В библиотеке отчаяние разлито в воздухе настолько густо, что его, кажется, можно резать ножом. Последние дни перед экзаменами превращают это место в один огромный нерв, собранный из едва слышных шепотков, лихорадочного скрипа пера и ритмичного шелеста страниц. Слепящее глаза летнее солнце разбивается о стекла окон в этом месте скорби, и внутрь вместо лучей проникают только их безжизненные подобия.

Они серебрят волосы Мур, сидящей за два стола от Тони, и от этого она кажется только еще более холодной.

Рикетт устало смотрит на свой конспект. Он дошел до пятнадцатого билета, но за час написал всего несколько строчек, да и то, кажется, последнюю следует зачеркнуть. Экзамены не просто приближаются с огромной скоростью – они уже здесь, на пороге, а он не может думать ни о чем, кроме… Да просто ни о чем не может думать.

После всей той неприятной истории с Салли и Закиром Тони твердо решил для себя, что пора завязывать. Его ненормальная, болезненная тоска по Мур начинает портить жизнь не только ему, да и вообще эта зависимость – глупый, идиотский и крайне вредный каприз, а быть страдающим героем – определенно не его роль. Типажом не вышел.

И почти месяц у Тони получается. Он то под завязку занят квиддичем, пропадая на поле каждую свободную минуту, то слишком опьянен победой, чтобы отвлекаться на что-то другое, то закапывается в гору книг, подтягивая хвосты к концу семестра… А главное – недолгое общение с Салли снова возвращает ему уверенность и какой-то вкус к жизни, и он почти не смотрит на Мур, почти не оборачивается на ее голос, почти не думает о ней.

Почти.

Тони не понимает, что снова начинает отсчитывать дни, когда не вспоминает о Селине, как свои личные победы, и именно в этом кроется главный подвох. Если поздравляешь себя с тем, что уже день-два-пять не вспоминаешь девушку, значит, ты никогда ее по-настоящему и не забывал.

Все иллюзии рушатся в одно мгновение. На одном из последних уроков Заклинаний Флитвик, твердо нацеленный вытянуть Тони на приличную отметку по своему предмету, велит Рикетту пересесть к старосте Слизерина, чтобы та разобрала с ним сложные темы, и Селине остается только повернуть голову, чтобы мгновенно его ослепить.

Мур улыбается – только ему, смотрит заинтересованно и внимательно – только на него, касается его рукава, говорит что-то – не важно что, и Тони сдается практически без боя, добровольно покидая все отвоеванные за месяц позиции.

А после урока она, разумеется, исчезает. И больше ни разу не подает вида, будто вообще знает о его существовании.

А Рикетт снова обнаруживает, что от ее равнодушия разваливается на части.

И это тем больнее, чем больше он был уверен, что больше такого с ним никогда не произойдет.

Сейчас он смотрит на Мур поверх книги и чувствует только злость. Раздражение. Ненависть. Боль. Это нужно прекратить. Это нужно с корнем вырвать, выжечь напрочь, сейчас же, немедленно. Нельзя позволить ей просто сидеть вот так, думать только об экзаменах, грядущих каникулах, а то и о новом ободке, пока его жизнь превращается в несмешную заезженную шутку. Превращается только по ее вине.

Тони захлопывает книгу и встает, не обращая внимания на шиканье Пинс. Он не до конца осознает, что делает, когда преодолевает расстояние между своим столом и местом Мур, но когда опускается на стул напротив нее, вдруг с отчетливой ясностью понимает, что должен сказать.

- Дашь посмотреть? – он бесцеремонно вытаскивает книгу у нее из рук, чтобы не позволить спрятаться за страницами, чтобы заставить взглянуть на него прямо, без обидняков, без этого привычного уже равнодушия. – Слушай, Селина, я тут подумал – как насчет свидания сегодня вечером?

Рикетт смотрит на нее без тени смущения или надежды, и в нем столько плохо сдерживаемого раздражения, что, возможно, обзови он ее слизеринской стервой на повышенных тонах, это и то прозвучало бы не грубее этого спокойного, почти насмешливого шепота.

Но с него хватит. Он хочет получить свое прямое «нет». В конце концов, хотя бы этого он заслуживает.

Отредактировано Anthony Rickett (18.01.22 02:08)

Взвинченность Тони, кажется, окружает его наэлектризованным облаком из невидимых искр, он почти физически ощущает, как они впиваются в его кожу при малейшем движении, как могут поджечь сотни и тысячи книг на полках, как оттолкнут любого, кто попытается сейчас приблизиться. Единственное, чего не могут сделать эти иглы, – ужалить Мур, которая сидит напротив, совсем близко, на расстоянии вытянутой руки. Как красивая дорогая статуэтка на верхней полке, которую никогда оттуда не достают. Смотри, но не трогай, Тони.

Не трогай, но смотри-смотри-смотри-смотри… Тебе же будет лучше, если однажды, оборачиваясь на нее, ты просто свернешь себе шею.

Рикетту так хочется задеть ее, унизить, сделать ей больно – и это ведь тоже ненормально, правда? Так не ведут себя с девушкой, которая прочно засела в голове. Ей желают счастья, а не надеются всего раз вместо холодной плоской маски увидеть гримасу обиды, страха, ненависти – хоть чего-то живого на ее лице.

Ему хочется сделать ей больно, но он просто не знает как. Не умеет, а умел бы – все равно бы не дотянулся до тех вершин, где обитает недосягаемая Мур, растрачивая бы себя и свой гнев попусту где-то далеко внизу. Если он ничего не сделает с этой злостью, ему останется в ней просто задохнуться.

"Привет, Тони" - равнодушный голос растягивает стол между ними на мили и мили, и Рикетт тянет руку в какой-то отчаянно попытке успеть поймать Селину до того, как она снова окажется слишком далеко. Останавливается. Сжимает ладонь в кулак. У него никогда не хватало смелости заявить свои права на нее. Даже просто до нее дотронуться.

В глазах Мур, до этого сонных и пустых, вдруг мелькает искорка интереса. Так смотрят на зверька, научившегося новым трюкам, и Рикетт одергивает себя, заставляет вновь завернуться в свой гнев как в защитный щит. Он хочет сделать ей больно…

…но она как всегда преуспевает в этом куда как лучше.

Ведь он так ждет отказа – а Селина никогда не дает того, чего ты от нее хочешь.

На какое-то мгновение Тони теряется. Не потому что верит, будто Мур на самом деле согласилась – скорее просто из-за того, что она продолжает все это. Блефует, глядя ему в лицо, да так уверенно, словно знает: он никогда не соскочит с крючка сам – только тогда, когда она этого захочет.

От этой мысли Рикетту откровенно не по себе.

- Видимо, туда, где как можно больше людей увидят наше счастливое воссоединение, - едко отвечает он и вдруг понимает, что сейчас его снова затащит обратно в этот водоворот недомолвок, переглядок, провокаций. Туда, откуда он так хотел вырваться.

Это же огромный обман, все это. Как будто от того, что он будет поддерживать эту игру, что-то изменится. Как будто достаточно угадать правильный ответ, найти нужный тон, продержаться несколько туров – и это свидание действительно станет возможным.
 
Ерунда. Мур играет в такие игры куда лучше него, поэтому единственное, что остается Тони – не играть в них вовсе.

- Какая разница, если ты все равно не придешь, - говорит он и вдруг улыбается от простоты и ясности этой мысли, улыбается холодно и только губами, продолжая смотреть на девушку напротив с упрямым вызовом. – Так что мне просто интересно: зачем тебе это все, а, Сел?

Отредактировано Anthony Rickett (05.02.22 22:16)

Как бы ни пытался Тони закрыться и не слушать – спокойствие Селины пробивается через его панцирь, бьет по самым уязвимым местам. Рикетт вдруг очень отчетливо осознает, как много за эти полгода он придумал себе сам. Этот бесконечный бой с Мур – это ведь бой с ее тенью, призраком в его голове. Он выстраивает целые бастионы боли и отчаяния из пары ее фраз, а Селина легко разрушает все обвинения в жестокости резонным «Ты никогда меня никуда не приглашал».

Она блефует, Тони знает это, хотя и не может понять, откуда у него это чувство бесконечной фальши. Он еще не научился читать по жестам и позе, он еще не может осознать, что девушка, которой ты действительно нравишься, не будет говорить с тобой так спокойно и холодно. Но ему в кои-то веки хватает ума понять, что с этим доводом Мур что-то не так.

Все остальное он додумывает сам.

Так уж вышло, что он в целом додумывает себе многое, включая саму Селину. Даже сейчас, когда она так близко, как давно не была, он видит лишь ее холодное, жестокое совершенство, не замечая темных теней под глазами и некоторой нервозности, которая скользит то ли в жестах, то ли в мелькнувшей на лбу морщинке. Рикетт действительно не знает ее настоящую и давно уже не пытается узнать. Да не то чтобы ему предлагали такую возможность.

- Так уж никогда, - в ухмылке Тони снова сквозит едкая, злая ирония, и он сам не отдает себе отчета, что сейчас больше, чем когда бы то ни было, похож на парня, способного позвать Селину Мур на свидание и получить настоящее согласие. И совершенно не похож на самого себя. – После Больничного, помнишь? Ты тогда так умилительно притворялась, что тебе интересно.

Саркастичная ухмылка Рикетта слегка дергается, когда ему приходит в голову, что Мур тогда могла быть вполне искренней. Тот январский день кажется сейчас бесконечно далеким, будто из другой реальности, и Тони помнит, что оба они тогда тоже были другими. Селина улыбалась – не торжествующе, не насмешливо, обычной улыбкой слегка флиртующей девушки. А он мог шутить, мог подначивать ее, мог смотреть на нее спокойно и изучающе. Он был свободным. Они были равными.

Мур тогда, кажется, говорила, что решила пройтись с ним от скуки. Что ж, получается, он действительно смог ее заинтересовать. Только не как парень, а как трофей.

Мерлин свидетель, лучше бы ему тогда быть позауряднее.

- Очень сложно позвать куда-то девушку, которая постоянно убегает, - Рикетт не отводит взгляд, озвучивая контраргумент, который медленно формируется, выкристаллизовывается в его голове, возводя частный случай до правила, реальность – до метафоры, предположение – до аксиомы. Наверное, его все же слишком заносит.

Но Тони наплевать.

- Ты же всегда убегаешь, Сел, - говорит он еще тише. – Вот что ты делаешь. Убегаешь и никогда не даешь четкого ответа.

Он катает это унизительное сокращение ее имени на языке, как горошину черного перца, которую не раскусить, если не хочешь задохнуться в жгучей горечи. Это «Сел» низводит ее до уровня девчонок в порту, четверокурсниц в Большом зале, оно так ужасно ей не идет. Поэтому Рикетт всегда называл ее полным именем, а еще лучше – по фамилии. Даже мысленно. Даже на полях его конспектов она всегда появлялась в мягких дугах и острых пиках неизбывной буквы «М».

Тони вспоминает прикосновение мягкого маггловского пера к коже, а следом – обжигающий холод пальцев Селины, и в груди что-то разрывается такой тоской, что хочется просто встать и уйти. В кои-то веки сбежать от нее самому. Первому.

Рикетт остается на месте.

- Нет ничего страшного в том, чтобы говорить четкое «Нет», - тихо-тихо произносит он. – Нет ничего страшного в том, чтобы что-то решать раз и навсегда. Чего ты так боишься?

Все эти недомолвки, ответы вопросом на вопрос, полунамеки, полуулыбки, весь этот флер недосказанности, в который Селина кутается с головой – это ужасное оружие, только прячет оно не силу, а слабость.

Тони знает. Ведь Тони сам тоже боится окончательных решений. Иначе подошел бы к ней гораздо, гораздо раньше.

- Зачем тогда притворялась потом? – спрашивает Тони и пожимает плечами, показывая, что ответа не требуется. Его собственная прямота, отсутствие необходимости выбирать слова пьянит его сильнее глотка огневиски, в чей резкий вкус теперь, кажется, всегда будет вплетаться легкий оттенок сожаления.

А еще это хорошая анестезия, позволяющая легко перенести попытку Селины уйти.

В конце концов, Тони и не ждал, что она станет терпеть все это. Мур столько раз убегала – и сейчас и без того задержалась слишком надолго. Он, возможно, даже не пытался бы ее удержать, не превращал бы их внезапный библиотечный тет-а-тет в унизительную сцену на радость школьным сплетникам. В конце концов, ее бегство было бы самым ожидаемым исходом этого разговора.

Вот только Рикетт не учел, что Селина всегда уходит только на своих условиях.

Она оказывается так близко – достаточно лишь слегка пошевелиться, чтобы коснуться ее. Колени, упирающиеся в его стул – как барьер. Если он хотел сбежать первым, то опоздал – просто так его теперь не выпустят.

Тони послушно разжимает пальцы, отдавая книгу владелице, смотрит на нее с интересом, без злости, почти так же, как было в январе. Ей не нравится сокращение «Сел».

- Мне тоже, - признается он.

Интересно, что было бы, говори она с ним сразу вот так? Если бы она дала чуть больше ключей, подсказок, инструкций? Поделилась хотя бы кратким словарем языка Селины Мур?

Вряд ли что-то поменялось бы кардинально. Он бы все равно влюбился, она бы все равно – нет, но, может быть, Рикетту не пришлось бы теперь жить с этим выжженым полем внутри. Может быть, она бы видела в нем не только игрушку, а он в ней – не просто холодную злобную и жестокую тварь.

Сейчас Селина, непривычно растерянная, собирающаяся с мыслями, кажется куда проще и понятнее, и сложно поверить, что он правда испытывал к ней столько злости минуту назад.

Если бы только она была такой всегда… Этого разговора тогда бы просто не случилось.

- Понимаю, - Рикетт слегка поднимает уголки губ. – Боишься, что что-то упустишь, а в итоге упускаешь все.

Сколько было парней, сворачивающих головы при звуке ее шагов? Скольких еще она могла приманить, расставив свои фирменные ловушки из недосказанностей и избегания? Неужели просто их количество – удерживаемых на расстоянии вытянутой руки, измученных, обреченных – было для Мур важнее, чем найти человека, для которого сжать ее ладонь не будет настолько же недостижимым, как покорить Эверест? Неужели все это и правда стоило того – собрать коллекцию из поклонников и в итоге сидеть в библиотеке в одиночестве?..

Тони пытается увидеть ответ в лице Селины, просто понять ее наконец для себя, определить, что именно и почему пошло так ужасно не так, но Мур, заметив эту слабость, почти тут же выбивает у него почву из-под ног.

Он не учел, что она не из тех, кто готов надолго отдавать другим инициативу. Селина непременно рано или поздно заберет ее себе.

Рикетт жмурится и наклоняет голову, будто не расслышал. Улыбается странно, рассеянно, фальшиво. Воздух истончается, становится до болезненного прозрачным и каким-то звенящим. В глазах Селины – серо-зеленый омут, который подступает все ближе, тащит его на дно.

Тони кладет руку на соседний стул – большой палец почти касается ее бедра, и этой близости достаточно, чтобы снести семнадцатилетнему влюбленному мальчишке крышу.

Весь мир сужается до ее губ, до запаха ее духов, до едва заметной тонкой прядки, выбившейся из хвоста. Ему остается несколько дюймов – и чем бы все ни закончилось, это будет того стоить. Ему остается несколько дюймов – и все вокруг, и он сам тоже, безвозвратно изменятся.

Но Тони не уверен, что этот изменившийся Рикетт придется ему по душе.

Он почти касается ее губ, когда все же поворачивает голову и осторожно целует ее в щеку. А потом, пользуясь этой неожиданной близостью, наклоняется к ее уху.

- Ты сногсшибательно красивая, Селина, - шепчет он с такой тоской и искренностью, с которой никогда не говорил с ней раньше. Раскрывая в этой короткой фразе сразу все карты: и свою зависимость от нее, и ее удивительное влияние на его жизнь. По большому счету – разрушительное, но вместе с тем необыкновенное.

Одновременно признаваясь в любви и прося прощения за то, что уже успел сказать и что только собирался.

Расписываясь в своей бесповоротной неспособности сопротивляться тому уникальному феномену, которым была для него Селина Мур.

А потом Тони выпрямляется и, не сводя с нее глаз, добавляет уже без боли:

- Но давай-ка ты дальше без меня.