь не встречаться взглядами. Взгляд Дафны — это песочные часы, отмеряющие срок до момента, когда он потеряет ее безвозвратно: его молчание и ее искренность, его ложь и ее терпение, паршивое лето, в котором их не было друг у друга, острое, как лезвие ножа, напоминание о том, что он не способен решить ни ее проблемы, ни свои. Ее взгляд заботливо укрывает душу, как ласковое мягкое тепло; он лихорадит, как глоток бурлящего жаркого пламени; пробегает липким тревожным холодком по внутренностям. Поэтому Захария не смотрит ей в глаза. Он идет рядом с ней, едва не касаясь своими пальцами ее руки, молчит, чтобы не сказать лишнего, и делает вдох за вдохом, стараясь успокоиться — но ничего не выходит, у него никогда это не выходит.

Смит нехотя поднялся и стянул со спинки ближайшего кресла факультетский шарф. Подумал немного, а после закинул в рюкзак теплую шерстяную накидку, Дафна действительно была склонна одеваться не по погоде. Задержался у зеркала и зло выдохнул сквозь зубы — хуже, чем сейчас, он выглядел разве что в июне, но там хотя бы не было ни этой тревоги, ни злости, ничего вообще. Уперся лбом в холодное стекло, безуспешно пытаясь обрести хотя бы подобие душевного равновесия, а захваченная с тумбочки, зажатая в кулаке палочка сердито выпустила сноп золотистых искр, чудом не подожгя ковер. Импульсивный, стремительный взмах палочкой, и стекло покрывается мелкой сеточкой трещин, а после осколки со звоном разлетаются по полу; еще один раздраженный, почти разочарованный вздох — если раньше это хоть как-то помогало, то теперь ничуть.

Ко всем чертям, решил шестикурсник, и резким движением закинул рюкзак на плечо. У него как раз осталось что-то около пятнадцати минут, чтобы неторопливо добраться до фонтана во дворе, где его ждет друг. Друг, с которым и так уже испорчено все, что было возможно испортить.

Отредактировано Zacharias Smith (10.03.23 02:41)