Отчаяние. Его становится слишком много. Оно путается в каждом углу, словно невидимая паутина, кишащая омерзительными насекомыми, доносится скрежещущим соприкосновением разбитого стекла по разбитому стеклу.

Меган хлопает дверью так громко, что в ушах еще долго пульсирует грохот удара, как если бы из нее самой одним метким словом выбили весь дух.

Ярость. В последнее время такая знакомая и такая безудержная, что контролировать ее становится невозможно, она ползет по венам, отравляет разум, Ровсток больше не желает слышать каких-либо доводов: ни своих, ни, тем более, чьих-либо еще.

Какое-то время она стоит возле входа в гостиную, вслушивается в мучительную тишину, будто надеясь расслышать приближающиеся шаги, но минуты идут, а шаги все не приближаются.

Мэг делает глубокий вдох, и, опуская голову, проходит вглубь комнаты, ближе к камину, где зеленоватым пламенем подрагивает магический огонь. Она сидит и смотрит на него, смотрит до тех пор, пока веки не начинают тяжелеть, а каменное напряжение не сменяется усталостью.

Слезы сдержать все-таки не удается. Они скатываются двумя влажными дорожками по щекам, а затем по подбородку, противно затекая за воротник блузки. С одной стороны, это ужасно глупо, ведь фактически они с Джеком расстались очень давно, еще в прошлой жизни, когда не оставалось даже капли надежды на светлое будущее, и все-таки, если слова прощания произносишь вслух, ощущения совсем иные. Тем более – если выкрикиваешь их с кем-то в унисон.

На один из кирпичиков кто-то поставил стеклянную вазу, водрузив в нее простенький, но довольно изящный букет из сухоцветов – композиция могла бы быть выше всех похвал, если бы так не раздражала. Меган поджимает губы, отворачивается, вспоминает разочарованное выражение лица Слоупера, если честно, она многого чего вспоминает, помимо его лица, она менялась, словно разгорающаяся в пламени саламандра, пока он копил обиду, которая не сравнится с испытанным ею калейдоскопом чувств, и эти воспоминания, а затем острое, ледяное чувство тотального, глобального, убийственного одиночества, обрывают последнюю нить ее сдержанности.

Ровсток вскакивает на ноги, от резкого подъема ее слегка подташнивает, зрение расфокусируется, приходится ухватиться за угол камина. Слизеринка ненадолго прикрывает веки, хватает вазу и со всей силой, что находит в своем тщедушном теле, швыряет ее о стену.

Осколки разлетаются по мягкому ковру, Меган замирает, осматривая свои дрожащие пальцы, и рыдание вырывается из ее груди коротким, надорванным стоном.

Драккловы парни, дракклов День Святого Валентина, драккловы проклятия. Кажется, ненавистью, проснувшейся внутри нее, можно уничтожить весь замок. А она молодец, начала с малого. С гребучей вазы.

Мэг не сразу принимает во внимание, что больше она в гостиной не одна. Что, помимо безмолвных, пустых портретов, за устроенной ею мизансценой наблюдает вполне себе живая пара изумрудных глаз, широко раскрытых от удивления.

Стыд. В отличие от отчаяния, он полыхает жарко и разрушительно, от него горит кожа и немеют конечности. Меган ногами ступает по хрустящему стеклу и не знает, что сказать, потому что меньше всего она ожидала встретить здесь Диану, меньше всего она хотела, чтобы кто-то из девчонок узнал о ее слабостях и страстях.

- Как давно ты здесь? – собственный голос кажется чужим и гулким, словно эхом отлетающим от безучастных стен. – Ты все видела, да? Я…

«Мне не нравятся чертовы вазы, Ди. Потому что в них нечего поставить».

- Был трудный день. Я… Я сейчас все уберу.

Она отворачивается, чтобы незаметно вытереть глаза рукавом, достает волшебную палочку и устраняет за собой беспорядок.

- Сегодня пятница, разве никто не устраивает вечеринок перед… Днем влюбленных?