Прошёл месяц с тех пор, как они виделись в последний раз. За чередой сменяющих друг друга кадров невозможно было угнаться, остановить хотя бы одну сцену, донельзя испорченную второстепенной драмой или же дешевым сюжетом, написанным бесталанным алкоголиком где-нибудь на побережье Провинстауна, где не так давно на песке они вдвоем оставляли отпечатки босых ног.

За этот месяц Софи, как и обещала самой себе, сломала все, что только могла: она потеряла друзей - ни Стреттон, ни тем более Стеббинс и видеть ее не хотели после возвращения в Норфолк и чистосердечного признания; она чуть было не испортила свадьбу отца, напившись до такого состояния, что Мертон пришлось выводить ее из Hotel Cafe Royal под руки. В ту же ночь их втянули в ритуальное убийство, а на следующий вечер Фосетт «спасала» Уилкиса и Мёрфи от вторжения Пожирателей в клуб. Один кошмар сменялся другим, наслаиваясь, будто снежный ком, и Софи ничего другого не оставалось, как терпеть, в очередной раз сжимая что-то достаточно тяжёлое в пальцах, способное превратить зеркало перед ней в мозаичную фреску византийских времён.

Короткое послание на тонком пергаменте - просьба не откладывать встречу и такое многочисленное «я кое-что узнала», вряд ли бы загладило ее вину за то, что вот уже как месяц их дороги разошлись, но, признаться честно, не было и дня, чтобы она не думала о Маркусе.

Кошмары вернулись в ту же ночь, как Софи с Фенвиком сошли с лайнера и расстались в Косом переулке, попрощавшись как-то совсем робко и неуклюже, будто собирались встретиться через час на том же месте. Это были сновидения, полные ужасающих картин, будто списанных у Тициана и Караваджо, будто сам Рубенс отложил в сторону холст с «пожирающим своего сына Сатурном». Долгие ночи в бреду на холодных и влажных смятых простынях в конечном итоге переросли в бессонницу, проведённую за книгами, увы, далеко не магического содержания.

Пару дней назад отец заставил ее собрать чемодан и переехать в особняк к родне в Мертон, уверяя, что оставить одну в доме в Норфолке в свете последних событий не может. Интересно, чтобы он сказал, узнав, что вчера его дочь с кузиной отправились в Вертикальный переулок за услугами шамана, а в итоге Фосетт угрожала тому проткнуть артерию на шее весьма острым предметом, если не проведёт по подземным лабиринтам, принадлежащим тайному сообществу…

Но именно вчерашняя находка стала причиной, по которой Софи осмелилась написать Маркусу.

ххх

Найти открытый паб или кафе в Бристоле в одиннадцать вечера проще простого, сложнее только уйти из них, особенно после первого же выпитого коктейля.

В этот раз никакого «Ночного рыцаря» для волшебников, попавших в беду. В этот раз Софи не бежит с Маркусом из Англии, потому покупает билеты на маггловский междугородний автобус и прощается с Мертон, обещающей прикрыть во время отсутствия.

Уже одиннадцать вечера, и Софи сидит на летней площадке кафе, допивая третью чашку кофе. Ее сумка лежит рядом в плетённом кресле, на столике почти пустая чашка, пепельница, зажигалка и книга. Где-то рядом играют джаз.

Софи кажется, что она ошиблась городом, а может забрела не на ту улицу, хотя название кафе в точности, как и в обратном письме от Фенвика. Ей кажется, что она здесь лишняя, ненужная, и что рассказать «о находке» Маркусу можно было и через лист пергамента с чернилами.

Но… желание его увидеть сильнее, желание снова коснуться, переплетая пальцы, медленно сходить с ума от того, как он говорит «я останусь», как его голос заполняет эфир и каждую клеточку ее тела. Она слишком долго выдерживала эту паузу между ними, болезненно реагируя на малейшее воспоминание, и теперь снова готова рассыпаться осколками, только если он ей это позволит.

И буквально на какую-то долю секунды ей чудится неизбежное, стоит только Маркусу появиться в ее поле зрения. Сложно сказать наверняка, испытывает ли голод от столь долгой разлуки, или же нечто более сакральное и все ещё непостижимое, но Софи и не замечает, как зажатая в пальцах сигарета уже дотлела до фильтра, осыпавшись пеплом ей на ногу. И несмотря на желание выглядеть сдержанной и безучастной, покусывая губу, все равно не сдерживает улыбку, смущённо пряча взгляд в сторону цветастого платья на женщине за соседним столиком, или же на ее йорке у кислотно-салатовых босоножек. Но она слишком сильно скучала, чтобы тратить на все эти мелочи время. Поднимает взгляд, все ещё нервно кусая губу.

- Прости, что так поздно. - На одном только вдохе, обжигая лёгкие, удивляясь, насколько ее эмоции сейчас выдаёт один только голос. - Это был ближайший рейс… к тебе.

Отредактировано Sophie Fawcett (22.01.22 08:20)

- Маркус…, - тихо произносит она, тянется рукой, когда он к ней подходит, лишь подушечками пальцев прикасается к его плечу, улавливая скрытое напряжение, - в автобусе было слишком душно, но я так устала за последнее время, что просто провалилась в сон, и теперь, кажется, перепутала день с ночью.

Странно, но в этой поездке сюда ей ничего не приснилось. Впервые за долгое время она не поняла, не почувствовала, как заснула, а проснулась, когда автобус уже был на станции в Бристоле. Глубокий сон без единого образа, почти священная пустота и непроглядная тьма.

- Я тоже, Маркус… - Чувство радости от долгожданной встречи с ним никак не может затихнуть, вырываясь в нервной улыбке, проскакивая в многозначных глубоких вдохах, будто перед прыжком со скалы в океан.

Она скучала. И этого слова мало, чтобы описать то самое чувство… мало, чтобы выразить все то, что тлело на душе весь этот клятый месяц. Слов не просто мало - слова все не те…

- Выслушай, пожалуйста, только не перебивай… Как только мы вернулись в Англию, вся моя жизнь превратилась в один сплошной хаос, с которым я намеревалась разобраться прежде, чем снова встретиться с тобой. Для меня это был очень долгий и мучительный месяц, но теперь я тут, и уже все не кажется таким безнадежным и невыносимым. Но… есть кое-что, с чего бы я не хотела начинать нашу встречу, но и откладывать тоже не могу на потом.

Она поднимает руку, чтобы подозвать официанта. Заказывает себе бокал красного испанского, а Фенвику виски. Ещё чашку кофе и просит заменить пепельницу.

- В общем… я даже не знаю, с чего начать, потому что начало происходить все и сразу, и каким-то чудом вчера я попала в Вертикальный переулок. Ты помнишь, мы там были… Мы с кузиной искали человека, который сможет нам рассказать про ауры… м-м, в общем мы такого нашли, но когда я заметила у него на руке татуировку в виде звезды хаоса, то решила действовать.

То, что она чуть было на разрезала тому горло острым концом необработанного камня, который взяла с его же стола, решила опустить в своём повествовании.

- Да, спасибо, - кивает она официанту, беря в руку бокал, - о чем я… а, я заставила его… не с помощью кхм запретных, конечно, заставила спуститься в тот самый подземный коридор под шатром и показать комнату совещаний. Мы просто шли с тобой не в том направлении, за той дверью был всего лишь выход. Короче, - она делает два жадных глотка, будто пытается водой погасить волнение, - это был большой зал, освещенный множеством свечей, там был длинный стол, стулья разной величины, думаю, у них там своя иерархия… книжные полки со свитками и старыми книгами, но меня заинтересовало другое - стена с колдографиями.

Чем ближе Софи подбирается к самой сути, тем чаще бьется сердце, тем сильнее она сжимает бокал, неосознанно прикасаясь им ко лбу.

- Я не знаю, почему там были эти снимки, не понимаю, не могу понять логику, и я настолько была в тот момент растеряна, что попросту забыла спросить о них… там были снимки-портреты тех, кто входил в это сообщество и являлся… известными приспешниками, ты понимаешь. И ещё…

Каждое слово ей все ещё даётся с трудом. Но чем ближе она к развязке, тем сильнее дрожит всем телом в этот странный летний вечер.

- Бенджамин Фенвик… это твой отец? - Софи отводит взгляд в сторону, обратно к йорку и салатовым босоножкам, снова пьет.

Она не знает, что должен сейчас чувствовать Маркус, но ей страшно, страшно от того, что она должна сказать, что бы это в итоге не значило. Ей страшно сделать ему больно. Но лучше, если он узнает это от неё…

- Там была и его колдография. Бенджамина Фенвика.

Отредактировано Sophie Fawcett (23.01.22 02:09)

Она готовилась к этому разговору. Она знала, на что идёт, когда писала Маркусу письмо.

Но она не думала, что будет настолько сильно переживать за него, за его реакцию и его чувства. Не думала, что однажды ей вообще будет дело хоть до чьих-то чувств…

Она боится смотреть на него, боится увидеть в его взгляде ненависть или презрение. Боится, что он ее осудит, растопчет, уничтожит за то, что она сказала и скажет. Она боится его потерять.

- Конечно, Маркус, это вполне другой человек. - Соглашается Фосетт, не в состоянии давить на него, тем более, что доказательств у неё все равно нет. - Твой отец был аврором, я знаю. Но выслушай… в моей гипотезе тот самый Бенджамин со снимка - цель. Одна из жертв, но не во имя идей… того самого. Как я могу судить, это закрытый орден со своей идеологией, и большая часть участников которого действительно По… те самые. Однако их убийства могли носить ритуальный характер. Возможно, Бенджамин Фенвик вышел на их след, начал под них, как это говорится… копать? И они об этом узнали.

Она просит повторить и себе, отставляя на край стола пустой бокал, содержимое которого из-за волнения показалось не более, чем ягодным соком.

- Вопрос второй. Мы нашли ключ на территории школы. Ключ от дверей-выхода из подземного лабиринта под Вертикальным переулком, где находится зал совещаний тайного ордена, который, по всей видимости, практикует ритуальные убийства. Ключ. На территории Хогвартса. Тебе это не кажется… странным?

Про то, что она узнала в клубе, молчит. Молчит о том, что после их ухода оттуда на следующий день приходил Треверс. Расспрашивал о ней и получил знатного пинка от Уилкиса. И это хозяину клуба не обошлось без последствий… Софи знает, потому что Эдриан все это «показал ей», знает, потому что была там, когда пришли Пожиратели. Знает, потому что обрушила на них стеклянный потолок из-за неконтролируемого выброса магической энергии.

Если она об этом и расскажет, то не сегодня. Пожалуй, с одного вечера достаточно плохого…

- Я честно хочу всю эту историю оставить в прошлом и жить дальше. Когда мы были в Бостоне, даже не вспомнили об этом…, - Софи опускает голову, разглядывая позолоченную застёжку на поясе вокруг талии, разглаживает белые складки на платье и смахивает пепел, осыпавшийся чуть выше коленки, - просто я скучаю по тем временам, когда единственной нашей проблемой был выбор обеда в закусочной или клапан на бензобаке Мустанга.

Фосетт уверена, что новый учебный год будет не проще предыдущего. И дело далеко не в учебе. Дело в людях, которые ей были друзьями, и ключевое слово тут именно «были». Дело в человеке, который, по всей видимости, виновен в том, что она лежала еще весной в Больничном крыле с переломами и множеством гематом. Дело в Маркусе, с которым она все ещё не знает, как себя вести. Не понимает, кто они друг для друга, и есть ли будущее у того, через что они прошли месяц назад.

Софи ни в чем не уверена, кроме того, что она очень сильно скучала по Фенвику. И теперь, когда он снова так близко, не может и не хочет его отпускать, но все, что может сейчас, сделать как можно более глубокий вдох, чтобы наконец произнести то, что не даёт покоя слишком давно…

- И я… я очень скучала по тебе.

Это признание даётся ей трудно, потому что она все ещё не уверена, что это взаимно. Софи знает, почему заставляла себя каждый раз комкать уже исписанный новостями пергамент и отправлять в камин, знает, почему Фенвик так и не получил от неё никакого письма, не считая вчерашнего. Фосетт знает, что так нужно было. Но глубоко в душе ее ранило то, что за все это время он ничего не написал ей.

Первое время она старалась находить этому вполне логичное объяснение, но позже сдалась, принявшись копаться в себе, в своих поступках, словах, сказанных, когда они были вдвоём. И чем больше она вспоминала и анализировала у себя в голове, тем больше понимала, что Маркус делает правильно, избегая ее.

Фосетт всегда была проблемой. Проблемой и остаётся.

Фосетт умеет только все портить. И ее некогда друзья не постеснялись об этом сказать.

Фосетт не умеет быть той, к которой можно испытывать привязанность.

Фосетт не заслуживает того, чтобы… хотя бы нравиться?

Отредактировано Sophie Fawcett (16.09.22 22:19)

Все это гребанное лето жизнь Софи рушится, надламывается с таким треском, что хочется закрыть уши и зажмуриться, представить, что все это не по-настоящему, что все это происходит не с ней. Она все ещё слышит хруст осколков под каблуками, все ещё чувствует, как они глубже и глубже впиваются в кожу на коленках, пока она прячется от Пожирателей. Дюйм за дюймом, рана за раной, боль и страх, которые станут всеразрушающим магическим всплеском энергии.

Единственное, что она все же сделала за это лето правильно - в какой-то момент перестала втягивать Маркуса в неприятности. Софи была так слепо уверена, что защищает его от себя самой, что до сих пор не осознала, как снова оказалась сидящей напротив него, говорящей об убийствах и гипотезах. Она снова это сделала с ним. Она снова вторглась в его вселенную, и все ради чего? Чтобы принести ещё больше боли?

Осознание приходит не сразу. Постепенно наполняя воздух вокруг вспышками, сдавливая его, чтобы невозможно было сделать вдох, не скорчившись от резкой, растекающейся, будто жидким азотом по мрамору, боли. Осознание подбирается медленно, запускает свои длинные когти, норовя оставить как можно более глубокий кровоточащий след. Осознание приходит тогда, когда Фосетт пробуждается от захлестнувших и накрывших ее, будто волной, волнения и тревоги, трезво видит Маркуса и то, что с ним сделали ее же слова.

Вопрос зависает в сжатом воздухе, а Фосетт только и может, что хлопать ресницами и молчать.

Маркус спрашивает про школу - ответ все тот же, и это молчание. Софи сильнее впивается пальцами в складки платья, в хлопковую белую ткань. Она снова облажалась. Так и не научилась думать о чувствах других. Даже тогда, прося его «остаться» - только ради себя самой.

Маркус… Маркус… Маркус…

Она слышит свой голос из прошлого, нагло хохочущий над ней сейчас. Голос, который просит пойти с ней, выкрасть, помочь сбежать, уехать, остаться… голос, который слишком тихо, едва слышно просит не оставлять ее.

Маркус - единственный человек во всем этом гребанном и сраном мире, который был с ней с самого начала…

in sickness and in health, and, forsaking all other…

который доверял ей, поддерживал и… не оставил, когда пришла
н а с т о я щ а я опасность.

- Не извиняйся… пожалуйста, - просит она, закрывая глаза, поднося к губам вино, слишком шумно глотает, жмурясь, будто выпрашивает как можно скорее опьянеть, чтобы не было настолько страшно и тревожно. - Я должна была перестать втягивать тебя в неприятности. Постараться со всем разобраться самой, не подвергая твою жизнь опасности в очередной раз. - Даже эта фраза ей кажется эгоцентричной. Все, что делает Фосетт, идет от ее всепоглощающего и не имеющего границ «я».

Все, что она умеет делать - разрушать, а не спасать. Все, что она умеет делать - сжигать и танцевать на пепелище. Фосетт и огонь идут рука об руку, принося другим лишь боль и страдания. Она все это время пыталась защитить Фенвика от себя самой, но, в итоге, сама же и пришла вновь.

Самое правильное решение сейчас, которое проскакивает так резко и мучительно, оставляя привычный вкус недосказанности - уйти. Потому Софи уже мысленно тянется к сумке, как Маркус ее останавливает.

Это происходит так внезапно… стоит только ему коснуться ее, как уже ничто в этом гребанном мире не заставит уйти.

Только одно его слово. Но ей нужно совершенно другое…

Софи убирает руку прежде, чем Маркус поднимает ладонь, но почти синхронно, а затем встаёт также резко, расправляя юбку платья.

ничто в этом гребанном мире все ещё не заставит ее уйти, кроме…

Фосетт обходит стол, останавливается позади Маркуса и наклоняется как можно ближе, кладя руки тому на плечи, мысленно отгоняя всех демонов, поспешивших сделать ее уязвимой от собственного стеснения, но опоздавших с этим.

- Только скажи, и я не уйду. - Шепчет она, едва касаясь губами краешка его уха, обжигая не то дыханием, не то словами. - Скажи, что хочешь, чтобы я осталась. И я останусь. Я всегда буду на твоей стороне, Маркус. Сегодня, завтра… всегда. Тебе достаточно будет попросить меня остаться.

Ее руки опускаются ниже, скользят по ткани рубашки вниз. Фосетт снова закрывает глаза, чтобы уткнуться носом в его кожу на шее. Она вспоминает, каково это было желать неизбежного, представлять, что однажды они все разрушат вместе и построят новый мир там, где под толстым слоем пепла похоронены все страхи и боль.

- Маркус… - Выдыхает его имя снова, касаясь наконец губами кожи, вовсе не смущаясь тому, что они все ещё в кафе, и что столь интимная сцена может кому-то не понравиться. Но она почти теряет остатки контроля каждый раз, когда он смотрит на неё так, как сегодня, когда говорит, что скучал, когда пахнет табаком и виски. Она сходит с ума от его голоса, от малейшей близости, будь то случайное касание или же осторожное прикосновение к волосам. Все это заставляет ее дышать быстрее, кусая губы до крови, чтобы только удержать в себе стон, который будет красноречивее любых слов.

Отредактировано Sophie Fawcett (25.01.22 21:12)

Она останется. Останется со своей болью, разочарованием, которого испила до дна за время их разлуки. Семья, друзья, она сама… все превратилось в бесконечно натянутый нерв. Она останется с воспоминаниями: кровавыми, жестокими, неконтролируемыми вспышками гнева и агонии. Ей придётся рассказать о них, чтобы двигаться дальше, исповедаться, чтобы позволить хоть крупицам здравого рассудка взять вверх над одной сплошной эмоцией.

Теперь Софи утыкается носом в его волосы, будто желая закрыть себя от вездесущей реальности, следующей по пятам. Такой родной запах, такой родной голос - Фосетт подлавливает себя на этой новой мысли, не удивляется, потому что успела принять и впустить в свою душу то, от чего так долго бежала, что избегала всеми правдами и неправдами, не желая быть уязвимой и зависимой хоть от кого-то. Но Софи попалась в ловушку собственных убеждений.

- Хорошо, сегодня я останусь. - Говорит она с несвойственной ее голосу мягкостью и нежностью. - Но тебе придётся скоро меня выгнать, потому что кузина не сможет долго скрывать мое отсутствие дома. Я все расскажу по пути. - Заверяет она и подхватывает зачарованную сумочку, в которой разве что Статуя Свободы не поместится (хотя, кто знает), но сигареты, и книга отправляются сразу же.

- Одна дама в автобусе подсунула мне брошюрку про Бристоль, и, сказать по правде, она меня очень впечатлила, и я не о даме, но и утомила тоже - даже не заметила, как заснула. Но не об этом речь…

Софи не знает, с чего начать свой рассказ, но сам факт того, что они с Маркусом снова вместе, вызывает улыбку, которую попросту невозможно было бы скрыть, но которая исчезает сама по себе, стоит только заговорить.

Фосетт рассказывает о ссоре с отцом, которого по возвращению домой обнаружила со своей будущей мачехой. Казалось, та обосновалась в доме окончательно и успела сменить статус «подружки» на «невесту», что вызвало у Софи неконтролируемый приступ ярости.

- Отец все равно женился в начале августа. И для меня это вылилось в какое-то совершенно дурацкое приключение по Лондону с кузиной - Адой Мертон. К тому же он заставил меня переехать к Мертонам, потому что не решился оставить в Норфолке одну, а сам укатил в свадебное путешествие. Видимо, я заслужила, чтобы с моими чувствами не считались…

Про ссору со Стеббинсом и Стреттоном она умолчивает, понимает, что если даже заикнётся о бывших друзьях, то не сможет сдержать слез обиды и боли, которые принёс их разговор на пороге дома Сэма, и в чем виновата исключительно она сама, опять же не понимающая, как во всем этом хаосе разобраться, что сказать и что сделать, чтобы все вернуть на места, к отправной точке, там, где они втроём все ещё друзья, понимающие и поддерживающие друг друга.

Про нападение Пожирателей на клуб Уилкиса рассказывает после. Про то, как пряталась на втором этаже, как взорвала стеклянный потолок над их головами, чтобы прогнать.

- Я узнала голос одного из них. - Говорит она, обхватывая себя руками из-за растекающейся изнутри дрожи - так случается, когда воспоминания действуют сильнее реальности. - Это был один из трёх в Визжащей хижине, помнишь? Когда мы прятались в чулане. Выходит, там действительно были Пожиратели. Только представь, чем могло обернуться, если бы нас нашли. Но… что они там делали и что задумали? С территории Хогвартса мы попали туда по подземного коридору, что если они… может следует кому-то рассказать?

- … и подставить себя? - Впервые за долгое время отвечает голос, которому свойственно наводить смуту в сознании.

- Это может быть кто-то из старшекурсников. Я про ключ. Очевидно, он в школе появился не случайно. - Наконец отвечает она на вопрос, прозвучавший ещё в кафе. Она думает про Треверса, про воспоминания, которые показал ей Уилкис - слизеринец стал частью всего этого пазла неслучайно. Он приходил в клуб и расспрашивал о ней. Он намекал Эдриану про то, что тот сын Пожирателя, а потому не видит причин «не сотрудничать». Софи все ещё не может понять, где в этом, увиденном ею воспоминании, упустила что-то важное, и пока картинка не собрана, прибережет и эту часть.

- Ну а дальше ты уже знаешь… про Вертикальный. Я не знаю, к чему это все ведёт, и во что должно вылиться, но явно речь не о мире во всем мире.

Фосетт страшно, она все ещё дрожит от пересказанных событий, но стоит ее руке оказаться в его, переплетая пальцы, как все становится лишь пройденным этапом, воспоминанием и только.

Маркус прав - в одиночку ей не справиться. Да и хочет ли она дальше во все это лезть? Вряд ли. Слишком много людей впутала, и теперь должна остановиться ради тех, кто ей на самом деле дорог. Остановиться ради Маркуса.

- Мы все ещё можем уехать обратно в Бостон. - Смеется она, делая вид, что разглядывает ряд фонарей вдоль улицы, но на самом деле все ещё погружена в себя. - Просто ещё один год и… все? Просто надо его пережить…

Софи не знает, что будет после этого «пережить», не хочет даже представлять, ощущая на себе пристальный взгляд Мойры - богини судьбы - затянувшей у неё на шее петлю, сотканную из ее же нити жизни.

- Как насчёт чего-то согревающего? Ты давно в Бристоле? Привык уже, наверное, к этой прохладе с моря… я рада, что ты не в Лондоне. - Софи не знает, почему сказала последнюю фразу, не подумала прежде, но ее предчувствие чего-то нехорошего все сильнее, когда она думает о Маркусе и происходящих событиях в волшебном мире, будто грядёт что-то совсем необратимое и пугающее ее даже сейчас.

Отредактировано Sophie Fawcett (16.09.22 22:18)

Одиночество не покидало Софи с тех пор, как гроб с телом матери опустили во влажную землю норфолкского кладбища. Одиночество и предательства преследуют ее с тех пор, как она в приступе удушающей агонии подожгла все цветы вокруг алтаря во время прощания. Бордовые и белые гвоздики, желтые и чёрные розы, орхидеи и лилии пожирало пламя, вырывая их цветочные души и вознося едким запахом гари под своды часовни.

Софи долго считала, что мама ее предала, однажды перестав бороться с болезнью. Она говорила в ту ночь тихо, ее слова едва долетали до сидящей в кресле Софи, но она видела, как мамины посиневшие губы двигаются, как вздуваются мелкие венки у той на висках, как утратившие блеск волосы рассыпались тонкими нитями по белоснежной наволочке. Софи заснула под свистящее дыхании матери, а проснулась, когда в комнате повисла тишина. Тишина впервые за долгие и мучительные дни болезни. Тишина, которую можно было бы коснуться рукой, будто темную завесу. Тишина, которую Софи никогда не забудет.

Одиночество, предательство и огонь идут рука об руку с Фосетт. Она привыкла быть одной даже в шумном кругу знакомых, привыкла, что за ее спиной родные и самые близкие всегда все делают по-своему, не считаются, не доверяют, лгут. Фосетт привыкла, что за всем этим следует по пятам всепожирающее и очищающее пламя, которое она несёт в своём раскалённом и навсегда разбитом сердце.

Стоя перед самой собой в пещере, Фосетт и подумать не могла, что бесформенный сгусток темной энергии впитает все ее страхи, подкормится тревогой и пока еще контролируемым гневом. Все то бремя, что она несла на своих плечах с той самой ночи в комнате больной и умирающей матери, все это будет отнято у неё, чтобы однажды стать венцом на голове, впивающемся терновыми шипами.

Демоны ликовали, опьяненные грехами, в непрерывной «пляске смерти» подавляли все хорошее, что только могло у неё быть, заставляя не видеть и не слышать заботу отца и брата, приписывая им одни только эгоцентричные и лживые проступки; не понимать, почему кто-то может быть добр просто так, почему кто-то может быть влюблён или просто хотеть помочь. Демоны старательно поправляли плотную чёрную повязку на ее глазах, закрывали своими мерзкими костлявыми руками ей уши, или шептали в них всякий вздор, в который она почему-то наивно верила.

Но однажды и они затихли. Там, по другую сторону океана, пришла тишина. И это была совершенно другая тишина, наполненная древесным запахом и кондиционером для постельного белья, наполненная ежевичным ароматом разливающегося вина и голосом, который подчинил всех ее демонов своей воле, надел на каждого ошейник и затянул в узел поводки. Ночи без кошмаров. Ночи, в которых было сакральным и символичным все, каждый поцелуй и каждое прикосновение, каждое неловкое слово и взгляд.

Софи чувствует это и сейчас, наконец понимает, что те самые бабочки в животе, о которых так много говорят - это всего лишь страх, страх, смешанный с желанием и ожиданием, притупляющийся каждый раз, как она переключается на свой рассказ, но появляющийся вновь, когда Маркус касается ее, когда вновь и вновь своей близостью заставляет все внутри переворачиваться и изнемогать.

Он забирает ее демонов, но в ответ наполняет тоской и мучительным ожиданием.

Фосетт отмахивается, качает головой, иногда останавливается, чтобы задержать взгляд на яркой вывеске очередного бара или клуба.

- Я правда не знаю, кто нам поверит. Да и ключа у нас больше нет. У нас нет никаких доказательств, кроме… воспоминаний, спрятанных в нашей голове.

Маркус прав. Все это слишком даже для Амбридж, которая, если бы была на другой стороне, то управляла школой куда эффективнее. Только сейчас Софи это понимает, и даже ловит себя на мысли, что с мадам «директриса» было хотя бы весело: все эти декреты, запретные плоды, которые так хотелось сорвать…

- Тогда остаётся только один вариант… этот человек, притащивший в школу ключ, на стороне… он уже вербует детей? - В ее голосе сейчас столько отвращения и ненависти, что она пугается самой себя. - Есть ещё одна теория, но я уже говорила, что не все дети Пожирателей становятся Пожирателями…

Ей хочется верить Маркусу, верить, что предстоящий год не будет таким же ярким на взрывы и опасности там, где их не должно быть. Верить, что они его переживут, а сбежать… «Ночной рыцарь» вряд ли перестанет курсировать между городами, какими смутными ни были бы времена.

- Я ещё не успела выбрать… отель? Никогда этого раньше не делала, вообще все получилось так внезапно, и я даже не помню, что в спешке кидала в сумку... - Фосетт поправляет лямку на плече, не договаривает, смущается, понимая, что именно предлагает Маркус. Ей приходится глубоко вдохнуть и выдохнуть, заставляя мысли не растекаться, а на очередном выдохе ответить что-то максимально глупое, по типу «надеюсь, твой брат пьёт не ром или абсент».

Они доходят минут за двадцать, не меньше, все ещё обсуждая произошедшее в Косом и Лютном, бесхребетность Министерства и несостоятельность Аврората. Фосетт в очередной раз распыляется, ее гнев переливается всеми оттенками алого и оранжевого в искусственном свете фонарей. Она даже умудряется стукнуть кулаком по чьему-то забору, отскакивая, услышав лай собаки.

- Не ожидала, что Фадж окажется такой тряпкой. Кажется, пора пересмотреть требования к кандидатам в Министры. Просто смешно. Когда нужно действовать решительно, этот, как страус, голову в песок зарыл и думает, что пронесёт! - Все ещё возмущается Фосетт, но уже заходя в прихожую. - Черт, я согласна даже на ром и абсент. Меня уже трясёт не от холода, а скорее от злости.

Отредактировано Sophie Fawcett (29.01.22 09:13)

В Библии сказано: «Глупый весь гнев свой изливает, а мудрый сдерживает его». Так-то в Библии вообще много чего сказано, но мало что применимо к Фосетт, которая умудрялась в десять лет превращать исповеди в шекспировские драмы, после которых отец Якоб злился, злился Кристофер, а Фосетт глядела на них с нескрываемым удовольствием, вкушая слова о том, что гневаются только дураки.

Фосетт злится на весь мир, и это она никогда не скрывает от других, вовлекая случайных свидетелей в свой персональный кружок ненависти и агрессии.

- Перевернёт, или станет такой же марионеткой в руках у кучки манипуляторов. Волшебное сообщество погрязло не только в крови невинных, но и в грязи, из которой никак не может отмыться со времён Первой Магической. Давно нужен новый взгляд, а не трусливые старикашки.

Софи кидает возле вешалки сумку, снимает белые кеды, все ещё ругаясь, не жалея эпитетов, в чужом доме чувствует себя скованнее, нежели в те времена, когда приходилось грабить премиальные коллекции в загородном доме или особняке в Салеме. Сейчас все иначе, но она старается не подавать виду.

- Вино. Красное. Надеюсь, здесь нет поблизости бассейна или озера. - Фосетт все ещё пытается скрыть волнение, улыбается, растирает кончики пальцев, нервно поправляет волосы, но не может отказать себе в прекрасном, наблюдая, заняв максимально удобную позицию - сев на ковёр, прислонившись спиной к дивану.

Она видит, замечает все: Маркус красив в каждом жесте, в каждом движении и в каждом слове. Она готова без вина поклясться, что какой-то древний пантеон лишился бога, ниспослав его на землю. Вряд ли он догадывается, какое влияние может иметь на людей. Вряд ли он догадывается, насколько сильно влияет на неё. А она только и рада добровольно сдаться.

- Нет… не беспокойся. - Пусть ее щеки и горят от первых двух глотков, но внутри все дрожит, и явно не от августовской жары, которую в доме едва ли разбавляет ночная прохлада со стороны залива. Это чувство новое, неконтролируемое, и как ни старается Софи подчинить себе своё тело, все равно мурашки покрывают кожу, а кровь неустанно приливает к щекам, диссонируя и зарождая новый хаос, грозящий трансформироваться в ураган.

Софи дрожит, но отказывается. Отказывается закрывать колени, постыдно выглядывающие из-за слишком короткого платья. Она отвлекает внимание, говорит внезапную глупость, вспоминая что-то из их поездки, говорит про посуду, жалуется, что тогда так позорно проиграла спор, хотя была уверена в своей победе, а Маркус просто жульничал, она не знает как, но жульничал.

Фенвик смеется, и от его улыбающихся глаз ей становится теплее. Она лишь на секунду, как ей кажется, закрывает глаза, но ощущения лавиной сходят так внезапно, что она не сдерживает едва слышный стон, чуть не проливает остатки вина на ковёр, вовремя переключаясь с его горячего дыхания на своей шее на более банальную реальность в виде стеклянного бокала.

- Я не открещиваюсь от своих слов, - тихо произносит она, борясь с самой собой и поворачиваясь к Маркусу, подпирая голову ладонью, уперевшись локтем о диван, - тебе стоит только попросить, и я всегда останусь.

Фенвик закуривает, но она все ещё не может оторвать от него взгляд, чувствует фантомный вкус табака на языке.

- Чего ты боишься Маркус? - Все также едва слышно спрашивает она, допивает вино и тянется, чтобы отставить бокал на журнальный столик. - Явно не войны, о которой нам остаётся только гадать. Сегодня ты сказал, что тебе было страшно не получить ответ, или получить не тот, который ожидал. Но ты ведь никогда не узнаешь, если не… спросишь. - Последнее слово она говорит уже уткнувшись взглядом в потолок, под которым едва заметной завесой натянут сигаретный дым.

Однажды им придётся обо всем поговорить. Однажды ей придётся признать, что то, чего она боялась больше всего, стало реальностью. Но пока Маркус и сам оттягивает этот момент, у неё есть время… вопрос только в том: как далеко они зайдут, когда это разговор случится?

Или они уже достаточно сломали себя сами?

- Ты можешь молчать, и тогда все останется, как есть. - Пожалуй, это уже в ней говорит вино, но она даже рада столь смелому и неконтролируемому нападению. - А можешь сказать, чего боишься на самом деле… говорят, когда проговариваешь, то страх пожирает сам себя. В крайнем случае, - она усмехается, все ещё глядя в потолок, - можешь изобразить жестами… давно не играла в эту игру.

Отредактировано Sophie Fawcett (30.01.22 17:41)

Чтобы двигаться дальше,
иногда нужно вернуться
в самое начало.

До того случая с ивой Фосетт и знать ничего не знала о Маркусе, не считая того, что они все это время были сокурсниками и лишь изредка пересекались за выполнением совместных учебных проектов. До того случая Маркус для неё был закрытой книгой, полной загадок и тайн, книгой, написанной на языке, которого она знать не знала.

«— Так что больше не говори, что я тебя на свидание не звала».

Тогда и подумать не могла, что он решит побежать за ней и ее дурацкой кошкой. Что закроет ее от разъярённых веток взбесившегося дерева; что будет смеяться, а она со страхом в глазах смотреть на него.

«- Ты в курсе, что между нами сейчас нет восьми дюймов?»

Она вытирает платком кровь с его губ и подбородка, заставляет прятаться вместе с ней в чулане от трёх незнакомцев в мантиях. Между Маркусом и Софи снова нет восьми дюймов.

«— Ты, Маркус, неужели считаешь, что знай я про все это заранее, то потянула бы тебя? Я сама бы все сделала, и без чьей-либо помощи. Я не из тех, кому плевать на безопасность других, я не стала бы специально подставлять, ввязывая во все это дерьмо. Мне не безразлично».

Она не знала языка, но она открыла для себя ту книгу. Она сделала то, что боялась больше всего - подпустила кого-то слишком близко к себе.

«— Маркус, — попытка номер два после небольшой паузы, показавшейся ей вечностью, — ты в курсе, что ты дурак? — Она останавливается, по-девчачьи наигранно пихает двумя руками в плечо, будто желая избавиться от чувств, что внезапно отозвались где-то под рёбрами глухими неритмичными ударами, несвойственной аритмией».

Неужели все уже сделалось сложным и запутанным в тот самый день?  А потом все эти прогулки по Лондону в июне, попытки отыскать «звезду хаоса», вечные споры, болтовня о Лунных кроликах и кельтских праздниках. Она чувствовала себя рядом с ним маленькой девчонкой, которая бросается из крайности в крайность, которая никогда не попросит о помощи, упиваясь своим самомнением. Фенвик был рядом и оттаскивал ее от открытого огня, хватая то за руку, то закрывая своей спиной, чтобы принять весь удар на себя.

В тот день она провалилась под сгнившие доски заброшенного шатра в Вертикальном, а Маркус так разволновался, что никак не мог успокоиться со своей заботой, обрушивая на неё десятки вопросов, касаясь ее ноги, заставляя смущаться, позабыв про боль.

Когда она попала в Мунго, кошмары ей начали сниться чаще. Да, это была ещё одна причина, по которой она позвала именно Маркуса, и которая снилась ей каждую ночь — это был он, именно он нужен был им, именно он становился одним из них, а она лишь следила со стороны, не осуждая.

Но вместе с тем она не готова была его отпустить.

«— Слушай, — она осеклась, делая вид, что разглядывает свою обувь, а затем и вовсе посмотрела на рекламку, приклеенную на остановочную опору, — ты не хочешь… поехать со мной? В Бостон? Прямо сейчас?»

Иногда, чтобы подобраться к самой сути,
нужно найти смелость посмотреть назад…

Софи почти жалеет, что спросила. Что поддалась пожирающему ее любопытству, теперь примеряя подсунутые подсознанием ответы, только вот реальность разбила их всех, будто лопнувшее стекло рассыпалось мелкой крошкой, на которой Фенвик сейчас заставляет ее стоять босыми ногами.

- Маркус…, - одними только губами произносит она, боясь, чтобы голос не подтвердил то, что сейчас и без слов можно прочесть в ее глазах. Софи старается скрыть волнение в очередной раз, и, когда появляется возможность, сама наливает красное в бокал, ощущая, что слишком трезва для подобных разговоров.

Увы, но это так. Увы, но самый большой ее страх - впустить кого-то в свою жизнь. По-настоящему впустить. В те дебри ее души, в которых ещё никто не был. Поселить в своей сути, отказавшись от себя самой, от своего главного греха - гордыни.

Увы, но она это уже сделала. Просто все ещё не может сказать это вслух, чтобы он услышал.

- Я не могу ответить, кто «мы», потому что это решение двоих. Но я могу сказать, кто ты для меня, Маркус.

Софи останавливается в тринадцати дюймах, спешно пьёт, будто от этого зависит то, что она скажет, но нет, просто хочет надеяться, что, как только признается во всем, то бокал в ее ладони не треснет, проливая на ковёр остатки вина. Да, она такая дурная, что сейчас больше волнуется за какой-то ковёр, нежели за остатки своего сердца.

- Маркус… ты тот единственный человек, кому я доверила секрет о своей семье. Страшный секрет, который может обернуться для меня персональным адом… единственный, кто думал о моих чувствах все это время, что нам довелось провести вместе. Думал о моей безопасности… сколько раз ты меня спасал? - Она пьёт ещё, закрывая глаза, не веря, что все это с ней происходит на самом деле. Снова ставит бокал рядом с бутылкой. - Ты тот, кто заставляет меня чувствовать себя нужной, что-то значащей. Я не могу поклясться, что никогда не уйду, особенно, если от этого будет зависеть твоя безопасность. Но вместе с тем, ты - причина, по которой я всегда буду хотеть остаться. - Теперь уж подходит ближе, медленно, будто боясь, что весь мир от резких движений расколется вместе с ней. - Я бы отдала тебе сердце, но его так часто разбивали родные и дорогие мне люди, что от него почти ничего не осталось. - И сегодня под ее ладонью так отчаянно билось его, что она возвращает руку, осторожно, сперва едва касаясь кончиками пальцев, ища в глазах Маркуса разрешение, а потом уже ладонью, снова прислушивается к громким ударам, пульсирующим под ее рукой. - Какой же ты дурак, - улыбается она, прислоняясь щекой к своей же ладони на его груди, - ты все ещё ничего не понял?

«Но я снова облажалась. Я не заслуживаю тебя. Я не заслуживаю нашей дружбы. — Она нервно усмехается, заправляет волосы за уши. Если и быть в истории злодейкой, то до конца. — Я тебя не заслуживаю. Я не просто уехала, ничего не сказав, я уехала не одна. И…, — она переступает порог дома Стеббинса, выходит на улицу, знает, что нужно добить то, что уже едва живо, — я люблю его».

Отредактировано Sophie Fawcett (31.01.22 13:58)

И в крошечном сердце моем давно поселился страх,
Если бы он был огнем, то я бы рассыпался в прах.

Когда все слова сказаны, облачившись в нарядные одежды признаний, сорванные с губ в неистовым желании раскроить оставшиеся лоскуты сердца, приходит то странное и неосознанное до конца чувство свободы, будто снятые кандалы с узника, приговорённого на пожизненное заключение в одиночной темнице. Чувство, когда прошлое и настоящее стираются, словно заметки на полях тетради жизни, когда необъятное помещается всего в трёх словах, в двух людях и одном поцелуе.

Когда все слова сказаны, но даже их недостаточно - эта мученическая потребность все доказывать страданием, будто только через боль и страх можно уповать на понимание и принятие; будто только через прикосновения и поцелуи можно выразить все то, что уже давно жаждет обрести свою суть.

Она помнит каждый поцелуй. Из хмельного бреда, проносящихся воспоминаний-комет ловит один за другим, жадно присваивая, словно драгоценность; словно ничего другого и не существовало в тот короткий миг осознания, чего же ей так всегда не хватало, что было причиной столь стремительного саморазрушения, постоянного желания лезть в самое пекло, испытывать себя, присваивая внимание, за которое боролась, сколько себя помнит. Она никогда ещё не чувствовала себя настолько целостной, настолько нужной и желанной, не чувствовала себя настолько собой, как в те моменты, когда он притягивал ее к себе, чтобы обнять, чтобы наконец признаться в том, что она все это время чувствовала, за что цеплялась, но не смела просить; в те моменты, когда он с нежностью во взгляде или нераскрытым желанием, как сейчас, касается ее запястий, ее все ещё дрожащих пальцев и лица, обращённого к нему и только к нему.

И если быть до конца откровенной, то единственная важная, граничащая с сумасшествием, причина ее столь внезапного приезда - она пришла сдаться ему. Когда все попытки играть в борьбу так и не увенчались успехом, а фигуры не сдвинулись со своих клеток в этой бессмысленной партии, она пришла, чтобы добровольно сдаться, чтобы остановить эту бесконечную пытку и игру в поддавки.

- Это я тебя не отпущу. - Внезапно для самой себя признается Софи, сжимает прижатую ладонь в кулак, сминая ткань рубашки под пальцами. Внутри все переворачивается, будто только от одной мысли о том, что они могут снова быть далеки друг от друга, хочется закричать, хочется разрушить все и поломать, хочется заставить кого-то чужого страдать, только чтобы не чувствовать всего того, что творится от одной только неслучайной, но и непрошеной мысли. Сейчас, в эту самую минуту, она уверена, что вернёт стократно боль тому, кто посмеет причинить ее ему, кто будет настолько глуп, чтобы пойти против них двоих.

Она хочет попросить его оставаться на берегу, если волны вновь накроют ее с головой, если сильное течение вновь затянет, и она не сможет, лишенная сил, сопротивляться более стихии, а только захлебываться и тонуть. Хочет попросить не лезть в огонь, если он окружит ее со всех сторон, сомкнётся неприступным кольцом. Попросить не прыгать за ней, если сорвётся вниз, подхватываемая ветром. Попросить. Попросить. Попросить. Она хочет, но не успевает. Маркус окончательно разрушает единственный путь к отступлению, своей неконтролируемой силой разрушая мост между ними двумя и остальной вселенной, сильнее прижимает ее к себе, впивается губами, продолжая разрушать оставшиеся руины вокруг до основания, до пыли, чтобы больше ничто не было способно вернуть все назад, не из чего было возводить новые стены и строить дороги обратно.

Она не может и не хочет сопротивляться, она отвечает также одержимо, позволяя придавить себя к подоконнику, теперь впивающемуся в спину, в лопатки. Она не уйдёт и не позволит уйти ему. Она обещала, и она слово сдержит. Но если ей, с его же слов, известны все его демоны, то она наконец готова познакомить его намного ближе со своим, жадно выцарапывающим сейчас путь к свободе, разрывая ее плоть, намереваясь заполучить то, от чего так долго держат на привязи, лишь дразнят, подпитывая голод сильнее и сильнее.

- Маркус, твое сердце прекрасно, и я его меняю на свое, но…, - не договаривает сразу, задыхаясь, ловя ртом воздух, не в силах заглушить волнение, - но я хочу тебя всего, всего и без остатка.

Ей кажется, что сейчас в очередной раз произойдёт что-то необратимое, стоит только произнести это вслух, стоит только признаться в своей очередной и нескончаемой слабости к нему, к тому, насколько она сходит с ума от того, как пахнут его пальцы и волосы табаком, от вкуса виски на его языке, и она не может остановиться, чтобы в очередной раз не вернуть себе это ощущение, губами выпрашивая, кусая, пока не поддастся, не накроет ее язык своим, чтобы меньше, чем через минуту снова жадно вдыхать воздух, наполняя опустошенные лёгкие.

- Если ты до сих пор этого не почувствовал и не заметил, - говорит она, поднося к губам его пальцы, - ты живешь в моей голове и в каждой камере моего сердца, - касается их кончиком носа, закрывая глаза, - ты живешь в моей памяти и в каждом чувстве, каждом ощущении, - она целует их поочерёдно, - в каждой секунде, что длится бесконечностью, в каждом слове и движении. - Накрывает его ладонью своё лицо, жадно вдыхая, снова беря за запястье и двигая руку ниже, по подбородку на шею, запрокидывая голову, чтобы на короткий миг встретиться взглядом с потолком, а потом снова погрузиться в омут, над которым имеет призрачный контроль. Заставляет его пальцы касаться открытых ключиц, едва заметной родинки справа, скользить, задевая лямку платья и спуская ту вниз с плеча; едва ей хватает сил, чтобы снова открыть глаза и посмотреть на него прямо и уверенно, будто не желая слышать какие-либо оправдания, или что ещё может взбрести в голову семнадцатилетнего подростка, опьяненного алкоголем и летним зноем. Она кусает губу, заставляет тоже самое проделывать со второй лямкой, но уже без стеснения наблюдая за тем, как едва дрожат его ресницы в искусственном, электрическом свете.

Отредактировано Sophie Fawcett (21.02.22 14:48)