Зачем нужна магия, если она бесполезна в самый нужный момент?

Он не потерял желание жить - просто скомкал и выкинул его нахрен в угол спальни: эта роскошь не на каждый день.
Томас просто хотел, чтобы Арчи поправился. Поправился от слепоты, от почечной недостаточности и от старости. Тогда бы Арчи продолжал любить его. За эту безграничную любовь, за эту самоотверженность сопротивляться смерти. Вот она обратная сторона заботы - насилие.
Все, кто видели пса, рекомендовали задуматься об усыплении.
«Это гуманно»
«Ему будет лучше»
«Сколько-сколько ему лет?!»
Гуманно ли выбрать время смерти своему другу? Звучит как безумие, как предательство.
Томас злился, посылая всех. И все реже был дома. Легче не видеть, как Арчи плохо. А еще это эгоистично.
Он тусовался с друзьями, все чаще оставаясь у них. Редко возвращался домой, чтобы сбросить с себя, как старую шкуру, вонючие шмотки. И снова заваливался к Эйдану, захватив с собой Терри. Его так просто не вытащишь из компьютера. Только грубой силой. Или пиццей, колой с сахаром, конечно же. Никакого богохульства.

Это был обычный день. Точнее Томас решил сделать его таким. Необычным день был до этого. День, когда он принял решение усыпить Арчи, усыпить свое детство и воспоминания.
А сегодня был день кромешно обычный. За завтраком отец превращал теракты, засуху и кризисы в деньги. Такой алхимии не научат даже в Хогвартсе. Мама выбирала новые сапоги в каталоге; она уже в том возрасте, когда быть современной - важно. И Томас, собирающийся на тренировку. Сначала силовые, потом бокс. Потом усыпление.
Он не может отделаться от этой мысли. Томас не может улыбаться, когда в сознании камуфлетным взрывом разнесло все мысли.
В этот день его абсолютная инфантильность - юная сущность - покинет Тома, обращаясь в миф.

Так дерьмово, как в этот летний день ему не было никогда. Даже когда он выпил на прошлой тусовке коктейль, в котором смешали все, что было из алкогольного. Ему было плохо. Хреново. Но не так, как сегодня. Ему бы хотелось обратить этот день в несуществующую пустоту. Хотелось забыть, чтобы не было так тяжело. А ведь забавно, но грусть пришла не сразу. Том даже в какой-то момент испытал облегчение. И от этого ощутил себя конченным говнюком. Ему стало легче, да, легче, от того, что теперь он куда свободнее, чем был с Арчи. Было страшно признаться, что пес стал обузой. Он не хотел говорить об этом даже себе, даже в мыслях. Том ведь думал, что он хороший. И не такая моральная дрянь, как отец.
Том об этом молчал даже с Эйданом. Не потому что не доверял ему или боялся, что его осудят. Нет, Томас бы просто уничтожил сам себя, если бы позволил этой мысли обрести корни.
А теперь он сидит в спальне, вцепившись тупым взглядом в мячик Арчи. На нем следы от зубов. Наверное, слюна и шерсть - все, что осталось Томасу. Гематомы ДНК в пустом доме. Стало так тихо, что даже невыносимо громко.
Он здесь один, и в эту секунду был мертвее, чем Арчи.

Зачем нужна магия, если она бесполезна в самый нужный момент?

Он не сразу понял, о чем говорит папа.

- Что? Я не понимаю. Эйдан?.. Что с ним?

Когда до Томаса начали доходить звуки, обретая смысл, а не просто волну, он ощутил, как кровать под его телом развернулась пропастью; и Том падает, падает в этот кошмар, в этот насильственный наркоз. Бездонный. Черный. Бесконечный.
Это хуже, чем все контрольные, к которым никогда не готовился, это глубже, чем депрессия склонных к суициду шизофреников, это больнее, чем сама боль, лезвием, шипами, жалами скорпионов. Это та самая пропасть скорби, в которую уже опрокинулся Том. Он знал: нет надежды выбраться, нет желания, нет человеческого голоса, нет тепла и не надо.

Когда совсем тяжело, вспоминаешь Бога. Сжимая жетон с именем пса в ладони, Томас думал не о том, чтобы вдруг взмолиться о помощи. Он думал, как расхерачил бы лицо Богу, если все-таки Ницше оказался неправ, за то, что смотрит не в тут сторону. Если у него, конечно же, есть глаза и уши. Потому что в такие моменты, как сейчас, Томас уверен, что этот мудак успел избавиться от органов чувств. Они рудиментарны для богов; для тех, кто не хочет марать ноги, спускаясь к людям.

Ладно, плевать. Просто акт отчаяния. Крик бессилия. Нет никакого бога. Если верить отцу, в мире есть только один бог. Да, Эйден бы знал ответ. Три, четыре - деньги.
Да, чертовы деньги. Томас не из тех, кто их не любит, у него нет таких-то моральных глюков. Он с радостью потребляет, с радостью тратит все то, что заработал отец. И делал бы так всегда, если быть честным. Симфония. Не иначе.

Эйден.
Вот ты нахрена такое исполняешь?
Во-первых, почему меня не позвал? Если разбиватся, то вместе. Пока не превратились в отцов, в офисных работяг, в нелепых клоунов для своих жен и детей! 
А во-вторых, в глаза долбишься?

Стерильность палаты въелась в глаза. Томас смотрел на неподвижное лицо Эйдана. Он часто его видел таким, если этот дебил первый отрубится на тусовке; или если переберет с травой; или залипнет под какой-то трек.
Он часто видел лицо Эйдана. Любым: умиротворенным, веселым, злым, грустным. Он знал его наизусть, как слепые - шрифт Брайля. А теперь он смотрел на его лицо и едва ли узнавал. Нет, ни от ссадин или болезненной бледности. От этой страшной неподвижности. Мертвой. Кажется, что он спит. Арчи тоже казался спящим, когда его забирали у Томаса.
Этот сон куда глубже. Том лишь надеялся, что Эйден проснется.
Томас уже решил про себя, что когда Эйден проснется, он изобьет его так, что тот снова впадает в кому.
Такой идиот.
Терренс еще не знает. Да, он еще не знает какой у них друг дебил.

Когда ты умираешь, то другим больно, но ты этого не знаешь. Тоже самое, когда ты тупой, Эйден.

Но он все же понимал его. Все удовольствия, которые им доступны, - как дешевая жвачка. Вкусно лишь первые несколько секунд. Вот и ищешь что-то новое, что-то вечное.
Даже деньги в этом не помогают, да, бро? И ты болтаешься в этой жизни, как говно в унитазе; умоляешь, чтобы кто-то уже смыл тебя наконец-то.
Нет ничего, что могло бы заинтересовать нас больше, чем на 24 часа. Мы тратим и получаем удовольствие от сахарозаменителей, дешевого дофамина, новых шмоток. От чего угодно, но только не от самой жизни.

Зачем нужна магия, если она бесполезна в самый нужный момент?

Томас поджал губы. Он бы мог устроить сеанс слез, но его все это задолбало. Как же быстро он устал терять тех, кто ему нужен, тех, кто по-настоящему незаменим. Им не надоело разбивать ему сердце?
Сев рядом, он прикрыл глаза, не думая ни о чем. Он сам обратился в эссенцию скорби, в абсолютное чувство, насыщаясь трансцендентностью мгновения. Он почти задыхался от бессилия и злости.
И не было никого в мире, кому бы Томас мог передать хотя бы атом своих чувств.

На третий день Томас снова пришел к Эйдану. Он не знал, зачем делал это. Он не держал его за руку, слезно моля вернуться. Как, наверное, делала его мать. Он не приносил ему цветы. Кстати. Кто все эти чуваки? Почему тут все в цветах, словно Эйдан открыл свой мини-бизнес у метро. Он не говорил с ним. Не приносил ему еду. Только себе: крошил бургером в палате. А после молча включал плеер, качаясь на стуле, пока солнце пробиралось в прозрачность окна, играясь в карих глазах.
Он уже хотел уходить, но передумал, надевая наушники на Эйдана, включая рандомный трек.
- Задолбал уже. Спящая красавица.