Учебный год в самом разгаре, череда праздников, к которым так старательно готовятся даже самые негативисты, окончена, впереди ждут лишь будни. Ни тебе праздничных убранств и угощений, кажется, что Рождество и Новый год были в прошлой жизни. А теперь туда отправляется и прошедший день рождения.
Вот не отмечал никогда особо, не надо было и начинать, думается Майлзу теперь. Хуже нет, когда все сметающий внутри тебя ураган приходится скрывать ото всех на свете. Отправляться со всеми в новый день, делать вид, что тебе крайне интересно, чем промышляли товарищи прошлым вечером, а на деле просто хотелось закрыться ото всех и лежать без движения в постели, будто в могильном склепе, чтобы было темно и холодно. Под глазами его залегли практически черные тени, ведь каждую ночь из прошедших он проводил в астрономической башне, обдуваемый всеми ветрами, какие только мог придумать сырой январь. Нет, скинуться Блетчли и не помышлял, но лишь закапываясь в многочисленные астрономические расчеты, он мог перестать думать. Но наступало утро. Приходилось покидать привычные подземелья, выходить на завтрак, а потом поднимать голову, видеть через несколько столов осунувшееся девичье лицо, обрамленное рыжими волосами и понимать, что она не ищет ответного взгляда. И тогда все разбитое небо, что крошилось у него внутри, собиралось в грозовую тучу, и единственное, чего сейчас хотелось, так это сделать ей побольнее, чтоб если и не поняла что-то, то почувствовала хотя бы половину из того, что он испытывал в тот клятый свой день рождения. Это должен был быть его лучший праздник, но вряд ли стоило ожидать подобного. Глупец, проклинал сам себя Блетчли, возвращаясь тем злополучным вечером в гостиную, где его уже ждали друзья, жаждущие отметить совершеннолетие своего товарища. Напиться удалось за полчаса. До остального не было никакого дела.
Где-то на самом дне его сундука, заваленная кучей бумаг и бесполезной ерунды, должной отправиться на помойку в конце учебного года, лежала колдография. Изрядно помятая, но несшая на себе следы попыток расправить ее, поджечь с одного края, порвать с другого, но все эти действия так и не были доведены до своего логического конца. Как и не было какой-то финальной точки. Случился взрыв, после которого двоих размотало в разные стороны, каждый сделал свои выводы, и Блетчли в собственных уверялся день ото дня все больше. Все девичье смущение он приписывал теперь к попыткам спрятать нежелание лишний раз касаться, волнение - на нежелание говорить о несуществующих чувствах, и все это казалось ему таким логичным, что он снова и снова обвинял себя в слепоте и глупости. Ну, какой девчонке не по нраву будет, если ей всецело посвящает свое сердце какой-нибудь парень. Вошла во вкус, распробовала, можно теперь и строить настоящую жизнь, в которой не нужно прятаться день ото дня. Приятно, наверное.
А ему надо было как-то жить дальше. И на горизонте маячила одна большая проблема. Она носила название “древние руны”. Можно было отказаться, Снейп был бы, конечно, не особенно доволен, однако, после пары отработок и лекции на тему, как тщательно нужно выбирать свое будущее, Майлз был бы свободен.
Но отказ от рун сейчас означал бы лишь полную капитуляцию, а получить еще одну порцию унижения Блетчли был не готов. Потому он решительно отправляется на занятия, где сидит весь курс, но вместо того, чтоб привычно занять место в одиночестве на последней парте, слизеринец приземляется на свободное место рядом с Корделией Джиффорд. Эта яркая рейвенкловка определенно умела привлекать внимание, была достаточно умной, весьма самостоятельной и, как  и присуще всем ученицам вороньего факультета, наверняка, хоть и с мерзким, но характером.
Его стул скрипнул отчаянно громко, вынуждая несколько десятков голов развернуться в его сторону. Но его немым ответом было лишь привычно высокомерное выражение лица, мастерски прилипшее к скулам, видимо, лучше всякой карнавальной маски. Делать вид, будто ничего катастрофического у него внутри не происходило, он умел с детства.
Действовал слизеринец исключительно на уровне инстинкта, а поэтому, усевшись поудобнее и распахнув конспект, он не замедлил достать из сумки коробку с лакричными конфетами и протянуть ее своей новой соседке по парте. Дождавшись, пока, справившись с первым изумлением от его внезапного действия, Делия, наконец, возьмет конфету, Майлз приблизился к ней и тихо зашептал девушке прямо в ухо:
- Корделия - звучит так, словно тебе уже сто восемьдесят лет. А значит, у тебя определенно должен быть талант ко всем этим древностям. Что скажешь? Может, поможешь разобраться мне во всей этой писанине, от которой я начинаю засыпать уже через пятнадцать минут.
Он смотрит в упор. Карие девичьи глаза не отводят взгляда. кажется, что они бездонные, и от того прочесть в них то, о чем она сейчас думает, практически невозможно. Кажется, нашелся отличный партнер для игры в гляделки. Майлз переводит невольно глаза на ярко очерченные губы, те чуть приоткрываются, то ли конфета к зубам прилипла, то ли созрел колкий ответ.
Блетчли возвращается к взгляду глаза в глаза и вопросительно вскидывает брови.

Отредактировано Miles Bletchley (11.11.21 15:40)

- Да будет тебе известно, - говорит Майлз, перестав шептать, ибо понимает, шипение будет привлекать внимание, но понижая тембр голоса, чтобы тот попросту слился с гулом голосов в классе, - у моего имени два значения. Первое - это “изящество”, - с ловкостью заправского фокусника, Блетчи достает из-за уха Делии галлеон и, еле заметно шевеля пальцами, заставляет монету пройтись по костяшкам от указательного пальца до мизинца и обратно, - а второе - это “польза”. - Подбросив монету в воздух над столом, Майлз ловит ее указательным и средним пальцем, демонстрирует девушке, сидящей рядом, после чего сжимает пальцы в кулак, а через мгновение показывает ей пустую ладонь. Выждав секунду и поймав ее заинтересованный взгляд, Блетчли опускает руку под парту, невесомо скользит ладонью вдоль девичьего колена и демонстрирует Корделии галлеон, извлеченный из ее подола.
- Неужели ты думаешь, что мы не сможем договориться?
Во взгляде его нет привычного залихватского очарования. Больше того, Блетчли сейчас куда больше панду напоминает с дикими синими, временами почти черными мешками под глазами. Они придают его облику какую-то инфернальность вкупе с заострившимися скулами. Но не будь он Майлз Блетчли, если какие-то его душевные метания позволят тщательно выстроенной школьной репутации пойти насмарку, ведь восстановить ее будет практически невозможно. Чуть потирая шею, чтобы прогнать внезапно навалившуюся усталость, слизеринец замечает , как напряжена спина рыжеволосой гриффиндорки, сидящей далеко впереди. Он готов отдать свою руку на отсечение, она чувствует его пристальный взгляд, вот только оглядываться не будет. Ведь если она убедится в своей правоте, ей придется реагировать. А как она будет реагировать, если от одного ее голоса у него сейчас начинается такой приступ боли, что его не купировать никакими зельями, ибо эта боль, подобно болотной гнили, поднимается из самого нутра.
Тряхнув головой, выпроваживая остатки мгновенного наваждения, Блетчли возвращается взглядом к Делии.
Вот она сидит рядом с ним, яркая, будто какая-то заморская птица, и пахнет от нее чем-то неуловимо сладким. Таким, будто на губах оседает манкой пленкой, ни снять, ни  съесть.
Джиффорд смотрит на него оценивающе, но от этого взгляда, колкого и цепкого, не становится дискомфортно. Она будто пытается его считать, но читать там на самом деле нечего. Все свои тайны Майлз хранит так глубоко, что порой самому их попросту не достать, чего уж говорить о посторонних, как должно быть сильно она сейчас удивлена его просьбой. Потому и вопросы эти невнятные, неужели она думает, что сейчас Блетчли примется бросаться деньгами во все стороны, нанимая ее, как дополнительного педагога? Да, его семья была достаточно обеспечена, но вряд ли баснословно богата, чтоб подобные сплетни могли бы хоть в чьей-нибудь голове родиться.
- Во всяком случае до вечера у тебя еще есть время, чтобы придумать такого, чего бы тебе хотелось получить, а у меня будет возможность поторговаться для максимально выгодных условий. Но, тшш,
Блетчли выразительно шикает на Делию, отворачиваясь в сторону подиума, с которого вещали, наверняка, скучнейшие вещи о правильной транскрипции рун, - у нас тут урок идет, вообще-то.
Майлз даже тихо смеется, но пододвигает банку с лакрицей в сторону изящного девичьего локтя. У него таких еще в достатке, а дары положено приносить. Но никто же не говорил, какими они должны быть. Тонкий лекарственный запах темных конфеток виснет между ними тонкой нитью, не дурманящей, не забиваюшей мир вокруг пеленой, но штрихом, добавляющим какой-то пряности в их короткий и рваный диалог.
Чуть поскрипывает его перо, вынуждая морщиться на каждом витиеватом завитке, коими грешит его почерк. Нужно будет распечатать коробку новых, а эти выбросить к чертовой бабушке. Вот бы и с жизнью так можно было, чтобы скомкать, выбросить, а еще лучше сжечь, открыть новую, чтоб ни одного воспоминания о старой не осталось.
Он сейчас не столько слушает урок, сколько пытается сфокусироваться хотя бы на линиях чернил, собрать все мысли в одну кучу, а не размазываться маслом по хлебушку, напрочь теряя ориентиры и мотивацию. Время от времени он бросает взгляд на сидящую рядом с ним Джиффорд, но та то ли вовсе не смотрит на него, то ли они просто не встречаются, как корабли, изящно маневрирующие в чужом фарватере. Танец без особого движения, и пока Блетчли не может понять, то ли Корделия набивает себе цену, как свойственно девчонкам с ее факультета, то ли не играет, а живет так на самом деле.
Как бы там ни было, проблемы нужно решать по мере их поступления, и разбираться в хитросплетениях загадочной вороньей души он бы начал чуть позже. Поэтому, когда дают сигнал об окончании урока, Блетчли подлетает со стула одним из самых первых. Он не преминул зацепить стул под фигурной задницей Делии.
- Надеюсь, что вечером увижу тебя  Большом зале после ужина. А то все эти библиотеки наводят на меня…..- тоску, безумие, приступ боли, - уныние, - добавляет Майлз, чуть помедлив, а после скрывается в школьных коридорах.

На ужин он шел, конечно, вооружившись уже давно написанным эссе и полупустым конспектом, в которых хотел переписать выпавшие куски, а ну как пригодятся для подготовки к экзамену. А когда привычный гомон начал рассеиваться, Блетлчи, закатив глаза на все смешки приятелей о том, что пропал их друг на ниве науки, направился за стол Рейвенкло, где замерла на месте темноволосая ведьма, делавшая вид, что содержимое креманки с десертом ей куда как интереснее, но сумка с торчащим словарем выдавала ее куда как больше, нежели выражение ее лица.
- Ну, так что, - говорит Блетчли, снова усаживаясь рядом, - Плата назначена?

Отредактировано Miles Bletchley (15.11.21 21:22)

Сумка с книгами и конспектами опускается на скамью рядом с ним, а сам Блетчли, прежде чем опустить руки на стол, стремительно проводит по его поверхности ладонями, будто хочет убедиться, с него убраны все крошки и нет, не приведи Мерлин, ничего липкого, во что можно встрять. От одной мысли о чем-то подобном, губы его искривляются в гримасе отвращения. Но уже через миг он берет себя в руки, и к тому моменту, как Корделия открывает рот и принимается выдавать свои очередные остроты, Блетчли излучает дружелюбие на максималках. Честно говоря, предлагая рейвенкловке выбирать плату за свои услуги самостоятельно, Майлз рисковал. Он рисковал так, как ему было абсолютно несвойственно. Ведь даже в какие-то споры он встревал лишь тогда, когда мог быть на сто процентов уверен в своей правоте. Не на девяносто девять, а именно на все сто. Свое “белое пальто” он берег крайне тщательно, а сейчас решился. То ли потому что инстинкт самосохранения лопнул в тот же миг, когда порвалась его сердечная жила, то ли все его внутреннее состояние теперь принималось проверять на прочность его самого, как раньше он проверял других. Нет, сейчас, конечно, не идет разговора о том, что в окно он пытается высунуться дальше, чем обычно, или на астрономическую башню забирается повыше и ищет уступ покруче. Но о том, что привычный вкус к жизни пропал. И теперь приходилось пробовать новое, чтобы понимать, осталась лишь только выжженная земля или можно что-то уцелевшее еще найти у него внутри.
И почему он раньше не обращал внимания на Джиффорд, подумалось внезапно Майлзу, пока он внимательно следил за ее очерченными губами, но не особенно вслушиваясь в слова. Яркая, уверенная в себе, порой, наверняка, даже чрезмерно. Но что еще ждать от факультета ворон. Все было по классике. Память подкидывает ему пару моментов, когда он совершенно точно видел ее на трибунах стадиона. Причем, не обязательно на матчах ее факультета. Можно было, наверное, сделать вывод, что квиддич интересует ее, как спорт, а не как противостояние флагов. Это добавляло ей очков. Но он отвлекся.
- Серьезно? - Усмехнулся сейчас Блетчли, но без издевки, а с каким-то искренним, но несколько уставшим удивлением. - У тебя на факультете учится поставщик этого пойла, а ты решила достать его через меня?
Покуда Уоррингтон учился вместе с ними, Слизерин, и в самом деле, мог достать даже кусок луны с неба, главное было назначить нужную цену, и уж точно алкоголь не был большой проблемой.
- А что? У вас наблюдаются перебои?
Морщинки разбегались от внешних уголков его глаз, демонстрируя, что улыбается он искрене, а чего ж было не улыбаться, когда, пусть на сотую долю мгновения, но в ярких глазах Делии промелькнуло разочарование.
- Но за язык тебя никто не тянул, я свое обещание исполню, хотя, - набросив на себя покров мнимой задумчивости, Майлз принялся доставать на стол свои конспекты, - честно говоря, какие-нибудь ваши модные туфли достать было бы куда сложнее.
Он даже почти смеется. Так, наверное, делает первый вдох человек после воспаления легких, осторожный, словно пробуя на прочность собственный организм, но тут, отвернувшись на миг от Делии, Блетчли встречается взглядом с Белл. Дрогнула мышца на лице от того, как сильно он стиснул зубы. Они зацепились, казалось, ровно на три секунды, столько потребовалось на вдох. Майлз замер, как пес во время гона, почуявший крупную дичь, Кэти стояла, как зачарованная капибара, глядящая на змею. Слизеринец склонил голову к плечу, хищно улыбнулся, а еще через миг демонстративно повернул голову к Корделии, вынимая из сумки новую банку с конфетами.
- Я планирую взять бессрочный абонемент, ибо без дополнительных пинков я рискую напрочь забросить этот предмет, что, разумеется, испортит картину моего выпуска.
Дернулся лишь уголок губ, не удалось взять и его под контроль той боли, что звенела сейчас вдоль позвоночника, но поворачиваться и проверять, ушла ли рыжеволосая гриффиндорка из поля его зрения, он не собирался, в конце концов, дело было сегодня совсем другое.
- Мои академические знания, в большинстве случаев, выше ожидаемого. - Задрав свой и без того несколько курносый нос, Блетчли улыбнулся одними губами, демонстрируя, что юмор у него такой нынче кособокий. - Но мой предыдущий репетитор нынче….- осекся и сам себя тут же возненавидел за эту непроизвольную паузу. Меньше всего хотелось, чтобы его самообладание отказало в самый нужный момент. - В общем, понадобился новый. Не столько, наверное, учитель, сколько мотивационный гуру, не позволяющий мне забросить эту рухлядь. Вот это, например, мое эссе. Пробежишься? Мне почему-то думалось, что я не особенно бестолков.
Разворачивая пергамент и демонстрируя свой почерк, пусть и похожий на острый частокольный забор, но в то же время ровны и достаточно читаемый, Майлз замолчал на пару мгновений, а после продолжил.
- Или я тебя отрываю от каких-то личных и крайне интересных дел? Так-то я - парень компанейский, могу поддержать любой кипиш.

- Ты достаточно мало знаешь о слизеринских подземельях, но мы это исправим, - ухмыляется Блетчли, прежде чем переключить все свое внимание на действия темноволосой рейвенкловки. Та достает карандаши, чем вызывает у слизеринца некоторое недоумение. Он всегда был довольно далек от рисования прочих художественных развлечений, перья были, естественно, ближе, а тут еще и разноцветные. Пучок ненужного, как ему самому казалось, барахла. Но что там у девушек в головах разбираться бесполезно, зачастую куда как проще просто принять, а не искать новые поводы для загонов. Тем более, судя по тому, как часто он заставал Джиффорд за скетчбуком, та действительно творила на том месте, где ее заставало вдохновение, так что свои предрассудки относительно всяческих маггловских девайсов он предпочел оставить при себе.
Задерживая свой взгляд на выразительных чертах лица Корделии, Майлз не мог не задумываться о том, что, пожалуй, меньше, чем многие, она похожа на британку. Было в ее образе что-то средиземноморское, хотелось думать, что и в темпераменте тоже. Вольно или невольно в его организме, кажется, был запущен механизм, если не самоуничтожения, то какого-то доведения до предела. И отчаянно хотелось вести себя так, как раньше ему было абсолютно несвойственно.
Без каких-то лишних и лихорадочных движений, парень убирает сумки, которые стоят на лавке между ними. Те беззвучно опускаются на каменный пол Большого зала, который затихает разве что в ночь, а сейчас не особенно торопится, но гул, подобный пчелиному улью, сейчас словно окутывает их, создавая между ними и окружающим миром невидимую глазу завесу, которую очень легко себе представить, достаточно придвинуться поближе к Делии, чтобы уловить еле слышный аромат какой-то пряности от ее волос.
Девушка ловко заправляет прядь за ухо, отправляет в рот конфету, вооружается карандашами и принимается за дело. Майлз несколько удивлен. Он, и в самом деле, не ожидает от нее подобной прыти. Больше того, где-то в глубине души окажется, что она позвала его ради красного словца, все закончится бессмысленными разговорами, он, в очередной раз, убедится, что красота и ум у девушек слишком редко ходят рядом, а после и вовсе они разойдутся в разные стороны, чтобы заговорить разве что на совместных лекциях. Однако, ситуация несколько выходила из-под его контроля, и вот прошла всего минута, а он уже внимательно следит за грифелем ее карандаша и слушает замечания, слетающие с ее ровно очерченных ярких губ.
Ведьма. Не меньше. С некоторым довольством думает Майлз.
Его подбородок без всякого приглашения мягко опускается на покатое девичье плечо. Взгляд, тем не менее, прикован исключительно к пергаменту. Больше того, он кивает и даже внимательно следит за каждым ее замечанием, понимая, что она права, не набивает себе цену, а говорит исключительно по делу. Считай, собеседование прошла. Пусть и думает, что это именно она сейчас диктует ему свои условия.
В груди у Блетчли сейчас зияет огромная черная дыра, в которую проваливается каждое чувство и эмоция, стоит им только появится. Причем, неважно, какую эмоциональную окраску это чувство несет. Положительный заряд или отрицательный, любой, тут же, как только касается рваного края невидимой чужому глазу раны, растворяется, будто и не было его. Он не злится, не грустит, не радуется, не беснуется. Ему все равно, и от этого в ночи словно опускается на его голову боль, которая не дает спать, думать, дышать ровно. Будто бы эта самая боль призвана напоминать Блетчли, мол, ты еще живой, и ходить каждый день за склянками зелья от головной боли - слишком подозрительно. Он подтягивает зельеварение до уровня "помоги себе сам". Друзья смеются, мол, лучше бы антипохмелин научился варить. Но прошла всего неделя с того дня, как Майлз Блетчли развалился на куски, а он уже был готов разложиться на микроэлементы, лишь бы все оставили его в покое. Потому он растягивает губы в фальшивой улыбке, остроумно отшучивается, мол, на такое количество алкоголя, которое привыкли поглощать его друзья, ни одного компонента не хватит, придется грабить кабинет Снейпа, а жить ему еще очень даже хочется.
- Руны пригодятся мне в будущем, - Блетчли уже готов к рассказу той байки, которой убеждал профессора, когда записывался на курс. Мол, ведь столько существует научных трудов об опасных тварях, которые еще попросту не переведены, в рунах многие специалисты прошлого оставляли заметки на своих научных трудах, и если он действительно хочет преуспеть в том деле, которое себе наметил, руны станут для него не просто приятным бонусом, а, быть может, чем-то действительно необходимым. В те эпизоды, когда ему надо было убедительно врать, вряд ли кто-то мог обойти Блетчли на поворотах. Убедил он тогда педагога или нет, оставалось загадкой, но отгадка ему была не нужна, ведь на курс он попал. Но почему-то сейчас всю эту байку ему отчаянно не хотелось рассказывать Джиффорд. Вряд ли она добавит ему очков за ботанство, скорее пренебрежительно усмехнется, понимая, что этот образ меньше всего ему подходит, а следовательно, если врет, значит, есть какая-то корыстная цель, примется докапываться, вместо того, чтобы просто подарить ему легкость общения, от которого ты не ждешь ничего, кроме каких-то приятных моментов.
- А вообще, не думаешь, что достаточно для первого раза?, - длинными пальцами он выхватывает свой пергамент из ее изящных пальцев, потом тащит со стола изумрудно-зеленый карандаш, - ты же не очень против? Уж больно цвет красивый. - Совершим вечерний променад? Там вроде днем снежило немного. Или боишься замерзнуть? Кое-чего для сугрева я могу прихватить уже сейчас, даже не в качестве оплаты, а в виде жеста доброй воли. М?

Будучи довольно чувствительным к сырости и студеному ветру, влажную, но морозную погоду Майлз переносил довольно легко. Даже шапка не была нужна, достаточно плотного шарфа и теплых перчаток. Когда руки и шея были закрыты, он чувствовал себя увереннее, и от того, казалось, что теплее. Пожалуй, тот случай, когда ментальная уверенность брала верх над физической. Блетчли не считал минуты опоздания, не в его это было духе, хотя сам не опаздывал никогда, но ему, в какой-то мере, даже льстило, что Делия задерживается. Не иначе, как наводит марафет. Не для него, конечно, куда как больше для себя самой, да для подружек своих, которые обязательно не преминут спросить, куда это Джиффорд намылилась вечером, да еще и вне стен замка. Всем ведь давно известно, что девочки наряжаются не для мальчиков, а для других девочек. Но мальчики во все времена в эту наряжательную игру девочкам подыгрывают, не стоит, пожалуй, нарушать правила и в этот раз.
На губах появилась едва заметная усмешка, стоило ему услышать ее голос у себя за спиной. Сейчас у него было готово две линии поведения. Первая - это капризный и избалованный ребенок, который примется сетовать, что вообще-то он не обязан здесь стоять и ждать ее, мог бы и уйти уже, не так эти руны ему и дороги. Второй - это овер галантность, высыпающая из правого рукава десяток комплиментов в лучезарной улыбке, вещающая что-то вроде "этой неземной красоты можно было ждать еще восемь или десять часов". Не нравился ни один. Поэтому, очевидно, придется импровизировать. Он разворачивается медленно: сначала голова, потом плечи, потом уже весь корпус. Весьма по-змеиному, но Блетчли знает, как это выглядит со стороны, потому использует этот фокус частенько, не произвести впечатление, но добавить пару баллов собственному образу сегодня. Он ведь не барышня кисейная, чтобы внешностью брать, вот и приходится быть изобретательным. Парень чуть приподнимает брови и склоняет голову к правому плечу, молчаливо отмечая находчивость своей сегодняшней спутницы. Печенье кажется не лучшей закуской к имбирному виски, плескающемуся в изящной фляжке, покоящейся во внутреннем кармане его мантии, но сам факт того, что она об этом задумалась, моментально добавляет ей очков. Не сэндвич же с бужениной ей было брать, в самом-то деле.
- Хорошо, что не ириски, - с тихим смехом произносит Майлз и толкает дверь, выходя первым, а после придерживая оную для Корделии.
Первым же шагом на покрытую тонким слоем снега брусчатку двора Майлз поскальзывается, но быстро ловит равновесие, как и всякий, кому не чужды полеты на метле. Даже оправляться не приходится, эта оплошность укладывается в три десятых секунды. Но он использует этот факт в свою пользу.
- Скользко, - указывает он Делии взглядом на снежок у них под ногами, после чего предлагает ей свою руку. Джиффорд, может, и отказалась бы, но к чему рисковать сохранностью своих конечностей. Ее ладонь ловко устраивается в сгибе его локтя, будто всю жизнь там и была, после чего парочка, наконец, начинает свое движение. У Майлза не было никакой цели, куда вести свою спутницу, более того, он даже был несколько растерян, понимая, что навернут они кружок, а дальше что? Намахнут по глоточку, а потом он, как честный человек, проводит ее до башни Рейвенкло и отправится спать? Довольно косое свидание, а как не крути, это было практически свидание, пусть оба они не наделяли эту прогулку таким званием. Но корить себя долго не пришлось, Корделия сама подкинула ему крючок, за который Блетчли ухватился моментально.
- Нас ведь особо не спрашивают, приходится привыкать и подстраиваться, - сначала крайне невозмутимо и равнодушно говорит парень, а после поворачивает голову на рейвенкловку и встречается с ней взглядом. В его глазах мелькает огонек настоящего мальчишеского задора. - А хочешь посмотреть на стадион со стороны раздевалок.
В его фразе намерено не прозвучало вопросительной интонации. В голове уже созрел план, и действовать можно было смело, чтоб Джиффорд даже задуматься не успела. И вот он уже травит какие-то привычные квиддичные байки, от которых обычно воротит нос, но знает прекрасно, как интересны все эти внутряки людям, которые видят этот мир только со стороны.
Им потребовалось ровно три секунды, чтобы пойти в ногу, словно они так всю жизнь ходили, а Майлз тем временем продолжал вещание импровизированного радио "Говорят и шутят отбитые спортсмены". Больше того, когда пару раз Джиффорд не фыркнула, а рассмеялась, внутри себя Майлз почувствовал даже какое-то странное удовлетворение, мол, не потерял еще сноровку. Дошли до башни стадиона, где располагалась слизеринская раздевалка, они даже быстрее, чем он предполагал. Никаких тренировок, разумеется, не было, но огни на башнях горели практически все. То ли забыли, то ли пытались отследить незарегистрированных спортсменов.
Майлз прижал к своим губам указательный палец свободной руки, после чего тихонько открыл нужную дверь. Они зашли внутри, где из источников света был лишь светящийся шарик на кончике волшебной палочки слизеринца. Можно было благодарить небеса за то, что здесь сегодня не воняло так, будто тут скунс сдох, не валялось ни чьих забытых трусов, а дверь, ведущая на стадион и вовсе была открыта.
Блетчли указал нужное направление и позволил Делии пройти вперед, пока сам отстал на шаг и позволил себе даже насладиться в коей-то мере видом сзади.
Они остановились в дверном проеме, из которого открывался отличный вид на все поле, еще не засыпанное снегом окончательно, но будто припорошенное. Выглядело, конечно, не так зрелищно, как, наверное, с трибуны, но ощущение какой-то массивности присутствовало все равно. Майлз стаскивает, наконец, свои перчатки и вынимает заветную фляжку, в которой таится согретый теплом его тела виски. Он ловко скручивает серебряную крышку и делает первый небольшой глоток, после чего протягивает угощение девушке, наблюдая за ее реакцией на не такой популярный вкус крепкого напитка.

Долговязый слизеринец не отводит взгляда от своей спутницы, когда та осторожно привычно ярко-накрашенными губами прикасается к фляжке, еще хранящей его тепло. Он никогда не считал себя первостатейным психологом, однако, любил угадывать ту или иную реакцию нового для него человека. Ставил себе галочку мысленно, если получалось. Получилось и в случае с Корделией. Сложно было, конечно, сказать, чего больше было в ее жмурках: реальной крепости алкоголя или девочковости, которую любят демонстрировать некоторые представительницы прекрасного пола. Какой бы вариант не был верным, ей такое поведение шло. Майлз опустил голову, пряча улыбку. Ни снисходительности, ни вежливости. Просто понравилось. Молнией в голове проскакивает воспоминание о прошлом Рождестве и пыльной бутылке медовухи в заброшенном классе. Майлз трясет головой, будто пытается отогнать это наваждение, появившееся так невовремя. Как и всегда мысли о Ней. Он протягивает руку, чтобы забрать фляжку обратно и отрицательно качает головой на предложение печенья. С закуской брюнетка явно не угадала, но к чему лишний раз ей говорить об этом. С другой стороны, наверное, стоило проявить некоторую терпимость. Ведь если для него приоритетом в закуске крепких напитков были маслины, ветчина или острый сыр, то вряд ли стоило навязывать кому-то свои вкусы. О них ведь, как известно не спорят.
- Потому что у вратаря больше возможности привлекать к себе внимание женской аудитории. Нас лучше видно, ведь мы дольше находимся на одном месте. - Перехватывая несколько удивленный девичий взгляд, Майлз тихо смеется. Квиддич мало кого оставлял равнодушным. Фанаты, антифанаты, те, кто считали себя настоящими специалистами, сидя на трибунах. Об этом спорте говорили, говорят и будут говорить. В профессиональную лигу Блетчли не тянулся, но тот факт, что из своего прихода "за компанию" к шестому курсу он понял, что получил достаточную дозу и отказаться от этого наркотика уже не сможет. Больше того, квиддич обязывал держать себя в форме.
Говоря по правде, школьный квиддич, конечно, был слишком далек от профессионального. Тут все дело было в противостоянии факультетов, ответственность за цвет гостиной, формы, эмблемы. Фанатели от игры разве что сами игроки, для остальных это был повод сделать ставки, поорать на трибунах, отвлечься от привычной школьной рутины. Нет, нельзя было отрицать, что девочки выбирали себе любимчиков из команд. Но к Блетчли, во всяком случае, никогда так не подкатывали. Вратарь - не слишком популярная позиция. Сколько игрового времени на него обращают внимание? Вот-вот.
Идеальная для него роль. Словно в тени, но в то же время влияние на конечный результат несоизмеримое.
- Знаешь, обычно говорят, что выигрывает и проигрывает команда. Но когда победили - чествуют, как правило, или ловца, или охотников, реже загонщиков. А если проигрывают, то вратарь виноват. Скажем так, я не боюсь ответственности. Ну, и морская звезда на палочке с моим ростом выглядит очень эффектно. Мне нравится осознавать, что от меня зависит многое. - Майлз снова отворачивает крышку на фляжке и протягивает ее Делии первой. Та делает крошечный глоток, зажмуриваться уже не спешит, видимо, вкусовые рецепторы были уже готовы к пряности напитка. Первый позыв внутреннего педанта - это протереть горлышко фляжки на тот случай, если там остались следы помады. Но джентльмен побеждает, объясняя, что это будет, как минимум, невежливо. Блетчли делает большой глоток. Не поперхнулся, но дыхание перехватило на мгновение. Приятное ощущение пожара. Затухает быстро. В этом скрывается опасность алкоголя. Он дарует мимолетное ощущение свободы и вседозволенности, того, что тебя не беспокоит в этом мире ровным счетом ничего. Но опасно, ведь есть риск напрочь потерять связь с реальностью, а этого Майлз не мог себе позволить. Несмотря на то, что эта реальность постоянно приносила ему невероятную душевную боль.
Этим, кажется, только и был жив. - И потом, - Майлз разворачивается к Корделии всем корпусом, замечая, как девушка зеркалит его движение, и только после этого делает один шаг в ее сторону, потом еще один, вынуждая ее шагнуть назад, пока спина ее не уперлась в открытую дверь раздевалки. Левой рукой Блетчли упирается в крашеное дерево чуть выше девичьей макушки, а кончиками пальцев правой руки скользит по точеной линии ее подбородка. Кожа у нее бархатная, теплая, как сентябрьский закат где-нибудь на побережье Испании, - в команде лишь двое - кого некому страховать - это ловец и вратарь. Согласись, закаляет характер. Жаль только, что ловцы ростом не выходят, как правило. - Шанса на остроумный ответ у Делии не остается, потому что Майлз наклоняется и целует ее. Огонь виски, еще припекающий на его губах, смешивается с парой крошек сладкого печенья, оставшихся на ее. Показалось, что ответила она весьма охотно, поэтому, делая поцелуй чуть глубже, Блетчли делает еще один крошечный шаг, буквально пригвождая темноволосую ведьму к дверному косяку, попутно умащивая свое острое колено, между ее округлых коленок. Так особо смелые шагают осторожно по первому льду озерной глади, проверяя тот на прочность.

Отредактировано Miles Bletchley (15.04.22 23:06)

твоя нагота всегда по погоде.
надень и носи ее ©

Ее губы слишком мягкие. Не безвольные, но без остроты. Больше того, вкусовые рецепторы Майлза четко ощущают вкус помады, и от этого он слегка морщится, но поцелуя не разрывает. Сам ведь был инициатором, а сейчас, когда девушка манко отвечает, разве стоит прерывать столь приятное занятие. Его руки еще не гуляют по всему девичьему телу, существуют какие-то приличия, и уж он-то умеет их соблюдать. Однако, когда Делия стаскивает с него шарф, отшвыривая тот куда-то в сторону, скрыть изумление на своем лице он не может никак. Ну, во-первых, этот внезапный порыв он расценивает, как приглашение к продолжению, а во-вторых, отделаться от мысли о том, как его прекрасный шарф лежит где-то на пыльном полу раздевалки, причиняют буквально физическую боль. Педантом быть очень тяжело, но этот крест он уже привык тащить на своем горбу, придется сейчас, видимо, наступить на горло своей песне. Поцелуи Джиффорд скользят практически невесомо к его уху, а Блетчли только и может размышлять, всю ли помаду он сожрал или же часть ее и на щеке его останется сейчас. Пальцы девушки уже ерошат волосы на его затылке, и Майлз на мгновение прикрывает глаза от этой ласки, практически всегда ввергающей его в некоторый анабиоз.
Хочется сосредоточиться на ощущениях, но пока вместо возбуждения он чувствует какую-то внутреннюю горечь. Тело еще помнит, как отзывалось на тончайшие прикосновения Кэти, как загоралось сознание от ее даже самого невинного поцелуя, как глаза ловили ее робкий румянец, как ладони требовали касаться ее мягких рыжих волос. Прошло слишком мало времени, отзывается рассудок, но тут же приходит осознание, что выжигать Белл из мыслей и сердца надо каленым железом, чтобы больно, но наверняка, и если Корделия станет этим самым железом, то действовать надо стремительно.
Одной рукой Майлз скользит по мягкой ткани ее теплой мантии к талии, которая точно определяется даже через верхнюю одежду, заводит ладонь ей за спину, чтоб не позволить отстраниться в сторону, ведь назад уже не шагнуть, но в этот момент раздается ее нелепейший до безобразия вопрос, который он предпочитает оставить без ответа, просто пристально глядя в ее глаза и привычно усмехаясь. Если первый вопрос он мог списать на своеобразное кокетство или флирт, то второй ввергает его в определенный ступор.
Пуговицы его мантии мягко выходят из петель под легким нажимом девичьих пальцев. Сырой прохладный январский воздух незамедлительно ныряет к телу слизеринца, вынуждая того поежиться, до того он не выносит это время года, несмотря на то, что январь принес миру его скромную персону. Майлз легко, но уверенно прижимает Делию к себе покрепче, шагая в сторону от двери, чтобы закрыть ее. Это, наверное, даже похоже на танец. Легким вальсовым па ведь не разучиться, даже если слишком давно не был на балу. Мгновение, и они оказываются не в кромешной тьме, но достаточном мраке, рассеивающемся исключительно светом, проникающим в узкие окна раздевалки с башен стадиона. Парень ловко распахивает мантию своей спутницы, а после и вовсе снимая ту, отбрасывая в сторону, где уже покоится его шарф. В раздевалке еще прохладно, но ему хватает и нескольких секунд, чтобы и его теплая мантия оказалась на полу. Его ладони спускаются по ее бедрам ровнехонько до подола юбки и незамедлительно задирая тот. Под кончиками его пальцев оказываются ее теплые колготки, вряд ли шерсть, невольно отмечает он, уж больно приятные на ощупь, и так легко спускаются с округлых ягодиц, достаточно лишь легонько потянуть.
- Разумеется, в карандаше, - тихо отвечает Майлз куда-то в ее губы, сопровождая свой ответ очередным поцелуем, уже не игривым, а достаточно откровенным. Пока одна его рука так и остается под школьной юбкой Корделии, вторая скользит вверх по округлой девичьей груди, поднимаясь к шее, а оттуда и на затылок. Длинные пальцы Блетчли сначала запутываются в густых темных волосах молодой ведьмы, а после собирают их в импровизированный хвост. Майлз тянет Делию за волосы не резко, но весьма настойчиво, вынуждая девушку задрать голову, пока его губы скользят по коже ее шеи, от которой пахнет чем-то сладким, но не приторным, а таким вязким, что невольно во рту образуется сладость. Хочется буквально ощутить, только ли это аромат, и тогда он проводит кончиком языка от подъязычной кости до яремной вены. Он слышит, как девушка чуть слышно выдыхает, но рваться из его рук не спешит. Он действует осторожно, не вымеряя каждое свое движение, но определенно прощупывая каждый сантиметр еще не завоеванной территории. Грудь Делии вздымается чаще, когда его пальцы сжимают ее ягодицы. Она позволяет своим ощущениям накрыть ее, хоть и пытается делать вид, что у нее все под абсолютным контролем.
Блетчли выпрямляется, накручивает длинные волосы на руку и резко разворачивает девушку к себе спиной, та инстинктивно выставляет ладони, упираясь в недавно закрытую дверь раздевалки, а руки Майлза уже под ее кофтой. Она вздрагивает от холодных его ладоней, но запрокидывает голову, позволяя ему нырнуть носом к открывшемуся участку кожи между шеей и воротом свитера. Раздается звук слишком звонкого поцелуя, как бы не пришлось мисс Джиффорд вооружаться завтра утром мазью от синяков.
Блетчли дышит глубже, в нем начинает расти странное, не злое, но острое возбуждение от близости мягкого и податливого тела, руки лихорадочно бродят по стройному телу, возвращаясь к юбке и ощущая, что колготки спустились еще чуть ниже. Тогда он кладет ладони на низ упругого девичьего живота и прижимая девушку к себе максимально близко, чтобы и сама Делия почувствовала насколько Майлз готов к следующему пункту их сегодняшнего внезапного импровизированного свидания.

Она искушена. Это чувствуется по уверенным движениям, по отсутствию какого-либо стеснения, по нарастающей откровенности ее поцелуев, по резкости ее движений. Пока Майлз не может понять, нравится ли ему подобное качество темноволосой рейвенкловки, добавляет ли оно ей очков в ее глазах или же напротив демонстрирует ее исключительную неразборчивость. В ней нет легкого трепета, который, наверняка, свойственен исключительно влюбленным, и за отсутствие его показательной демонстрации Майлз ей даже благодарен. Она не врет. Хотя бы в этом. Меньше всего хотелось бы снова обманываться, слишком свежи еще раны на душе. И рубцеваться они будут очень долго. Поэтому существует только здесь и сейчас. С остальным можно и нужно будет разобраться чуть позже. От созерцания ее спины, от податливости ее тела под его руками, желание растет в геометрической прогрессии, не оставляя и мгновения для того, чтоб задуматься о чем-то. Блетчли просто хочет. Ее ли, просто ли прикосновения - эти этические вопросы сейчас не время задавать, ведь она дышит с ним в унисон через разомкнутые губы, а большего для него и не нужно. "Никакого насилия" записано в его догмах жизненного поведения, но Корделия ни словом, ни взглядом не отрицает грядущих действий, напротив, она слишком резко разворачивается, вынуждая Майлза замереть на несколько мгновений от неожиданности.
Скорость, с какой девушка избавляется от одежды, не поражает,  но вызывает на губах Блетчли усмешку, срывающуюся резким вздохом. Джиффорд в секунду забирается к нему на руки, и вот он уже подхватывает ее под ягодицы, скользя по нежной ткани белья самыми кончиками пальцев. Чудится, что вся кровь разом ухнула от головы куда как ниже пояса. И вот он уже прижимает ее покрепче к стене, не задумываясь особо, делает ли он больно. Свитер мягкой шерстью скользит прочь с его плеч и рук, а ее цепкие пальцы, украшенные длинными ногтями уже ловко справляются с мелкими пуговицами его рубашки. Снова и снова Делия возвращается к его губам, рвано, словно очень торопится. На кончике языка Блетчли зреет шутка, уж не от того ли эта спешка, что барышня боится передумать, но шутка остается только в его голове. Меньше всего хочется сейчас рассеять накатившую волну желания. Ей нужен выход, пока ему самому крышку не сорвало от всех эмоциональных качелей, что проходили с ним в последние пару недель. Вдоль косых мышц его живота Делия скользит самыми кончиками своих ногтей, и от этого Майлз чувствует знакомый спазм судороги, проходящий по всему телу, вынуждающий его запрокинуть голову, рвано выдохнуть и попытаться хоть как-то восстановить дыхание, что выходит очень плохо.
- Нет, - тихо шепчет он, когда ладони Джиффорд скользят по его плечам, очевидно, пытаясь стащить с него и рубашку. Меньше всего ему хотелось, чтоб белоснежный оксфордский хлопок оказался на том же полу, где валялась их верхняя одежда. Квиддичные раздевалки вряд ли могли похвастаться чистотой, сравнимой с библиотекой или больничным крылом, а потому действовать приходится быстро. Поморщившись от того, что делает, Майлз, перехватывая Делию покрепче, совершает пару шагов в сторону своей мантии, ставит девушку босыми ногами на нее, понимая, что голый грязный пол вряд ли добавит очков пожару, разгорающемуся в телах их обоих.
Никто и никогда не проводил с ним разговоров о половом воспитании, как следует вести себя в той или иной ситуации, но воспитание матери еще в то время, когда ей было это интересно, настолько выточило из Блетчли джентльмена, что зачастую он был готов уступать любому женскому капризу в рамках, конечно, разумного. Но от генов собственного отца не уйти далеко, даже если упорно год от года отрицать свою схожесть, ненавидеть родителя, обвинять его в каждом проступке и клясться по ночам самому себе, что он никогда не станет таким, как его отец. И сейчас, наверное, стоило показать себя исключительно с положительной стороны, позволить Делии действовать так, как ей хочется, не идти на поводу, но подстроиться. Только вот отцовская кровь стучала в его ушах очень громко, взбудораженная волнами эмоций, справиться с которыми сам он никак не мог.
Он слишком привык диктовать условия, и не настолько еще потерял голову, чтобы позволить девушке вести. Больше всего на свете его заботит собственное желание, пульсирующее не то что в венах, но и в самых отдаленных капиллярах, наполняя гулом несущейся крови все его естество. Майлз возвращает их обоих в прежнее положение, разворачивая Делию к себе спиной, вот только перед ней теперь не холодная дверь, ведущая на стадион, а металл шкафчиков, стоящих в ряд на линии света, льющегося из тонкого окна от яркого прожектора.
Звук расстегивающейся молнии на его брюках гаснет в очередном жадном поцелуе, который Майлз оставляет за изящным девичьим ухом. Зубами Блетчли осторожно прикусывает мягкую мочку уха, в которой покачивается крупная сережка, а следом проходится по прикушенной коже языком. Он лишь задирает теплую школьную юбку и сдвигает в сторону полоску белья.
Момент его осторожного проникновения совпадает с движением его руки по груди Делии, поднимающимся к ее тонкой шее. Пальцы там и остаются, не сжимая, не удушая, но определенно не давая лишний раз сдвинуться с места, позволяя им буквально слиться в единое целое, пока Майлз не начал ритмичные движения, наполняя темную раздевалку своим тяжелым дыханием и сорванными девичьими стонами.

Корделия отдается с алчущей жадностью на каждое его движение, на прикосновение, будто она сама все это давно спланировала и теперь получает исключительно то, чего хочет. Майлз слышит ее стоны, но не успевает подумать, играет ли она или действительно отпускает вожжи и наслаждается происходящим. Ведомый ее рукой, парень накрывает ладонью ее грудь, чуть сжимает ее, вырывая с губ девушки очередной рваный стон. Ну, хорошо, значит, она указывает ему верное направление, и это добавляет в глазах Блетчли ей очков. Девушка, умеющая говорить о том, чего она хочет - достаточная редкость, к такой, вероятно, стоит приглядеться поближе, а не ставить крест после первого импровизированного свидания. В конце концов, зная себя самого, Майлз понимает, то, что с ним будет происходить сейчас, раздавит его морально, нужна будет отдушина, нужен будет источник, из которого захочется пить, как бы двусмысленно это в данном эпизоде не звучало.
Длинные девичьи ноги чуть подкашиваются. Блетчли усмехается и ускоряет темп своих движений, попутно опуская руку под мягкую ткань юбки и укладывая ладонь прямехонько поверх сдвинутого белья, он нажимает посильнее, замечая, что темноволосая ведьма начала закусывать губы. И все. Клемма сорвана, Майлз уже, казалось, перестает контролировать поток собственного эгоистичного желания, он хватает Делию за бедра, да так крепко, что ей не вырваться. Каждый его новый удар кажется еще сильнее и глубже предыдущего, вынуждает девушку упереться руками в холодный металл шкафчика раздевалки. Слизеринец не помнит чей это, но надеется, что, давя свой утробный рык, Джиффорд не оторвет хлипкую дверцу. Ощущение финиша он ощущает безошибочно, успевает притянуть девушку к себе, прижимая покрепче одной рукой, пока второй помогает себе выйти из нее за миг до конца. Но его длинные пальцы уже там, где разожжен пожар девичьего тела. Они проникают глубоко, движутся умело, и долго ждать не приходится. Корделия обмякает в его крепких руках буквально через минуту. Он не без некоторого удовольствия поддерживает ее, скользя ладонями по коже ее бедер, еще подрагивающих.
- Странно, Делия, что мы раньше не ходили гулять, - тихо усмехается он, все еще не выпуская девушку из своих рук. Целоваться не хочется, показатель ли это? Показатель чего? Об этом подумать можно будет попозже, пока же ощущение рядом с собой податливого девичьего тела вызывает исключительно приятные эмоции.
Майлз заводит ладони под лавину темных волос, скользит подушечками больших пальцев от затылка Делии, вниз вдоль позвонков, словно снимает остатки напряжения, и только после этого делает пару шагов назад. Доставая из кармана волшебную палочку, одним пасом он очищает свои брюки, неспешно натягивает их, заправляет рубашку, не без некоторого удовольствия наблюдая за тем, как босая Корделия оглядывается в полумраке раздевалки в поисках своих страстно разбросанных вещей. Парень не спешит выдирать свою мантию из-под ее ног, лишь заматывает на горло шарф и натягивает сброшенный свитер, прежде чем снова открыть дверь на стадион. Похлопав себя по карманом штанов, он тихо ругается, возвращается к мантии, распластанной на полу, приседает на корточки, попутно скользя пальцами по точеной щиколотке Джиффорд, а еще через миг извлекая из кармана мантии изрядно помятую пачку сигарет, после чего возвращается обратно к двери.
Между ними не висит неловкость. Они молчат просто потому, что прямо сейчас любое сказанное слово окажется неуместным. Это равносильно тому, как сразу после секса один из пары говорит что-то вроде "я люблю тебя" своему партнеру. Пошло и зачастую неуместно. Признайся в любви в пик наивысшего наслаждения, но в момент судорожного выдоха просто помолчи, поймай момент, попытайся в нем разобраться. Все разговоры могут и подождать. Какие мысли сейчас роятся в ее голове, Майлз не знал, больше того, даже не пытался угадать, слишком она яркая и взбалмошная, чтобы попытаться найти какую-то логику в ее словах и действиях. Тем интереснее и нужнее она ему сейчас. Чтоб разорванный на части его мир встряхнуть и, если не собрать, то добавить в него пару пестрых красок.
Загорается в ночи алым табак, плотно скрученный в непримечательную бумажку с фильтром, Блетчли затягивается глубоко, выпускает в темное вечернее небо плотные облачка сизого дыма. Холодный январский воздух щупальцами лезет в ворот под шарф, под рукава, на затылок. Он отрезвляет, возвращает в привычное русло все сознание. Майлз обращает свой взгляд обратно в раздевалку, наблюдает, как прячутся голые округлые коленки прячутся под теплую ткань колготок, как ловкие пальцы с длинными ногтями проверяют сохранность всех пуговиц на рубашке, кончики ее мягких пальцев проходятся по коже шеи и ключиц, словно пытаются понять, остались ли следы. Остались, самодовольно думает Блечтли, хмыкает достаточно громко, понимая, что привлек своей реакцией внимание одевающейся девушки.
- Ты очень красивая, Делия, - проговаривает Майлз, делая очередную затяжку, привлекает обувшуюся девушку к себе поближе, вынуждает ту приблизить свое лицо к его лицу. Истерзанные ее губы приоткрыты, и парень выдыхает легкое табачное облако прямо в них. - Я думаю, стоит повторить, м?