“- Какого дракла ты ввязался в эти древние руны, если каждый раз, когда ты открываешь учебник, нам всем слышно, как начинают скрипеть шестеренки в твоей голове?” - Сидя в глубоком кресле слизеринской гостиной Уоррингтон искренне недоумевал тому, как скрупулезно собирался его друг. Да еще и не куда-то, а в библиотеку. Блетчли предпочитал не комментировать едкие высказывания в свой адрес. Причина была одна, но весомая, как фундамент древнего замка. Ответ на этот вопрос не нравился ему самому, отчего признаваться вслух не представлялось возможным вообще никак. Пожалуй, у него есть секунд десять, чтобы дать себе возможность передумать. Да, его будут ждать, но разве когда-нибудь Майлз Блетчли утруждал себя объяснениями собственных проступков? Много чести, достаточно пройти мимо и сделать вид, что ничего и не должно было случиться, жить дальше, словно и не звенело электричество в кончиках его пальцев, стоило ему заметить рыжую девичью макушку в школьных коридорах, будто не искал он специально ее взгляда, не для того, чтоб улыбнуться в ответ. Улыбка у него была не особенно дружелюбная. Но чтоб чуть вскинуть брови, давая понять, что сигнал приветствия получен, и этого пока достаточно. Майлз точно знал, как пахнут ее духи и как она прищуривается в тот момент, когда собирается заразительно расхохотаться.
Долговязый слизеринец делает глубокий вдох и привычно фыркает.
- Для общего развития лишним не будет. Вдруг в мою голову неудачно прилетит бладжер, а на следующий день меня потянет к академическим высотам. И потом, ты удивишься, как много интересного можно услышать в библиотеке, особенно, когда умеешь слушать.
Десять.
Славу знатного сплетника Блетчли зарабатывал недолго, но дорожил ей практически, как перстнем, который подарила бабушка на пятнадцатилетие. Старуха не приезжала на праздники, не горела желанием поддерживать родственные связи, но поздравляла внука регулярно. В ответ за весомые подарки и регулярные денежные бонусы приходилось внимательно читать пространные бабулины письма, в которых она умудрялась пересказать жизнь своей улицы в таких подробностях, будто она сама лично с биноклем следила за каждым своим соседом. И уж если что-то генетически от старой миссис Блетчли и передалось ее внуку, так это талант отделять кучу информационного шума от действительно полезной информации, которую потом можно было использовать так, как тебе самому это было удобно. В конце концов, каждый волен сам выбирать свое оружие.
Девять.
В сундуке под его кроватью осталась одна нетронутая сигарета. Майлз судорожно сглотнул, прогоняя желание немедля подняться в комнату, распахнуть окно пошире и, сжимая в тонких пальцах источник сомнительного удовольствия, втянуть ноздрями терпкий сизый дымок табака. Успеется. А успокоиться самостоятельно он и сам сумеет. Достаточно просто взглянуть на обложку учебника по рунам, чтоб неизменно потянуло в сон.
Восемь.
На уроках он с легкостью отсиживался на последних парта с умным видом, черкал в свитках таинственные закорючки, делал сосредоточенное лицо, поднимая взгляд в сторону доски, и порой даже что-то умудрялся отвечать, если был в благостном расположении духа. Все остальное время он смежал веки и даже умудрялся дремать, покуда удар колокола не возвещал о том, что он свободен. Успеваемость не особенно его беспокоила, а потому Блетчли рассчитывал выехать за счет своей исключительной памяти. Но оказалось, что одной памяти не хватит, и потому для него стало откровением, когда Бэлл подошла к нему сама и предложила свою помощь, дабы уложить в лобастую башку Майлза хоть какие-то минимальные знания.
Семь.
Кэти стойко сносила его своеобразный юмор, куда больше близкий к сарказму, нежели к нормальным человеческим шуткам. Иногда даже смеялась, порой дружески била его в плечо или щелкала по носу. И то, и другое Блетчли с легкостью ей прощал, хотя периодически на его лбу проступала вена, ярко демонстрирующая его напряжение. Он никогда не мог расслабиться в ее обществе. Постоянно оглядывался по сторонам. Ловкий сборщик чужих сплетен попросту не мог допустить, чтобы какие-то, пусть даже мало-мальские, слухи пошли о нем самом.
Шесть.
В библиотеке он чувствовал себя посвободнее, и пара их встреч прошла под эгидой даже дружеской беседы. Вот только когда его рыжеголовый куратор отворачивалась к учебнику, она вряд ли могла заметить, как взгляд ее нерадивого ученика скользит по изгибу ее ресниц, контуру ее уха, из-за которого снова выпросталась прядь непослушных волос. Требовалось неизменное усилие, чтобы быстро опустить глаза в конспект, когда ее грудь мерно вздымалась, знаменуя вдох, сделанный для следующей фразы.
Пять.
А сегодня идти не хотелось. Блетчли хотел поймать Бэлл в коридоре, чтоб уточнить, стоит ли брать эссе, чтоб она пробежалась по нему своим острым пером. Но заметил рядом с ней какого-то парня. Слишком близко он подходить не стал, но не смог не обратить свое внимание на то, как очаровательно Кэти улыбалась этому огрызку, снова и снова оправляя воротник своей мантии. Слизеринец был готов отдать голову на отсечение, что протяни ее собеседник свои руки к ней, то неизменно состоится крепкое объятие. Чудовище в его груди неприятно заворочалось, еще не требуя крови, но распространяя по его венам яд ревности, пожалуй, один из самых опасных.
Четыре.
В последний раз проверив, все ли он взял, что было нужно, Блетчли отряхнул с плеча невидимую пылинку, отсалютовал другу, все еще продолжавшему ухмыляться, после чего вышел из гостиной и направился в сторону библиотеки. Шустрой стайкой мимо него прошмыгнули какие-то второкурсницы, одна их которых, видимо, не успела оценить собственную скорость и врезалась в Майлза, громко ойкнув. Тот широко улыбнулся, чувствуя, что для этой простой гримасы потребовалось куда больше усилий, чем обычно.
Три.
Сумка, болтавшаяся на плече, стала в одночасье словно на пять фунтов тяжелее, а шаг сам собой замедлился, будто подавая очередной знак, не надо туда ходить. Пропустить, отменить, договориться, чтоб его вообще сняли с этого предмета, мол, спасите-помогите, это все было очень большой ошибкой. Но сможет ли он смотреть в собственное отражение, если сейчас даст слабину и не сможет преодолеть трудность, которую сам перед собой и возвел. Если так, то все “папино воспитание” пошло прахом. Вряд ли.
Два.
Двери библиотеки возникли перед его лицом так внезапно, что будь у него с координацией похуже, Блетчли непременно бы вписался в них лицом. Потянув дверную ручку на себя, Майлз чуть поморщился от того скрипа, что издали старые петли, а, перешагнув порог библиотеки, слизеринец тут же встретил недовольный взгляд Ирмы Пинс.
- Это не я шумлю, а двери ваши, - прошипел он, замечая нескольких ботанов, склонившихся над круглым столом и спорящих о чем-то горячим шепотом. Чуть вытянув шею, он увидел, в дальнем углу у стройного ряда шкафов за столом поменьше сидела виновница всего того винегрета, что творился у него внутри. Сделав глубокий вдох, Майлз двинулся в ее сторону. Отодвинул стул, стоящий рядом с ней, резко на него уселся и небрежно бросил на стол содержимое своей сумки.
- У меня слишком мало времени сегодня. Поэтому я буду признателен, если мы закончим пораньше. И что за духи у такие. Не продохнуть.
Закрывая лицо ладонями, Блетчли потер глаза, отчаянно боясь встретиться с ней взглядом. Но ведь придется. Вот сейчас, ровно через секунду. В ее недоуменном взгляде плескалась еще не обида, но какое-то волнение, придававшее ее глазам еще большую глубину. Глубину, в которой он неизменно тонет.
Один.
Время вышло, и сбежать уже не удастся.

Отредактировано Miles Bletchley (26.09.21 17:13)

У нее очень мягкая кожа. Он почувствовал это еще на Святочном балу, когда, танцуя с ней, ненавязчиво скользил подушечкой большого пальца по ее запястью. Из-за разницы в росте было просто не смотреть друг другу в глаза, но ему было достаточно опустить взгляд, чтоб заметить дрожь ее ресниц, румянец, заливающий ее щеки, и то, как неравномерно вздымается и опускается ее грудь, словно она хочет что-то сказать, но снова и снова попросту не решается это сделать. Как ему сейчас казалось, именно тот момент Майлз считал абсолютным подтверждением то чувство, которое билось в его венах с двенадцати лет. Это была не блажь, не желание поиздеваться или обидеть, получить какое-то собственное эмоциональное удовольствие. Чувство было первобытным, необъяснимым. Оно выбивало почву из-под ног, вышибало дыхание из груди, и если сейчас оно и стало менее эмоциональным, но укрепилось в каждом нейроне его головного мозга.
Блетчли жил с этим, не сопротивляясь, принимая это, как данность. Живут же люди со злокачественной опухолью. Они не особенно распространяются о черноте, растущей внутри них, о болях, которые мучают их, преимущественно по ночам, когда мир вокруг затихает, и ты остаешься наедине с каждой из своих мыслей, бьющихся отчаянно в виски.
Ведь даже своему лучшему другу Майлз не мог признаться в том, что его как-то неотвратимо тянет к рыжеволосой гриффиндорке. А учитывая, как накануне Кэти с легкотью вырубила Монтегю, вряд ли его небиологический брат вообще захотел бы хоть что-то слышать о чем-то странном, происходившим внутри его товарища. Или же и вовсе списал бы это на блажь, которую необходимо срочно вытравить какой-нибудь пакостью, обращенной против объекта странной тяги друга. Блетчли не был безумцем никогда, поэтому прекрасно понимал, ничего хорошего между ним и Белл быть попросту не может. Рано или поздно, но он все испортит. Такие, как он, заранее с гнильцой. Эдакой червоточиной, которую пока не видно тем, кто рядом с тобой, но даже они ощущают легкий запах путресцина. Этот запах привлекает, он заставляет замедлиться, осмотреться, насторожиться, приготовиться к бегу ради спасения собственной жизни. Но вот он, высокий, глазастый, с легкой ухмылкой в самом уголке губ и порой снисходительно приподнятыми бровями. Разве можно подумать, что весь этот путресцин просто маскирует самый настоящий кадаверин. Сладкий трупный яд, символизирующий то, каким мертвым порой чувствует себя шестнадцатилетний слизеринец. Без цели, без стремлений, без направляющего вектора, который, как компас, показывал бы ему правильное направление.
У него был талант к иностранным языкам, мать спала и видела, как бы отправить его после школы в международный отдел министерства. Ведьма была, конечно, в шоке после категоричного сыновьего отказа. “У тебя же это так хорошо получается” - эта фраза всегда считалась в его семье аргументом, но только не для него самого. Небо наградило его живым умом, но на другую чашу весов набросило флегматичности и лени. Будто Майлз уже родился уставшим от всего, что происходит вокруг него. Наверное, ему и без лишних усилий доставалось в жизни все, чего бы он только не захотел. И вот захотелось того, что он никак не мог получить. И от одной мысли, что это самое может получить кто-то другой, снова стискивались зубы, принимались ходить желваки по щекам, выражая его скулы до остроты такой - бумагу можно резать, глаза становились цвета холодной стали, не агрессивные, но не предвещающие ничего хорошего собеседнику.
Поэтому сейчас на тихую просьбу Кэти Блетчли лишь демонстративно закатывает глаза, толкается ступнями о старый каменный пол библиотеки. Ножки его стула пронзительно скрипят, вынуждая Ирму Пинс буквально подлететь со своего места, даром что не к потолку, и выразительно цыкнуть в сторону создателя шума. Майлз поворачивается в сторону хранительницы тишины и пыли, картинно кланяется, раскидывая руки в стороны и подбивая кончиками пальцев полы мантии. Мол, благодарю за внимание, но шоу окончено. Проходя между стеллажей со словарями, Блетчли первую минуту даже не смотрит на корешки книг в поисках нужной. Он восстанавливает дыхание. Не особенно свойственно ему подобным образом демонстрировать свои эмоции. Но ничего он не может поделать с собой. Рядом с Белл он будто каждый раз теряет себя, и если она ничего не замечает, то, выходит, слизеринца в нем куда больше, чем человека. Глаза снова закатываются чуть ли не до бровей. Но взгляд автоматически цепляет нужный словарь. Разумеется, на самой высокой полке. Древко палочки лежит в его руках крепко. Рожденные с магией скорее разучатся ходить, нежели откажутся от чего-то, что можно заменить волшебством. Но зачарованное дерево чуть подрагивает, чувствуя, как напряжен хозяин.
Движение кисти слишком резкое, на самом кончике палочки вспыхивает небольшая искра и тут же гаснет, а нужная книга, цепляя и пару своих толстенных соседок вылетают с полки, вместо того, чтоб плавно опуститься в подставленную слизеринскую руку, отбивая ладонь и чуть не выбивая пальцы. Том с англосаксонскими рунами, который и был нужен, ударяется острым углом прямехонько в плечо, вынуждая Блетчли невольно вскрикнуть.
- Что там такое? - Раздается недовольный голос Пинс.
- Все в порядке, - как можно ровнее пытается говорить Майлз. - Белл мне сейчас поможет. - И добавляя уже чуть тише, - если соизволит оторвать свой зад от стула.
Три мгновения, в поле зрения возникает Кэти. Она видит все то, что натворил ее нерадивый однокурсник, подходит чуть ближе, очевидно, чтобы помочь, но Блетчли не ждет, пока ее губы разомкнутся, дабы спросить что-то, наверняка, очень вежливое и благородное. Он подлетает к Белл, хватая ее, крепко, но не больно, за плечо и вжимая лопатками в вековые книжные корешки. Майлз склоняется над ней, вынуждая девушку поднять голову и посмотреть прямо ему в глаза, и от этого взгляда у него внутри все переворачивается, будто внутренности его на горячую кочергу намотали.
- Что у тебя с тем олухом, которого я видел днем с тобой в коридоре? Собираешь армию поклонников, думаешь, одной твоей милой улыбочки хватит, чтоб крутить всеми, как тебе угодно?
Расстояния между ними не осталось, пожалуй, впервые после того клятого бала, они настолько близко друг к другу. Ни испарины, ни сухости губ, ни грамма волнения в голосе. Только на лбу его начинает выступать та самая, предательская вена, выдающая целый сонм его эмоций, совладать с которыми становится все труднее.

Его к ней записки никогда не содержали каких-то деталей, по которым можно было бы опознать их обоих. Максимальная секретность, но Блетчли всегда точно знал, что адресат получит известие/подарок/знак внимания (нужное подчеркнуть). Дело было совсем не в самоуверенности, а, скорее, в его абсолютном тотальном контроле. Порой было достаточно одного мимолетного взгляда, чтоб понять - она все получила, а в уголках ее губ, тронутых едва заметных блеском, пряталась, пожалуй, самая дружелюбная улыбка, которую он встречал в жизни. А сейчас, когда все чувства обострились до грани самого тонкого во вселенной ножа, оказалось,что у ее губ есть еще и запах. Черная смородина. Идеальнее и не придумать, ведь эта, неприметная на первый взгляд, ягода была своего рода амортенцией. Для всех она пахнет по-разному. Возьми саму ягоду, черенок ее или листочек - объяснить аромат ты не сможешь, но эту маслянистость узнаешь всегда. Для одних черная смородина пахнет начинающейся весной, только вступающей в свои права, когда в юных деревцах начинает бродить пьянящий сок, пульсирует,, пробуждает. Для Блетчли, напротив, смородина пахла тяжелой осенью. Влажной. Густой. Вязкой. Тягуче манкой.
Потому, наверное, он даже не сразу понял, что Белл говорит ему, ибо наблюдал только за движением ее губ, попутно шумно втягивая воздух, замеревший между ними, ноздрями. Так хищник выходит на охоту, повинуясь только инстинктам, понимая, что между ним и жертвой практически не осталось расстояния. Нужно только оценить силы для решающего броска.
Смородина. Плодородная. Такая, что во рту сразу почувствовалась оскомина, вынуждая слизерница сглотнуть судорожно. Да. Смородина пахла для него плодородием, запасом солнечных лучей перед серой осенью, предвкушением затяжных дождей, ароматным чаем с тонким зеленым листочком, каким-то умиротворением, приправленным скрытым возбуждением. Так для Майлза пахла Она. И вот Кэти стоит перед ним, даже не пытаясь вырваться, отводит взгляд, чтобы снова вернуться к его глазам, не оправдывается, но пытается выставить ситуацию в свете ошибки самого Блетчли.
Наверное, стоило допустить этот факт, ведь не только на своем факультете, но и на всем курсе, Белл была достаточно популярной девушкой, пусть и не надевала публично корону. Ее знали многие, наверняка, благодаря собственной доброте, она никогда не сторонилась желающих пообщаться, пусть и умудрялась залиться румянцем за сотую долю секунды, и, может быть, Майлз был готов допустить эту мысль, кокетничать и флиртовать она не умела. Однако, он видел то, что видел, в его голове паззл уже был сложен, но в данный момент вся воздвигнутая в мыслях картина угрожающе качнулась всего от одного ее тихого вопроса.
Какой вздор. Он никогда не ошибается, это попросту не в его характере. А девчонкам же только дай волю, так начнут флиртовать направо и налево, находя поклонников своей красоты буквально в первом встречном. Не сказать, что Майлз считал себя специалистом по поведению женского пола, но отношения с Селиной кое-чему его научили. И не сказать, что уроки были особенно неприятными, но наставительными, без сомнения. Нельзя доверять, ведь у девушек есть особенный талант: разворачивать любую ситуацию под нужный им градус воздействия на окружающих. Врожденный это талант или приобретенное умение - оставалось только догадываться, равно как и надеяться, что Белл это было несвойственно. Однако, тогда ее образ в его голове стал бы окончательно и бесповоротно идеализирован.
Куда уж больше.
Майлз выпускает девушку из своих рук, отступает на один шаг, он встряхивает головой, будто пытаясь отогнать наваждение, все туже закутывающее его в свой кокон. Палочка, которую он все это время сжимал пальцами, опускается на край полки, прямо за спиной у Кэти, Блетчли втягивает воздух сквозь стиснутые зубы, пытаясь подавить тихий, но какой-то нервный смешок. Пожалуй, впервые за долгое время они наедине, и эта близость буквально сводит его с ума.
- Замолчи, - отрывисто бросает он, но в его голосе нет ни холода, ни привычной флегмы, ни намека на резкость. Он скорее растерян, пытаясь и сам понять, что же вообще с ним происходит, и что немаловажно, что она с ним делает. Но вот что интересно, Белл ведь, кажется, даже не догадывается сама, насколько этот долговязый парень уже в ее власти, хоть и держит последние бастионы. Это похоже на сладкий опиат, какой вдыхаешь самостоятельно. Но не для того, чтобы потерять связь с реальностью, провалиться куда-то в клоаку небытия или спрятаться от насущных проблем. Дурман, необходимый для того, чтобы добавить красок окружающему тебя миру. Тонкая нотка специи, превращающая самые обыкновенные вещи вокруг тебя в произведения искусства, как, например, мускатный орех на кончике ножа даже самое обычное картофельное пюре может превратить в деликатес.
Один миг, шелест переворачиваемой кем-то из зубрил страницы, и вот уже между Белл и Блетчли совсем нет свободного пространства. Длинные и холодные пальцы парня обвивают мягкий девичий подбородок, вынуждая Кэти поднять лицо и встретиться с Майлзом взглядом. Ровно на секунду, потому что в следующее мгновение его сердце пропускает пару ударов, а губы накрывают девичий рот поцелуем. Не мимолетным, а глубоким и настолько чувственным, ураганным, в котором переплелись все его смятенные эмоции. Правая рука спускается от лица, скользит по плечу и скрывается в складках гриффиндорской мантии, просто обозначая некое объятие, призванное лишь укрепить его действие, как вполне себе решительное, а не сумасбродное, пока левая его ладонь ложится на затылок Кэти, укрытый копной ее ароматных рыжих волос, но не для того, чтоб принудить ее.
Блетчли касается ее волос легко, будто сам не верит в то, что происходит, повинуясь лишь алчному желанию целовать ее так еще долго.

Отредактировано Miles Bletchley (22.10.21 05:15)

Врожденное чувство времени зачастую позволяло ему не смотреть постоянно на часы. Интуиция и чутье решали все самостоятельно оставалось только довериться пару раз, чтобы потом понять, ошибается он очень редко. А стоило ладоням Белл с его груди переместиться на плечи, давая тем самым понять, что отталкивать его она никуда не собирается, внутренний хронометр тут же вышел из строя. Ее пальцы крепко держали ткань его мантии, а ему чудилось, будто она его самого держит так сильно, что не вырваться, хоть он и не пытался. Сердце неслось вскачь и, казалось, что не осталось в целом мире больше никого, кроме них двоих. Новые для него ощущения. Не самого по факту поцелуя, а поцелуя настолько желанного, что нервная система грозила начать сбоить прямо сейчас, если немедленно не остановиться, не перестать прижимать девушку к себе все крепче.
Тот единственный краткий миг перед разрывом поцелуя, когда Майлз чуть выпрямился, а Кэти инстинктивно потянулась за ним следом, и вовсе взорвался внутри слизеринца мириадом электрических разрядов. Почему из всех именно она?! Та, с которой не могло быть ничего хорошего и ясного, ничего определенного без последствий для него, да и для нее тоже. Дыхание сбито, будто он только что отыграл самый сложный в своей жизни матч, и все квоффлы, что были заброшены в кольца за его спиной, летели от ее руки. А он поддался, более того, еще и с какой-то странной несвойственной ему...нежностью?
Белл прячет свое разгоряченное лицо у него на груди, не позволяя состояться их зрительному контакту, который вряд ли сейчас облегчит ситуацию. Дабы не слишком сильно выдать свое замешательство и возбуждение, Блетчли через один вдох задерживает дыхание, замедляя его, выравнивая, возвращая бег крови по венам к его привычному ходу. Получается плохо. Он лишь обнимает девушку покрепче, переплетая руки за  ее спиной, будто боится, что та упорхнет, как видение, оставляя его гадать, что вообще только что произошло. Упираясь легко подбородком в ее макушку, Майлз слышит собственный тихий смешок в ответ на ее вопрос. Вопрос, на который у него попросту нет ответа. Хорошо бы это был просто сон, думается ему. Чтоб вот так можно было открыть глаза, прогнать наваждение, списать этот бред на не слишком свежую фасоль за ужином. Говорят же, что дурные сны - это или отражение подсознания, нутряных страхов, переживаний или того, как сильно ты обожрался на ночь. В собственных страхах признаваться вслух слизеринцу еще не приходилось, а посему куда как проще было списать на жадность до запеченной курицы с картофелем, к которым он питал особенную слабость. 
- Если это и сон, то уж слишком жестокий, - тихо произносит Блетчли, облизывая кончиком языка собственные губы, продолжая ощущать ту самую головокружительную черную смородину, будто призванную подтвердить, никакой это не сон. А вот кошмар натуральный, ибо что теперь со всем этим счастьем делать, слизеринец даже не подозревал.
Честно говоря, в голове его события должны были развиваться совсем иначе. Белл должна была оттолкнуть его изо всех сил, обозвать, взбудоражить тихую обстановку библиотеки, привлечь к ним внимание, пробуждая один из самых больших его страхов, а потом и вовсе сбежать прочь из библиотеки, оставляя его обтекать и злиться. Майлз рванул бы за ней, поймал бы ее в одном из сумрачных коридоров, наговорил бы гадостей с три короба, да побольнее, на том бы и разошлись, ведь ему даже на Святочном балу не могло прийти в голову, что когда-то они встанут рядом друг с другом вот так. И глаза ее не будут полны слезами. Он ведь в тот вечер решился рискнуть, потому что увидел, как красива была Белл, подготовил не один десяток комплиментов из арсенала юного пикапера, но применить их все так и не смог, уж слишком далеко от него она была своими мыслями, будто танцевала с ним только ее оболочка, пока все девичьи мысли бродили где-то куда как выше астрономической башни.
- Однажды, когда у меня будет ужасное настроение, - раздается снова его тихий голос, - когда мир будет холодным, я почувствую тепло, просто подумав о тебе, - нараспев продолжил звучат Блетчли, - и о том, как ты выглядишь сегодня*
Делая легкий шаг в сторону, Майлз перехватывает пальцами руку Кэти, устраивая ее на своей груди, а ладонь второй руки кладет ей на талию, попутно делая еще один шаг уже вперед, начиная вести ее в символичном танце, насколько его мог позволить узкий библиотечный проход. Его музыкального слуха с легкостью хватает, чтоб воспроизвести без труда известнейшую маггловскую босанову “То, как ты выглядишь сегодня”, будто это их собственный бал, где не нужно выпендриваться, прикидываться кем-то, кем ты никогда не был. Как случилось так, что эта дерзкая девчонка настолько крепко поселилась у него в области сердца, не прикладывая к этому ровно никаких усилий? В судьбу Блетчли не верил, не так был воспитан, всегда считал, что жизнь каждого исключительно в его руках. А сейчас выходило что? Исключение начинало подтверждать его жизненное правило буквально у него на глазах, причиняя при этом какую-то невероятную душевную боль.
- О, да, ты прекрасна, у тебя такая теплая улыбка, и такие мягкие щеки, мне ничего не остается, кроме как….- он запинается, будто бы забыл слова некогда любимой материной песни, - ...любить тебя и то, как ты выглядишь сегодня*
Два шага вправо, один - вперед, два - влево, один - назад. Этой фигуре слишком далеко до паркетного квадрата, но кому какое дело, ведь музыка звучит, пусть только в их головах, и так сильно хочется что-то ей рассказать, как он до последнего не решался пригласить ее на тот треклятый бал, какую сцену ему потом закатила Мур после самого, пожалуй, невинного на свете их танца, и как он нисколько не жалел о том вечере, но помнил до сих пор ее расстроенное лицо, и меньше всего хотел стать причиной ее дурного настроения.
- Красивая, никогда не меняйся, сохрани это очарование, что заставляет меня задержать дыхание, пожалуйста, ты не можешь все устроить, ведь я люблю тебя, - а второй раз уже легче, - такой, как ты выглядишь сегодня….*
- Эй, молодежь, у вас там все в порядке, - раздается голос Пинс, - помощь нужна? - эта тощая ведьма всегда знает, как испортить момент. Блетчли шумно выдыхает, но не спешит выпускать девушку из своих рук.
- Нет, - хрипло отзывается он, - все в порядке. - А после добавляет намного тише, - совсем не в порядке да?

Всего через несколько лет, молодой, недавно окончивший стажировку, министерский палач Блетчли, будет задерживаться после смены в Дырявом Котле. Он будет занимать самый дальний и темный угол паба, чтоб обезопасить себя от невольных собеседников. Ему некуда будет спешить в любой будний вечер, ибо в съемной квартире, что он арендует у старой ведьмы в Лютном, его все равно никто не ждет. Даже тараканы и те не задерживаются, потому что обычно в доме просто нет еды. Он не грустит о своей жизни, ведь сам ее сотворил. Лишь изредка он будет вздрагивать, не сильно, а так будто заныл на перемену погоды старый шрам, завидев где-то в толпе рыжеволосую женщину, не надеясь, но вспоминая безусловно.
Дураки те, кто говорят, что первая любовь, пусть и болезненно, но всегда проходит, оставляя после себя тоненьким серповидным шрамом след где-то в области сердца. От него не бывает якобы крови, только светлая грусть. Как там магглы любят говорить? Исключения только подтверждают правила? Тогда Майлзу случилось стать таким исключением. Ибо то самое чувство, которое нормальным людям присуще называть первой любовью, приключившейся с ним в 12 лет, он пронесет с собой через все привычные сроки для этого чуда. В нем не останется злости или какой-то ревнивой агрессии, которую он излучал прежде. Но на дне его взгляда будет плескаться какая-то горькая грусть, прятать кою нет никакого смысла. Она придает его глазам нотку миндаля и мускатного ореха, так кажется выразилась секретарша его начальника, пустоголовая ведьмочка, пристроенная отцом в министерство магии, видимо, исключительно для того, чтоб найти себе мужа. Мать периодически, больше по привычке, будет вытаскивать его на какие-то званые вечера, где он будет дружелюбен и обаятелен, но откуда будет исчезать еще после первого круга шерри после ужина. Не набраться морального ресурса на все это пластмассовое очарование.
Но до всей этой несколько удручающей картинки у него еще есть время. И время это даже может оказаться счастливым. Несвойственная его флегматичности надежда. Но вот она, в его руках, чуть подрагивает, тихо смеется, не вырывается его рук, а напротив, льнет, будто на самом деле только и ждала, чтобы он сделал первый шаг. Дело за малым, надо бы вспомнить, зачем они вообще пришли сюда сегодня, но Белл задирает голову и смотрит прямо Майлзу в глаза. Для него это не вызов, но определенно знак, что он все делает правильно. По коже прям муравьи бежали, вызывая ощущение некой оторопелости, покуда внутри него самого огнем разгоралась вера в собственную всемогущность. Есть только здесь и сейчас. И в этом моменте их векторы встретились, не разбились в лобовой атаке, не оттолкнулись друг от друга, как одноименно заряженные атомы, и пусть Блетчли пока вообще не понимает, что же им дальше делать, этого дальше пока будто бы не существует совсем.
Вряд ли сейчас лучшее время для каких-либо признаний, однако, почему-то хочется именно сейчас. Все время мира им еще не принадлежит, поэтому надо торопиться жить. Эта мысль будто отпечаталась в его подсознании.
- Вообще-то, - усмехается Майлз, но в этой усмешке нет ни грамма яда или привычного ему ехидства, - я только из-за тебя в эти руны и вписался.
Звенит что-то внутри, будто струна оборвалась, одна из немногих, на которых держался так долго тщательно выстроенный им характер.
- Да-да, - кивает он в подтверждение собственных слов, ибо видит в лице Кэти легкое недоверие. Кончиками пальцев он скользит по ее щекам, очерчивает нижнюю губу, крылья носа, будто подобно слепому, хочет запомнить каждую ее черту, словно не смотрел на нее украдкой тысячу раз, не знал, как рождается в ее глазах смех или наоборот сомнение или тревожность. Блетчли обхватывает ладонями лицо Белл и снова целует. И снова. Он не хочет останавливаться, чувствуя, как алчуще она отзывается на каждое его движение. Ее ладони, казалось, жгли его сквозь одежду, но не для того, чтоб оттолкнуть, а чтоб максимально увеличить площадь их прикосновений. С чьих губ сорвался первый сдавленный стон, он так и не понял, но ситуация выходила из-под контроля. Пол не дрогнул под ногами, потолок не обрушился на головы, но, казалось, что еще миг, и они эти две плоскости поменяются местами.
Вратарский инстинкт, обязывающий его чувствовать надвигающийся удар даже спиной, заставил его с трудом, но оторваться от столь желанных губ Кэти. Он коснулся своим лбом лба девушки, разворачивая ее от прохода между стеллажами и закрывая, таким образом, ее собой, и только потом повернулся сам к источнику непонятного звука. На него глазел какой-то младшекурсник, в глазах которого явно читалось недоумение и настроженность.
- Скажешь хоть слово, - взгляд Блетчли разглядел на мантии сопляка барсука, завел руку за спину и ободряюще перехватил дрожащие пальцы Белл, - ты - не труп, нет, - лицо Майлза исказила гримаса натурального презрения, - но инвалид точно. Понял меня? - мальчишка судорожно сглотнул, кивнул и рванул в сторону от дальних полок, к которым и забрел-то, наверное, по ошибке. Слизеринец выждал минуту, после чего снова повернулся к девушке.
- Что ж ты со мной творишь. Пою, угрожаю расправой, учу руны. Эй, - лицо у Кэти было весьма растерянным, - Ты чего, иди ко мне. Все хорошо. Думаю, нам надо немножко проветриться.
Блетчли протягивает свою руку. Уверенную, раскрытую ладонью вверх, как акт выражения высшего доверия.

Отредактировано Miles Bletchley (11.10.21 18:27)

То, как Белл вкладывает свою руку в предложенную Блетчли ладонь, не может не умилять. Это до невероятности нежно, но оно совсем не стыкуется с тревогой, что рождается здесь и сейчас в глазах девушки. Майлз уже давно зарекся, даже не пытаться представить себе, что творится в головах у девчонок. Однако, перемену настроения Кэти он уловил очень четко и ясно, для этого университетов заканчивать не нужно было. И ему это не нравится. Сделал ли он что-то не так, сказал что-то не то, быть может, она совсем не чувствует к нему, всего того, что сам Блетчли уже нарисовал себе в голове? А поцелуй? Такое не подделать, Кэти, пусть некоторыми мгновениями не слишком ловко, но настолько чувственно отдавалась каждому его движению, что вряд ли у нее была нужда притворяться. Удар у нее был поставлен. И в случае чего, Майлз бы отделался, как минимум переломом носа. Значит, здесь все в порядке.
Расстроилась ли она, что на руны не останется теперь времени? От этой мысли слизеринец чуть слышно фыркнул. Ну, это совсем глупость, тем более, что отныне он планировал проводить с Белл как можно больше времени. Так что же тогда произошло. Вот оно. Зайдя в библиотеку, распаленный собственной обидой, Майлз бросил, мол, времени у него нет, тут рассиживаться, а на деле ведь просто не хотелось придумывать каких-то нелепых поводов, чтоб слинять поскорее от той, которая думалась ему разбивательницей сердец. Да каких уж тут чужих сердец, свое бы уберечь.
Девушка вздыхает чуть слышно. И чуткий музыкальный слух парня улавливает те самые нотки, что раскрывались в услышанном им полустоне. Этот звук, поднятый из краткосрочной памяти, прошивает ему позвоночник, пропуская электрические разряды по всему его телу. Кто бы ему сказал, что эта красивая, легкая на подъем и смешливая девчонка окажется такой чувственной, что у него от одной только мысли о ее прикосновении, шерсть дыбом на загривке будет вставать...Теперь к видениям о ее редких касаниях его руки или дружественном хлопке по плечу, добавится еще одно: ее разгоряченные приоткрытые губы. И звук. Так, наверное, волнуется молодой настройщик пианино, когда у него получается сделать все так, чтобы инструмент зазвучал. Зазвучал еще не в полную мощь, но довольно уверенно. Слизеринец шумно сглатывает, пытаясь побороть желание вернуться обратно в их укрытие, потому что видеть эти губы и не целовать их постоянно, было достаточно мучительно. Казалось, что у него наступило личное Рождество, на которое он получил подарок, о котором уже и мечтать не мог.
Как опрометчиво, думал Блетчли, когда они с Кэти возвращались к столу рука об руку, переплетая пальцы, скрытые в полах мантий. Он никогда не позволял себе настолько потерять контроль, но жалел ли он об этом сейчас? Абсолютнно точно, что нет.
- Уйду, - кивает он, принимаясь собирать свои вещи со стола и изо всех сил стараясь скрыть улыбку, в которую то и дело пытаются расползтись его губы. Выходит плохо, поэтому Блетчли опускает голову, будто тянется за пером, якобы откатившимся на середину стола, пылко целует Белл прямехонько в макушку и горячо шепчет ей на ухо, - и ты уходишь вместе со мной, кошка-Кэт. Кажется, нам есть что обсудить, а астрономия на этой неделе уже была.
Возвышаясь над покатым девичьим плечом, Майлз выпрямляется, но не отводит от Кэти взгляда. Ее разгоряченные щеки даже не думают остывать. Она так прекрасна в этом отдельном моменте, что парень дорого бы отдал, чтоб получить ее колдографию именно в подобном, несколько ошеломленном, виде. Взгляда не видно, но дрожащие ресницы выдают ее с потрохами, и не оставляют Блетчли ни грамма сомнения, она придет. Хотя бы для того, чтоб окончательно разобраться, что же это такое между ними сейчас произошло. Гриффиндорцы всегда славились попытками добраться до истины всего сущего, и чем отчаяннее было это сущее, тем отважнее были попытки львов установить порядок вещей.
Майлз забрасывает сумку на плечо и, привычно не попрощавшись с Пинс, выходит из библиотеки, под недовольное фырканье книжной ведьмы, явно недовольной тем, как некоторые ученики относятся к ее святой обители.
К собственному вящему удивлению, Блетчли почти никого не встретил в школьных коридорах и практически беспрепятственно пробрался в астрономическую башню. Ветра не было, и он счел это хорошим знаком. Сумка с так и не пригодившимися ему сегодня книгами гулко ударилась об пол, а сам Майлз расправил плечи и расслабленно выдохнул и рассмеялся. Сейчас ему можно было не держать лицо, а от всей души порадоваться, чувствуя, как наполняются воздухом внутри него какие-то натуральные воздушные шары. Еще немножко и в воздух взлетит, как все эти остолопы влюбленные, то и дело рассказывающие о загадочных бабочках в своих животах. Слизеринец потер лицо ладонями изо всех сил, шумно выдохнул, а после этого внезапно замер. А почему, собственно, он так уверен, что она придет? Откуда в нем эта святая вера в собственную неотразимость? Стоп. А неуверенность откуда. Вихрь эмоций с некоторым опозданием завертел сознание Блетчли, вызывая тошнотворное головокружение. Благо свежего воздуха здесь было в достатке.
Девичьи шаги разрезали тишину вокруг него ровнехонько в тот момент, когда на скулы Майлза вернулась привычная бледность, а длинные пальцы парня обычным жестом откидывали челку с его высокого лба. Он изо всех сил старался придать своему лицу невозмутимость, однако, стоило ему увидеть запутавшееся и смущенное лицо Кэти, всю его привычную спесь, как рукой, сняло. Блетчли второй раз за вечер протянул девушке руку и притянул ее к себе, усаживая не рядом, но к себе на колени, заключая ее в объятия крепким кольцом.
- Честно говоря, я переживал, что ты не придешь. Но мне очень приятно, что ты носишь мой подарок.
Одна его рука поднимается к девичьей шее, касаясь нежной кожи. Кончики пальцев скользят по тонкому плетению цепочки, попутно цепляя ключицу, будто невзначай, и отмечая, что дыхание у Кэти снова сбилось. Сбилось и у него.
- Что же мы творим такое, Белл?

Не составляет большого труда понять, что вопросов в голове у Кэти намного больше, чем те, которые она задает. Представить их реальное количество вряд ли представляется возможным. Да и зачем? Они же не на викторину пришли. А зачем? Затем, что больше не могут притворяться, что не звенят между ними струны, молчавшие так долго. Майлз пользуется моментом их невероятной близости. Наклоняя голову то к одному своему плечу, то к другому, он изучает каждую черточку лица девушки, сидящей у него на коленях, так, будто видит ее в первый раз. Вроде бы ничего и не изменилось, но в то же время все новое.
С двенадцати лет ему достаточно закрыть глаза, чтобы увидеть лучики морщинок, разбегающихся от уголков ее глаз, ведь Белл снова хохочет, ее вздернутую верхнюю губу, когда она задумчиво жует перо и глядит в окно, пытаясь понять, что написать по заданному заданию. Веснушки было частенько не разглядеть, но фантазии хватало. И вот она уже будто в одночасье из нескладной девчонки превратилась в нежную и удивительно ранимую девушку. Вскидывает брови домиком, смущается почти на каждое его движение, вынуждая Блетчли снова и снова придерживать коней, чтоб загнанных их потом на переправе пристрелить не пришлось. Снова и снова он напоминает себе поднимать взгляд от вздымающейся девичьей груди хотя бы на линию ее подбородка. Не точеного, как у выставочных красавиц, а нежного, как утренний рассвет, мягкий, манкий, созданный для любования, а не нарезки твердого сыра.
Но кое-что новое, пожалуй, в их сегодняшнем положении есть. Кажется, впервые Майлз смотрит на Кэти снизу вверх, что с его-то ростом довольно проблематично. Спина Белл прямая, будто сейчас кончиками пальцев Блетчли может каждый ее позвонок пересчитать. Почему она так напряжена? Ладонь слизеринца скользит по ее колену, но тут же останавливается, чувствуя определенное усиление напряжения. По одному шагу за раз. Проще пока просто переплести их пальцы. И к своей вящей радости он чувствует, что это срабатывает. Девушка немного расслабляется, парень расслабляется следом за ней.
Блетчли опускает сначала взгляд, потом и голову, утыкаясь носом в девичью яремную впадину. Очень сложно оказывается держать себя в руках. Майлз шумно выдыхает, буквально видя, как волной от его дыхания на нежной коже волной проходят мурашки. Его губы сами собой складываются в легкую улыбку, а через секунду касаются того самого места, только что обожженного его дыханием.
Нет нужды скрывать, каждая ее реакция доставляет ему удовольствие, потому что говорит яснее всех слов, которые только вообще могло придумать человечество. Так и есть. В полумраке башни не составляет труда разглядеть, как расширяются ее зрачки, приоткрываются губы, истерзанные его поцелуями. Пожалуй, самые прекрасные губы на свете.

- Потому что я влюблен в тебя. - Спокойно произносит Блетчли. Кажется, что эти слова слетают с его губ легко и невесомо, облачком пара, сизого сигаретного дыма, запахом скона с сыром и маслом. Но на деле эта фраза дается ему тяжело. Но не потому что это неправда, а потому что с осознанием этого чувства он живет уже очень давно. Живет и молчит, срастаясь с собственным чувством, не имея возможности признаться даже лучшему другу. Потому отрывать от себя сейчас эту признанную всем его естеством истину приходится практически с кровью.
Как и всегда, в тех случаях, когда приходится говорить какую-то правду, вызывающую слишком большую бурю эмоций, Майлз избегает прямого взгляда в глаза. Интроверт. Он, в принципе, избегает прямого взгляда в глаза собеседника. Кроме разве что тех случаев когда выводит человека на откровенную эмоцию в привычном стиле провокатора. Тогда за минимальной реакцией по изменению зрачка приходится следить. Но и собеседник у него сегодня не совсем обычный, от того признаваться в чем-то нутряном особенно нервно. А вдруг в ее глазах он прочтет то, чего совсем не хочется видеть.
Так и сидит, уперевшись подбородком в ее плечо и смотря куда-то неопределенно девушке за спину. Он выключает эмоциональную аналитику, стараясь не прислушиваться к перемене ее дыхания, не пытаясь угадать, забилось ли ее сердце чаще, хотя вот оно, достаточно руку протянуть.
- Разве я когда-нибудь врал тебе? - И здесь в его голосе нет какого-то картинного возмущения или интонации, позволяющей перевести вопрос в шутку. При всех его умениях обманывать, изворачиваться, выставлять ситуацию в выгодном ему свете, все, о чем он в этой жизни врал Белл, так о том, что чувствует к ней на самом деле. Сегодня и от этого секрета не осталось ни следа. Он выпрямляется и вынуждает себя посмотреть Кэти в глаза. Она удивительно серьезна. - Расслабься, Белл, - на выдохе Майлз тихо смеется и щелкает легонько девушку по  носу, - даже не пытайся вспомнить. Ты, наверное, единственный в этом мире человек, которому я не вру. Ответственно, скажи.
Чуть поерзав, он усадил Кэти рядом с собой, а после медленно поднялся с лавки, снова растрепал свои волосы и прошелся по импровизированному кругу.
- Мне нечего тебе предложить, - начал он после небольшой паузы, будто никак не мог решиться на самую страшную правду. - Мы не станем той парой, которая будет на слуху у всей школы. Я не приеду знакомиться к твоим родителям, и за руку до теплиц мы гулять не будем. Я не смогу предложить тебе совместных обедов, Рождества под елкой и что там еще положено делать влюбленным. Но у меня есть сердце, которое замирает каждый раз, стоит тебе оказаться рядом. И если, - Блетчли порывисто опускается на колени перед девушкой, берет ее руки в свои ладони, ощущая, что она начинает замерзать, - если ты хоть немного чувствуешь ко мне хоть что-то похожее, давай дадим нам шанс? Что скажешь?