Лиам очень ждал третьего курса, ведь именно на нем начинался самый интересный предмет школьной программы — уход за магическими существами. Хоть младший МакЛагген и знал всю программу предстоящего курса на зубок, а книги Скамандера были для него, что для Элспет — брошюры академии хит-визардов, а для Эррола — каталоги спортивных метел, продемонстрировать свои знания и умения на практике было особо волнующим и захватывающим. Всю дорогу до Хогвартса в купе поезда он увлеченно рассказывал Адаму о тех существах, о которых им предстоит совсем скоро узнать, тараторя так увлеченно и без остановки, что старый друг даже не узнал в этом воодушевленном мальчишке былого молчаливого ворчуна. Друзья отчего-то без обсуждения решили, что занятия у Хаффлпаффа и Рейвенкло будут совместные, а от того разочарование, что в расписании барсуков поставили со змеями, а орлов со львами было особо горестным. Но даже оно не особо сбило с Лиама торжественный настрой.

С профессором Кеттлберном Лиам был знаком. Не без помощи сестры, на первом курсе он напросился к нему в помощники, а однажды даже тайком пробрался в загон к гиппогрифам, чем лишил Хаффлпаф двух десятков очков, но получил нового друга, гнедого жребчика по кличке Гермес. Когда старый колдун перед началом урока похлопал его по плечу своим протезом и спросил, как Лиам провел лето, паренек, чувствуя не знакомую ему до селе уверенность, рассказал профессору о том, что нашел в лесу рядом с поместьем МакЛаггенов следы фестралов, чем очень впечатлил старика и, еще до начала урока, заработал для факультета пять очков. На самом занятии рука Лиама то и дело взмывала вверх, а в завершении вводного урока профессор даже пригласил МакЛаггена ассистировать в перевязке лапы книззла при всем классе. В общем, можно было бы считать, что первый урок прошел триумфально и юный непопулярный хаффлпафец наконец смог как-то впечатлить своих сокурсников, но...

Разочарование номер один: оказывается, почти никто не считал уход за магическими существами сколь либо важным, интересным или серьезным предметом. Кому нужны книззлы, когда есть трансфигурирующие чары и оборотное зелье?
Разочарование номер два: драконов в программе третьего курса не было и даже в качестве исследовательской работы профессор Кеттлберн взять не позволил, сказав при всем классе, что Лиаму пока рано о таком помышлять — дракон даже не заметит, что у него застрял в зубах кто-то настолько маленький.
Разочарование номер три: активность Лиама привлекла внимание некого Даниэля Бёрка, который и раньше не светился дружелюбием и неоднократно и вполне однозначно указывал Лиаму, осквернившему ранее чистокровный род МакЛаггенов самим фактом своего существования, его место. После минуты славы Лиама на первом занятии, Даниэль решил, что тот будет выполнять за него домашку.

Лиам насупился. Он уже открыл рот, чтобы сказать Даниэлю, что домашнее задание совсем не сложное, а слог у Ньюта Скамандера легкий и читать его и делать заметки — одно удовольствие, но Бёрк уже колдонул в него чем-то и был таков.

Хоть отец Лиама всегда и говорил, что мерзавец всегда останется мерзавцем, маленький шотландец, выросший на книгах, верил, что у каждого внутри есть что-то хорошее. Как Лиам знал, что нет плохих волшебных тварей, так ему хотелось верить, что нет и плохих волшебников. Что волшебник, который рычит и ругается, имеет где-то занозу и у него где-то что-то болит.

Тогда МакЛагген решил, что если он пару раз напишет Бёрку сочинения или нарисует за него крыло пегаса или копыто единорога, то, быть может, сможет его хоть немного заинтересовать предметом и подстегнуть тягу к знаниям. В первый раз не получилось. Во второй — тоже. В третий — тоже. К третьему уроку Лиам специально наделал ошибок, но и это не сработало — разве что пришлось навести визит в медпункт, чтобы свести фурункульный сглаз.

К октябрю вера Лиама в хороших внутри волшебников уже сильно дрогнула. Настолько, что он решил попросту больше не делать работу за Бёрка. Ну что он сделает? Снова нашлет сглаз? Ну, во первых, Лиам тоже кое что умеет. В конце концов, у него папа — аварор, а сестра — хит визард, а брат, хоть не то и не другое, но по бладжерам бьет так, что гриффиндорцы до сих пор в трауре, что их квиддичная команда потеряла такого игрока. Да, всех этих именитых родственников рядом нет, но он же их плоть и кровь, верно?

Если что, он точно сможет убежать от этого Бёрка.

На большой перемене, после которой у них было занятие по УзМС, Лиам специально сел на самый дальний край хаффлпаффского стола. Напихал в карманы булочек (большую часть — для постояльцев загона для больных животных, но кое-что и для себя, и, гуськом, отправился на выход, то и дело оглядываясь. Он планировал остаток перемены провести в тихом местечке в укромном уголке школьного двора, о котором знали только они с Адамом, и вылезти от туда уже перед самым занятием — так получится, что Бёрк придет на урок не готовым и, возможно, наконец поймет, что куда проще и приятнее сделать задание самому, чем выбивать его из Лиама.

Лиам вышел на улицу, параллельно поглощая булочку с махом и уже почти было скрылся в кустах, как его поймали за шкирку.

Разумеется, это был Бёрк.

♫ Don't Say I Didn't Warn You ♫

[indent] На самом деле она знала ответ на все заданные в это утро вопросы слишком хорошо, чтобы их звучание не разрушило весь последующий день для них обоих.

[indent] Потому что то, как Тед пересчитывает носом созвездие родинок за её ухом, как дыханием чертит на карте её тела млечный путь едва различимых осенью веснушек, не даёт ей сказать. Не позволяет вслух произнести “Я слишком хорошо понимаю, что ты лучшее, что когда-либо со мной случалось. Ты лучше, чем я заслуживаю или когда-либо могла рассчитывать, и я до смерти боюсь. Боюсь, что если буду говорить это слишком часто, эта истина наконец-то дойдёт и до тебя. Что я буду делать, Тед, когда ты осознаешь, что тоже заслуживаешь кого-то лучше?”

[indent] И почему они не завтракают каждое утро вместе, как нормальная семья, она тоже прекрасно знает – но это знание ничтожно и трусливо капитулирует от уверенных прикосновений чужих пальцев к бокам и животу. Как тут сказать “Я боюсь привыкнуть к этому всё время, что мы вместе, потому что если ты всё же оставишь меня, исчезновение этого ритуала каждое утро будет проворачивать нож в открытой ране и я страшусь этой боли до немоты, горчащей на языке.”

[indent] Все ответы известны ей заблаговременно, и вопросы между ними по обоюдной условности риторические с поправкой на добросердечность Теда. Поэтому она улыбается, слушая его ответы. Поэтому неосознанно льнёт к рукам – прикосновения Теда это всё, что удерживает её от падения в бесконечную спираль тревог и гипотез каждая из которой ведёт к её побегу ещё до того, как побег совершит сам Тед. Прикосновения напоминают ей, что вопреки всем тревогам и сценариям внутреннего саботажа, сегодня – праздник ребёнка, рождённого в любви, пусть и зачатого в бегстве от самой себя и ответственности.

[indent] Ребёнка, ради которого они неделю рыли двор (опустим тот факт, что Андромеде не позволили в непосредственном рытье поучаствовать даже магией, не говоря уже про ручной труд), ради которого она каждый год преодолевала свой страх кухни и духовки, – вообще все страхи.

[indent] – Думаешь в следующем году стоит сразу перейти к комбинезону? – фыркает она, прежде чем зубами снять с вилки заботливый прикорм. Она тщательно пережёвывает овощи, выигрывая время для ответа, который никак не складывается в “Конечно помню, милый”.

[indent] Она знает, что Тед простит её, если она скажет, что так и не смогла выторговать заветный выходной у начальства. Но умоляющий щенячий взгляд мужа заставляет сердце виновато сжаться — лучше она попытается ещё раз завтра, лучше солжёт, что всё схвачено. Она обещала Теду больше уделять время семье. Он не заслуживает думать, что не достоин даже её попытки сдержать обещание, не говоря уже о его выполнении.

[indent] И всё же в этот раз ей удаётся избежать белой лжи – её стирает цветастым вихрем счастливо визжащая Дора. Меда хохочет, падая обратно на подушку под детским напором, обнимает дочь крепко, прежде чем произнести первое из многих за день “С днём рождения, Дора”, чувствуя как тепло пульсирует что-то в груди от одного только взгляда на то, как дочь виснет на шее мужа.

[indent] Нимфадора Тонкс пока только догадывается, насколько ей повезло с отцом. Андромеда Тонкс не может вспомнить ни единого дня из своего детства, когда бы у неё закрались подобные подозрения насчёт собственного родителя.

[indent] В этот день она ещё не единожды подумает об этом, наблюдая за тем, как Тед развлекает детей, как гостеприимно встречает каждого гостя, как делает всё, чтобы каждый момент праздника был наполнен детским смехом, родительскими улыбками. Как успокаивает её тревоги мимолётным поцелуем в макушку, вовремя протянутым бокалом вина – Меда делает зарубку в собственной памяти умыкнуть обязательно Теда в какой-нибудь уединённый угол с намерениями абсолютно нечестивыми для детского праздника.

[indent] День кажется идеальным – насколько может быть идеальным праздник с кучей объевшихся сладким малявок в канун Дня Всех Святых. Насколько он был таковым, до рокового звонка.

[indent] Она отвлекается от разговора с Молли, когда скорее чувствует, как топот кучи детских ног стремится в небольшую прихожую следом за Тедом. В плане праздника к этому момента не запланировано никаких гостей, и Меда инстинктивно сжимается от мысли, что что-то случилось – с кем-то случилось, дурные вести.

[indent] “Но почему тогда не совой?” – пальцы от напряжения белеют, сжимая бокал – того и гляди стекло лопнет и алым рука окрасится не от вина. Она замирает в дверях, наблюдая за Тедом с огромной коробкой поверх детских голов, хмурится непонимающе, когда над собравшимися пролетает оглушительный детский восторг на частотах, которые не должны быть доступны человеческому уху.

[indent] Со

[indent]  [indent] Ба

[indent]  [indent]  [indent] Ка

[indent] Меда поднимает взгляд от коробки на лицо мужа, пытаясь понять, как она могла не заметить подготовки к такому сюрпризу, как она могла о нём даже не знать – и вопрос застревает в горле. Она видит во взгляде Теда собственное непонимание и обескураженность, всепоглощающие и яркие – она даже не чувствует прикосновение к плечу, когда кто-то из гостей пытается её утешить.

[indent] Взгляд карих глаз устремляется к дочери, с чьего лица щенок радостно слизывает остатки сахарной глазури – Меда отступает на шаг, пропуская весь поток детей обратно на задний двор через весь дом. Взрослые, словно чувствуя подвох, следуют за ними.

“Мы приглядим чтобы они там делов не натворили”

“Ну вы даёте, Тонксы”

“Нет, никаких бобов Берти Боттс собаке!”

[indent] Меда моргает растерянно, разглядывая коробку с дурацким, но явно дорогим бантом, боковым зрением замечает, как оседает Тед, и решительно делает к нему шаг, пристраивая бокал на комоде прежде чем самообладание её подведёт.

[indent] И всё же пальцы дрожат, забирая маленький конверт из дорогого пергамента. Меду прошибает озноб, который останется с ней до конца этого дня.

[indent] А может и жизни.

[indent] Пергамент надрывается с тихим треском, нервное движение едва не рвёт записку вместе с конвертом – лишь немного надрывает уголок, как раз там, где обычно приличные люди ставят инициалы подписи, но в этом случае – пустоту напускной анонимности.

[indent] Ей не нужно видеть имя – ей и без него понятно, кто благодетель.

[indent] – Сукин сын, – шипит она сквозь зубы, наблюдая за тем, как меняющие цвет чернила наполняют слова, выведенные до оскомины аристократическим почерком скрытым смыслом.

“У породистых родителей – породистое потомство. Счастливого семилетия, Нимфадора”

[indent] Меда сжимает зубы так, что ноет челюсть, садится на корточки напротив Теда, не решаясь дотронуться, но ещё больше не решаясь смотреть в глаза. И всё же она протягивает руку, словно чтобы удержать равновесие, пальцами хватается за ткань костюма.

[indent] – Я всё исправлю. Это моя вина, но я клянусь тебе, я это исправлю, – и ей сложно даже себе объяснить, что входит во “всё” и “это”, молчание ли о том, что случайно встретилась с тем, кто прислал щенка, или что не сказала Теду, что была в тот день с Дорой. Такие короткие слова, а так много паззлов в себя включают, и все рассыпаются в дрожащих руках, – Надо было сказать, но я не хотела волновать тебя, не хотела скрывать. Прости, — она утыкается лбом в собственные колени, голос звучит приглушённо и тихо, – Я надеялась, он не вспомнит меня. Я облажалась.

[indent] Пожалуй, это могло бы стать девизом на её личном гербе. Созвездием в персональном атласе.

[indent] Всё что она делала в этой жизни, это пыталась не быть тем, кто раз за разом распинает чувства тех, кого всё же умудрился полюбить.

[indent] Пыталась не быть Блэк. И даже в этом не преуспела.

[indent] Глаза Ровене закрывает, конечно, не Барти, а Винки; он берётся за формальную часть организации похорон с рвением, которого никто не мог заподозрить при жизни - всё будет так, самое дорогое дерево и самый красивый ангел в качестве охранника у изголовья; окружает сотнями лилий и роз худое, иссушенное почти до неузнаваемости болезнью тело, пытается поверить в реальность того, что давно принял разумом, но не сердцем. Крауч утешается только тем, что после долгих месяцев она обрела, наконец, покой - недоступное ему счастье.

[indent] Осенью комки стылой земли звучат по крышке гроба особенно громко; звук преследует в третьем часу ночи обычно самого крепкого сна в уже понятно пустой и привычно плохо нагретой постели, резонирует с тем, как скребётся ногтями о запертое пространство Барти-младший в нескольких от него метрах, как сужается дозволенное до дверей собственной ванной в отсутствии острых предметов, сколов на чашке и неровно выстриженных углов.

[indent] Только присутствие Барти, способного взять на себя хотя бы десятую долю ноши проживания горя, поддерживает не до конца сложившийся баланс между внешним и внутренним; Краучу просто принимать сухие открытки от коллег и дальних знакомых с фамилиями из свящённого списка (он все их складывает в нижний ящик стола нераспечатанными), продолжать отдавать приказы и разруливать возникающие тут и там надломы магического правопорядка (выдержка и стойкость ума его здесь ни разу не подводят), обновлять наложенные на дом заклинания, чтобы не позволить чуме вихрем выкатиться за пределы страшной семейной тайны (вода точит камень час за часом, превращая каждую секунду в каплю, падающую древней пыткой на приговорённого).

[indent] Что совсем непросто - остаться один на один с невозможностью облечь в слова тяжесть утраты, свыкнуться с собственным бессилием, когда остов могущества крепок, как никогда; его власти и влияния достаточно, чтобы диктовать свою волю кому угодно, кроме смерти. Барти мог бы вступить с ней в схватку и сцепиться зубами, но предпочитает не ввязываться в битвы, проигранные заранее. Жертва, принесённая им за поимку Лорда и вложенная ей в рот монета оказываются недостаточной платой за искупление грехов.

[indent] Кто же ему их отпустит?

[indent] Когда Барти сбегает, ни остаётся ровно ни одной причины выстраивать внутренний порядок из хаоса; маска с лица не отваливается, а сползает уголками губ вниз, как в греческой трагедии, как только он аппарирует с работы в дом. Двенадцатичасовые смены с возрастом даются всё сложнее, хотя признавать это даже перед собой - сдаваться костлявой в лапы до срока. Винки прячется от его гнева, бесконечно полируя серебро - министерский значок, полученную в награду за долгую службу медаль, - серым металлом выстлана вся его карьера, стальные оттенки новых повышений, металл в голосе, железные весы правосудия, удерживаемые Фемидой.

[indent] Крауч привык к тому, как с тихим хлопком Винки появляется в кабинете, чтобы прибрать за ним, как также незаметно исчезает в вспышке аппарации, укрыв его одеялом до подбородка, как в детстве. Другие существа - люди - к нему сюда не захаживают - ни по доброй воле, ни с благими намерениями, ни со злыми. Фамильный дом, в который они переехали по настоянию Барти после смерти родителей, превращается в столп ностальгии - он срывается на эльфийку, когда та предпринимает попытку убрать хоть что-то. Сложить все платья Ровены в сундук. Снять со стен бывшей детской рисунки Барти. Пустить на растопку камина стопку непрочитанных писем, запечатанных сургучом со знакомой печаткой. Он живёт в этом так, словно хоть что-то из этого имеет значение и может существенно повлиять на его судьбу. Цепляясь за эти артефакты ногтями, набивая мозоли и шишки, он переползает изо дня в день в нежелании отпустить прошлое и отдать его прошлому.

[indent] В нежелании ни с кем это разделить.

[indent] Барти опрокидывает в себя ещё один стакан огневиски, шумно выдыхает. Сквозь приличное опьянение, которому он позволил так бессовестно собой овладеть, звуки шагов на лестнице почти не слышны - их выхватывает лишь профессиональное чутьё, после покушение заставляющее его в любом состоянии быть начеку. Крауч пытается нащупать палочку, но непослушные пальцы задевают лишь пустоту у пояса - должно быть, оставил в спальне вместе с форменной мантией. Впрочем, если пожаловала сама смерть, то давать ей отпор сегодня он всё равно не будет; не такой уж плохой день, чтобы умереть.

[indent] Пропустив неминуемый этап вознесения, он видит ангела вместо дьявольского посланника, и здесь окончательно понимает, что умереть сегодня ему не грозит - гость не из Тартара, но Эдема. Крауч приподнимает с дивана голову и через яркий, брызжущий на периферии бликами от лампы алкогольный делирий пытается сфокусироваться на Каллисте. Поверить в её реальность. Притвориться трезвее, чем есть на самом деле.

[indent] — Здравствуй, Барти.

[indent] - Кэл? А ты... как здесь...? - выговаривает медленно, с запинкой. Хотя внутри головы мысли яснее, чем когда-либо, речевой аппарат после почти опустошённой бутылки огденского так некстати подводит. Крауч распрямляется на диване, задевая бутылку рукой - та переворачивается и плотным стеклом ударяется об пол, не разбиваясь, но наполняя паузу красноречием.

[indent] - Проходи... совы... вечно что-то теряют... - он улавливает тонкую ноту намека в стане её звучания, и стремится подхватить; в отношениях с обеими сестрами он - обычно прямой - почему-то привык заходить издалека, пробуя разные стили коммуникации, под обеих подстраивая ритм своих суждений. Каллиста застаёт Барти врасплох, и он не успевает придумать, каким ему быть сегодня. - Сейчас... не лучшее время, но... - Он только машет рукой на соседнее с диваном кресло, подзывая её ещё ближе. - Вина? Виски?

Кровь - вода.

[indent] Её было так много: Барти отмывал покрытые кровью улицы магического Лондона, пока все усилия не превратились в пыль; до набившихся под коротко стриженные ногти сгустков разбирал сводки последних допросов, осматривал конфискат (эта полка успешно пополнилась несколькими ценными артефактами из малфоевского дома) и навешивал на него ярлыки, делегируя только то, что значилось второй и третьей степени важности. Мир потихоньку начинал оживать, и лавки Косого переулка наполнились магглорожденными детьми и самими магглами, многим из которых новый мир был совсем ещё незнаком.

[indent] Крауч знал, как выстроить из хаоса порядок: единственный навык, освоенный им в совершенстве своей часто разобранной на запчасти жизни, из которых приходилось пересобирать заново себя, свою жизнь и карьеру, только лишь с новыми деталями. Он втягивал в свою жизнь недостающие элементы, превращая мозаичную конструкцию в разноцветный пэтчворк, но каждый раз успешно сглаживал острые углы, обтачивая под себя эти осколки.

[indent] Одним из таких фрагментов стала Долорес Амбридж.

[indent] Двумя другими - Галатея и Каллиста, о которых он знал лишь немногим больше чем то, что они существуют. Они всё ещё носили фамилию, знакомую в каждом магическом доме, и это обязывало их всех; выросшие в одной семье, сын и дочери Каспара Крауча знали наверняка вбитую истину, от которой в той или иной степени старались отойти, отговориться, отмахнуться.

Кровь не вода.

[indent] Он покидает Министерство непривычным путём - через камин; на улице неожиданно холодно и, кутаясь в зимнюю мантию, Барти надвигает пониже шляпу, двигаясь по маггловским улицам почти бесшумно. Ловит обычное лондонское такси - как и всякий образцовый министерский работник, он хорошо выучил постоянно плавающий курс конвертации магической и немагической валюты, и под радостные вопли обогатившегося сверхмеры таксиста благополучно доезжает до развилки между мирами (плата за то, что ему потом сотрут память; пока он петляет по тёмным улицам, то отмечает ненароком, что самый денежный маршрут тут - от этого вот дома к "Дырявому котлу").

[indent] Меры предосторожности не повредят.

[indent] Он не знает, следят ли за ним; ещё одно недостающее звено в приходящем хаосе: быть настолько очевидной мишенью, что перестать обращать внимание на отравленные стрелы, летящие со стороны как друзей, так и врагов. Но подставлять сестру, с которой у него планируется воссоединение, он не хочет, а потому не пользуется магическими способами перемещения. И своим спокойнее - не отследят.

[indent] Барти не продумывает заранее, что скажет - и не рассчитывает на тёплый приём. Он помнит её как капризную девчонку, слишком взбалмошную для их образцовой чистокровной семьи, недостаточно вписывающуюся в заданные Каспаром рамки. Образ младшей в его голове слит с суповой ложкой, которую она плюхает в тарелку с супом, прежде чем вылететь из-за стола; никто не пытается её догнать, потому что знают - вернётся сама.

[indent] Как происходит и у него сейчас.

[indent] Он звонит Галатее Крауч в дверь, ощутимо продрогший от неблизкой дороги, прячет застывшие коркой зимней сухости руки в карманы, смотрит куда-то под ноги, пока дверь не открывается.

[indent] Узнавание моментально щёлкает под диафрагмой. Как и он сам, Галатея больше сестры унаследовала черты отца.
[indent] И как он успел об этом забыть?