Когда ей было восемь, она сбежала из дома – не специально, нет, просто решила узнать, как живут дети из соседних высоток; так и пропала на весь день. Уже было холодно, стоял конец ноября, а Лиза надела какое-то лёгкое пальтишко и берет и ужасно замёрзла – ещё бы, несколько часов кряду переходила из одного двора в другой, словно в этом ритуале был какой-то особый смысл. Мама тогда страшно перепугалась и, когда нашла дочь на скамейке недалеко от их дома, замёрзшую и бледную, даже не смогла отругать – просто девочка не смогла найти дорогу обратно.

Лиза учится на своих ошибках – она не надевает лёгкое пальто в промозглый ноябрьский холод, а кутается в зимнюю тёмно-синюю мантию и закрывает шею шерстяным серебряным шарфом; она не сбегает из дома, она просто уходит ненадолго, но потом обязательно находит путь назад. Да, теперь Турпин стала серьёзнее и оттого, конечно, глупее. Потому что от себя не убежишь и не спрячешься.

За четыре года жизни в неприступном шотландском замке Лиза ни разу не совершала прогулок к Запретному лесу – незачем было, с Амандой они всегда прогуливались вдоль поляны у домика Хагрида, а дальше идти боялись, да и просто не хотелось. Но сегодня, покидая школу через главные ворота, девушка точно знала, куда направится – туда, где её искать точно никому не придёт в голову. И как хорошо, что рядом нет мамы, для которой ты хоть что-то значишь /если ни всё/  - хорошо, потому что никто не начнёт лезть к тебе в душу, выскабливать оттуда страх. Никому до этого нет дела.

На что это похоже? Наверное, со стороны кажется, что Лиза Турпин – высокомерная патологическая одиночка, которой никто не нужен, но это совсем не так. Ей нужны её друзья, её мечты и её маленькая семья. Ей нужен её дом, её воспоминания и её чувства. Никогда она не хотела быть одна, никогда она об этом не просила, но как-то так получалось само собой.

Как-то так получалось.

Лиза потратила две добрых недели на то, чтобы понять – почему она тогда убежала от него. Это было непросто, но в конце концов Лиза поняла – ей так нравился её маленький и уютный мир, что абсолютно новые чувства, разрывающие напополам всё, что она с таким трудом выстраивала, были некстати. Совсем некстати. И Эрни Макмиллан, на которого смотришь и пропадаешь, словно в колодец прыгаешь – где там дно? Она не знает. Да, именно поэтому она тогда оставила его одного в тёмном коридоре – никому это не нужно. Влюбляться друг в друга, чтобы потом, очевидно, разочароваться. А Эрни, рано или поздно, точно в ней разочаруется – да и за что её вообще можно полюбить? Вероятно, было за что, раз у неё есть близкие друзья, но это – другое… Это – его руки, согревающие её плечи, это – его голос, эхом разрывающий тишину в темноте, это – она вся такая жалкая и совершенно сбитая с толку.

Что в этом хорошего?

Турпин не специально избегала Эрни всё это время; точнее, она машинально опускала взгляд, если вдруг замечала поблизости жёлтый значок на мантии; она не смотрела на стол хаффлпаффцев в Большом Зале и уж точно не позволяла Эрнесту садиться с ней на занятиях – да он и не рвался, вообще-то. Лиза хорошо его понимала – рейвенкловка бы тоже не стала связываться с такой неуравновешенной заучкой, как она. И как замечательно, что осознание этого факта пришло к ней с самого начала – это не давало никакого права на попытку сделать ещё шаг.

Ей действительно было нехорошо последние дни из-за этого постоянного самоанализа, из-за напряжения, в которое она сама себя вгоняла, а ещё – из-за того, что Макмиллан гулял с Паркинсон. Честное слово, Турпин и знать об этом не знала, если бы местные сплетницы не донесли – вообщем-то, они просто обсуждали это в гостиной Рейвенкло, а Лиза услышала.

И, конечно, ничего не почувствовала.

Только стала ещё мрачнее и неприветливее, отказывалась рассказывать Аманде о причинах такого поведения – всё это временно, всё это пройдет, нужно только немного перетерпеть.

Это ведь как болезнь – после агонии наступает выздоровление.

***

У Запретного леса уныло – снега ещё нет, так что голые деревья приветствуют её, покачиваясь под звуки заунывного и тоскливого ветра; Лиза прячет руки в карманы мантии и шмыгает носом – она гуляет уже не первый час и, вообще-то, пора бы возвращаться, но не хочется. Эта осенняя хандра накрыла её с головой и отпускать её совсем не хотелось.

Турпин идёт, слушает, как хрустят под её ботинками опавшие мёртвые листья и буквально сталкивается с тем, кого она уже видела в паре с шестёркой Драко Малфоя – да, видимо, покорить слизеринку оказалось проще. А ведь это ещё одно доказательство, что Лиза – самый безнадёжный вариант для любого парня в этой школе.

Ей приходится немного отойти назад и вдохнуть побольше воздуха, потому что сбежать во второй раз было бы просто позорищем. Так что она стоит, прикусывая внутреннюю сторону щеки от напряжения – а Эрни такой холодный, всё ещё высокий и всё ещё очень красивый; он словно не удивлён их встрече. Да, пожалуй, когда-то они должны были поговорить. Во всяком случае, Лизе следовало бы извиниться за её поведение тогда, в ночь Хеллоуина.

Что ж, по крайней мере здесь её совесть будет чиста.

- Кхм, привет, Макмиллан, - эта дурацкая привычка называть его по фамилии уже въелась ей в кожу, так что избавиться от неё было практически невозможно. – Знаю, что должна была сказать это раньше, но говорю сейчас – раз уж мы встретились, - Лиза практически тараторит, стараясь на одном выдохе сказать всё, что нужно – но не больше.

- Хотела извиниться за то, как повела себя тогда. Мне не следовало убегать после твоего предложения проводить меня. Ты поступил очень вежливо, а я – нет. Ну, в общем, это всё, - она осекается и с испугом переводит взгляд на его лицо – такое восковое, как у статуи. Ей становится страшно, потому что ей больше не хочется ничего говорить; а кто знает, захочет ли Эрни выяснить отношения? Вытянуть из неё признание? Может произойти что угодно, а Лиза совершенно не была к этому готова. Но бежать она больше не собирается. Тем более, если Эрнест нашёл себе даму сердца – ей то на что расчитывать? Раз это так, всё станет намного проще – они разойдутся, как те корабли, в разные гавани, пока попутный ветер снова не столкнёт их в шторм.

И тогда он спасёт её, потому что она сама себя спасти уже не сможет.

Отредактировано Lisa Turpin (10.07.19 01:46)

Лиза слышит в его голосе только усталость – такое чувство, что ему не пятнадцать, а все тридцать, и на плечах его столько невысказанного /ей и самой знакомо это ощущение/, так что она просто подходит к нему и берёт под руку – Турпин кажется, что это вполне безобидный и довольно логичный в данной ситуации жест, так что кромку у леса они пересекают уже вместе, сохраняя священное и оберегаемое ими обоими молчание.

Становится всё холоднее, а они не говорят друг другу ни слова, словно сказать и нечего – у Эрни было свидание с Паркинсон, а у Лизы были очень сложные две недели; об этом нет никакого смысла разговаривать, верно? Девушка закусывает потрескавшуюся от холода губу и её рука тихо выскальзывает из-под его локтя – она шагает вперёд, обгоняя его и в какой-то момент оборачивается:

- Знаешь, а я никогда не была здесь. Страшно, да и незачем было. Жутковатое место.

И так некстати в её памяти всплывают счастливые минуты одиночества, когда она поднимала скрипку, чтобы начать играть – и никто не мог нарушить этой гармонии, этого очарования музыкой. Умирают люди, уходят в небытие целые поколения, а великая музыка единственная остаётся неизменной. От этой мысли у Турпин всегда голова кругом.

Она давно не прикасалась к инструменту, ей всё казалось, что ей внутри струну порвали, а без неё музыка не получается – настоящая, не фальшивая, не напоказ. И вот сейчас, глотая холодный воздух, чувствуя, как начинают дрожать руки – от холода ли – Лиза чувствует, очень отчётливо, как ей хочется выразить всю себя в своей игре, пусть мелодия говорит за неё, потому что она не знает больше – как.

Она, эта первая любовь, у всех разная, но вот только Турпин не повезло – она у неё взахлёб, так, что виски давит, от неё никакого покоя, только рваный ритм. Лиза ещё не осознаёт этого вполне, но на подсознании ощущает – ей так просто не выкинуть его из головы, слишком всё далеко зашло. И хотя ей всего пятнадцать, она никогда не целовалась с мальчиком и вообще сложно сходится с людьми – пусть так, чувства от этого не становятся холоднее.

Турпин прячет руки в складках уже давно не греющей мантии и тихо выдыхает морозный воздух – её имя Эрни произносит с каким-то вызовом: позволь мне войти в твою жизнь, перестань быть такой холодной.

Лиза.
Эрни.

Его вопрос что-то разрывает на части – девушка неожиданно для себя понимает, что ему с самого начала было не всё равно. А это осознание для неё важнее того, что может произойти позже. Может, ничего и не будет – Лиза не привыкла верить в лучший исход, только если он не очевиден. А с Эрни Макмилланом она никогда ни в чём не сможет быть уверена.

- Нет, - выдыхает Турпин, а сама смотрит, как ветер касается его волос, как белеют его скулы в этой туманной дымке – он выглядит гораздо старше своих лет и это её удивляет. Лизе хочется сорваться с места и продолжить прогулку, в которую она и он оказались втянуты насмешницей-судьбой, но Турпин продолжает стоять, чувствовать его прерывистое дыхание и гадать: каково это – поцеловать Эрни Макмиллана?

Варвары разграбили Великий Римский город, уничтожив за несколько дней историю государства, утопавшего в роскоши и великолепии. По каменным тропам бродили плебеи, кутаясь в разорванные на части тоги, босыми ногами ступали на раскалённые плиты, что вели к домам хозяев. Патриции любили себя и свою власть, в банях обливались красным вином и верили, что так будет всегда.

Лиза любила читать историю падения Древнего Рима, ей казалось, что это очень поучительно — всегда помнить, что «всё проходит», как твердил по ночам Соломон. Предрешённость жизненного пути не пугала Турпин, а цикличность существования — лишь не позволяла давать себе слабину.

И Лиза сходила с ума в своём самоанализе и желании быть лучше, выше, смелее. Никакой передышки самой себе — требовать, разрушать, заново собирать по кирпичикам. Так строился новый Рим, так собирает себя Лиза снова и снова.

Потому что этим промозглым, неуютным вечером на окраине Запретного Леса её девичий мир навсегда потерял суверенность, капитулируя перед лицом очевидной любви, от которой сводило скулы. Лиза цепенеет от его вопроса, неосознанно закусывая губу — ведь только что в её воспалённом мозгу пронеслась навящивая мысль, а Эрнест просто взял — и прокричал её на весь мир.

И Лиза собственными руками открывает тяжёлые ворота в её гордый римский город, впуская завоевателя /сердца, чувств, независимости/, и где-то глубоко внутри признаёт Макмиллана победителем во всём. Он не спешит, словно оттягивая момент, и Турпин даже обескураживает его безупречное воспитание — он ждёт её санкции на поцелуй. Но Лизу не воспитывали кисейной дамой, не заставляли млеть и не учили кокетничать: она вся — эмоция, и сейчас они заполоняют её сполна.

Поэтому она молчит, только ближе подходит и чуть касается большим холодным пальцем красиво очерченных губ Эрни и смело, самонадеянно целует его сама.

И в этот миг последняя крепость пала к его ногам.