Утро четверга в гостиной Гриффиндора началось с того, что в нее вихрем влетела первокурсница с видом человека, готовящегося передать чрезвычайно важное послание, и немедленно устремилась к Стюарту. На лице ее застыло выражение торжественной миссии, и Чарли почувствовал, что этот четверг может преподнести сюрпризы.

— Чарльз, тут девочка с Хаффлпаффа просила передать, — произнесла первокурсница, подавая ему горшок с фиалкой-мандрагорой, чьи лепестки имели непривычно лихой и несколько нахальный вид. — Она сказала, что вы теперь отец и должны заниматься воспитанием.

Чарльз принял горшок с выражением легкого недоумения, смешанного с учтивостью, как если бы получил на хранение чужой зонт или трость. Несколько студентов, наблюдавших за происходящим, переглянулись с видом людей, усомнившихся в собственной способности правильно интерпретировать реальность. Один пятикурсник с книжкой по прорицаниям прыснул в кулак, другой — сощурился, пытаясь рассмотреть, не скрывает ли горшок какую-нибудь разгадку к домашнему заданию. В дальнем углу кто-то захихикал, и волна легкого веселья прокатилась по комнате, словно в нее вбежал щенок с табличкой "Отец года" и восторженно залаял.

— Передай девочке с Хаффлпаффа мою глубочайшую благодарность, — вежливо ответил Чарли, произнося это с тем выражением, какое бывает у людей, совершенно уверенных в шутливом характере своих слов. Однако первокурсница, судя по всему, восприняла все целиком и полностью всерьез и уже сделала полшага в сторону, словно собиралась мчаться исполнять поручение. Чарльз поспешно поднял руку: — Постой. Никуда бежать не надо. Я сам ей передам.

Первокурсница удалилась, несколько сбитая с толку, а Стюарт, немного поколебавшись, решил все же не оставлять свое внезапное родительское счастье на всеобщее обозрение и унес горшок в спальню, где поставил Брюса на подоконник между книгой по защите от темных искусств и банкой с перьями. Затем уставился на него с задумчивой серьезностью, будто пытался выяснить, способен ли тот к диалогу.

— Брюс, нам с тобой явно не хватает мужского разговора. Но сейчас придется подождать. Учеба зовет.

День Чарльза прошел в глубоком погружении в академические труды. На уроке трансфигурации он до того увлекся обсуждением тонкостей превращения енотов в чайники, что напрочь позабыл о своем ботаническом отпрыске. На зельеварении он мастерски приготовил зелье, едва не заработав двадцать баллов для Гриффиндора, если бы не коварное вмешательство чихающего соседа. И только вернувшись после уроков в гостиную и обнаружив Брюса в той самой позе, в которой оставил его утром, Стюарт с неким изумлением вспомнил о своем новоиспеченном родительском долге.

— Ты все еще здесь, — протянул он задумчиво, складывая учебники на стол и машинально поправляя мантию. Брюс, кажется, нисколько не сдвинулся за весь день — все так же сидел на подоконнике в своей скромной ботанической гордости. Лепестки чуть приоткрыты, будто бы он дремал.

Чарльз прищурился. Сначала мелькнула мысль, что фиалка, пожалуй, неплохо себя ведет для ребенка. Потом — что в этом во всем действительно есть нечто... очаровательное. А затем, как будто кто-то осторожно коснулся за плечо, в голове всплыло лицо Тэмзин. Ее голос —  звонкий и безапелляционный. Ее смех. То, как она раздавала указания, будто была не просто капитаном команды, а аврором, руководящим операцией.

Все домашнее задание было выполнено, заметки по зельям приведены в порядок, трансфигурация — выверена до последней формулы. Делать было решительно нечего. Он подошел к подоконнику, склонился к Брюсу, словно собирался втянуть его в семейную авантюру.

— Что ж, похоже, настало время порадовать твою маму визитом. Не хотелось бы лишить ее родительского счастья, пусть даже столь мимолетного.

Он решительно взял горшок, пристроил его под мышкой и направился к стадиону. По пути взгляд его привлек младшекурсник хаффлпаффец, небольшого роста с шарфом факультетских цветов, повязанным на шее. В глазах Стюарта вспыхнул озорной огонек.

— Юный джентльмен, не окажете ли услугу во имя высшей цели? — обратился Чарльз с серьезностью, достойной вручения ордена Мерлина. — Мне срочно нужен шарф Хаффлпаффа. Для ребенка. Длинного объяснения не будет, но поверь, это исключительно из педагогических побуждений.

Мальчик, явно пораженный таким обращением и, возможно, потрясенный самим фактом, что кто-то из старшекурсников признал его вклад в судьбы мира, протянул шарф без слов. Чарльз обмотал его вокруг Брюса и кивнул с благодарностью:

— В благодарность обещаю отправить своего ребенка учиться на Хаффлпафф. И, конечно, вернуть шарф с почетом.

На стадионе шла тренировка, звуки которой отчетливо раздавались до трибун. Тэмзин, похожая на полководца в битве, руководила своими хаффлпаффскими подопечными, будто от них зависела судьба магического мира. Чарльз удобно устроился на лавочке у трибун, водрузив Брюса рядом, и слегка наклонился к растению с видом заговорщика:

— Посмотри внимательно, Брюс. Твоя мать демонстрирует настоящее мастерство воздушного боя. Боюсь, что при таком напоре ты неизбежно станешь спортсменом, как бы мы ни старались избежать этой участи.

Он поднял глаза, выискивая среди игроков Тэмзин. Поймав ее взгляд, Чарльз расплылся в довольной улыбке, приподнял горшок с торжественностью, достойной вручения Кубка мира по квиддичу, и помахал шарфом, обмотанным вокруг горшка, изображая радостное приветствие:

— Брюс, помаши маме, будь любезен! В такие моменты очень важно поддерживать семейные связи!

В глубине души он искренне наслаждался абсурдом ситуации, мысленно соглашаясь, что четверги бывали и похуже. В конце концов, не каждый день выпадает шанс произвести впечатление на девушку, используя при этом фиалку-мандрагору, украшенную шарфом ее факультета.

Отредактировано Charles Stewart (02.04.25 00:57)

Чарльз успел только приветственно помахать шарфом, когда Тэмзин вдруг резко повернула голову в его сторону — и тут же была сбита квоффлом. На мгновение он застыл, чувствуя, как в груди с неприятной тяжестью что-то екнуло. Сердце пропустило удар, словно решило из солидарности с Тэм временно прекратить работу.

— Ох, Мерлин, — тихо выругался он, моментально забыв о театральности своего появления.

Его пальцы невольно сжали край шарфа, пока он пристально всматривался в фигурку Тэмзин, слегка пошатывающуюся на метле. Только когда ее поддержали и стало ясно, что она в порядке, он облегченно выдохнул, откинувшись на спинку лавочки и подняв глаза к небу, будто благодаря высшие силы за то, что они милостиво избавили его от необходимости объяснять профессору Спраут и всей школе, что капитан хаффлпаффской команды временно выведен из строя его собственной опрометчивой шуткой.

Дожидаясь, когда она приблизится, он успел заметить, как встревоженно дергались ее плечи и как неловко она сжимала в пальцах древко своего «Чистомета». Даже растрепанные волосы Тэм, казалось, выражали ее замешательство и волнение — выбившиеся пряди смешно торчали в стороны, подчеркивая растерянное выражение лица. Забавное, милое, совершенно очаровательное.

Наконец, Тэмзин села рядом с ним на лавочку и робко улыбнулась, спросив с ноткой неловкости что же случилось. Чарльз на секунду притворился глубоко задумавшимся, и переспросил с видом человека, подозревающего, что небо вот-вот рухнет им на головы:

— Случилось?   Ну… Брюс скучал. А я не мог допустить, чтобы в его нежный ботанический период он чувствовал себя брошенным.

Он перевел взгляд на фиалку, которая, кажется, действительно слегка приуныла от ветра и громких звуков. Или, возможно, от того, что ее «мать» так неудачно познакомилась с квоффлом, кто знает.

Чарльз снова посмотрел на девушку и вдруг нахмурился, заметив небольшое покраснение у ее виска. Пальцы сами собой потянулись к ее лицу, осторожно касаясь кожи там, куда попал квоффл, с почти серьезной заботливостью. Лишь на миг его лицо утратило легкую иронию и приобрело выражение подлинного беспокойства:

— Эй, тебе не слишком досталось? — спросил он тихо, почти шепотом, стараясь скрыть внезапную мягкость в голосе за привычной шутливостью. Но пальцы все еще мягко касались ее виска, и Чарльз вдруг осознал, как близко он оказался к Тэмзин и как четко сейчас ощущает тепло ее кожи под своими пальцами. Он поспешно отдернул руку, слегка кашлянув, чтобы скрыть свою неожиданную неловкость, и тут же вернул на лицо беззаботно-насмешливое выражение:

— Брюс, конечно, сильно волнуется за тебя, — сказал он уже громче, снова улыбнувшись и подхватив горшок, чтобы чуть приподнять его в воздух и разрядить неловкость момента. Он не собирался отдавать фиалку обратно — только предоставить возможность поговорить. — Говорит, могла бы и увернуться. Мне кажется, он немного строг, но можешь попробовать оправдаться лично. У вас явно назрел серьезный разговор.

Чарльз театрально поправил шарф на горшке и помахал им, как если бы Брюс приветствовал свою «мать». В глазах его снова мелькнул озорной блеск, и уголок губ дернулся вверх в лукавой усмешке:

— Кстати, поздравляю, наш мальчик официально распределен на Хаффлпафф. Сразу видно, в кого он пошел. — Чарльз улыбнулся еще шире, снова поймав взгляд девушки, и, чуть склонив голову набок, добавил с легким, почти неуловимым оттенком теплоты в голосе: — И мы правда пришли тебя навестить. Брюс скучал. И, знаешь, я тоже.

Последние слова он произнес с легкой самоиронией, словно бы заранее отмахиваясь от их серьезности. Но в глубине глаз на долю секунды промелькнула искренность, быстро спрятанная за привычной легкой улыбкой, потому что, в конце концов, даже он пока не был готов признать, что скучал, пожалуй, не меньше, чем растение в горшке.

Чарльз наблюдал за Тэмзин с тем странным уважением, которое испытывают к людям, давно договорившимся с болью и теперь относящимся к ней с равнодушием старых знакомцев. Получить квоффлом в висок и тут же, слегка качнувшись на метле, продолжить отдавать команды с видом человека, для которого это не более чем задержка в расписании — это, честно говоря, было впечатляюще. Казалось, девушка держит все под контролем просто потому, что иначе быть не может. Она явно любила контроль. И, возможно, это было одной из тех вещей, которые ему особенно в ней нравились.

А потом она склонилась над Брюсом, и у Стюарта на лице появилась непрошеная улыбка. Не потому, что это выглядело смешно, а потому, что это было невероятно мило. Вот так просто — девочка с метлой, только что принявшая квоффл в висок, теперь склонялась над фиалкой с видом человека, для которого ботанические приоритеты стоят куда выше легкого сотрясения. Юноше оставалось лишь изумленно наблюдать, как медицинская сосредоточенность и капитанская решимость сходятся в одном лице — да еще и ухитряются выглядеть при этом столь очаровательно. Казалось, забота о горшке занимала в ее расписании почетное место сразу после квиддича и спасения мира. Он чуть подвинул горшок поближе и с невозмутимой серьезностью наблюдал, как Эпплби инспектирует корни.

— Юный джентльмен со второго курса, — отозвался он на ее хихиканье, — отдал шарф добровольно. Я убедил его, что тот необходим для дипломатической миссии между двумя факультетами. Он кивнул и сказал «во имя Хаффлпаффа» с такой серьезностью, что я даже растерялся.

Когда она помахала Брюсу, на лице Чарльза появилась широкая, искренняя улыбка — такая, какой улыбаются только в очень редкие, слегка нелепые, но совершенно чудесные мгновения. И в этот момент она сказала:

— Ты очень смешно шутишь.

Чарльз слегка поперхнулся воздухом, не ожидая такой прямоты. Он кашлянул и выдал:

— Спасибо. Я... эм... стараюсь, — произнес он со смехом в голосе. Честно говоря, было приятно, что его остроумие оценили столь высоко — он просто не привык, что об этом говорят так прямо.

А вот дальше — дальше было неожиданно.

— Я тебя чем-то обидела, да? Хочешь, мы можем поискать, с кем тебе будет приятнее вести проект…

Он моргнул. Несколько раз. Потом нахмурился и, даже не успев еще придумать блестящий ответ, выдал:

— Что? Нет! Ну ты что... Мерлин, Тэмзин, — выпалил он, чуть подаваясь вперед, с тем инстинктивным запалом, с каким тушат внезапно вспыхнувший костер. — Как я могу отказаться от... — он бросил взгляд на горшок, будто только сейчас вспомнил о нем, — ...от звания отца семейства?

Он чуть придвинулся, понизил голос, чтобы никто посторонний не услышал, и добавил:

— Честно говоря, я рад, что нас поставили в пару.

Он и сам не ожидал, насколько искренне это прозвучит. В ее словах что-то кольнуло: сама мысль, будто он мог бы отказаться, словно между ними возникла тень недоразумения. Это было неприятно. Чарли вовсе не хотел, чтобы она расстраивалась, и уж точно не из-за него.

— У Брюс теперь есть два слегка странных, но вполне функциональных родителя, — продолжил он, вновь переходя на привычную ироничную волну. — Один таскает горшок по замку, вторая — проверяет уровень влажности как сертифицированный травовед.

Он откинулся на спинку лавки, скрестил руки на груди и с самым серьезным видом добавил:

— Только, если он когда-нибудь назовет меня «папа», знай: я исчезну, оставив записку и ложку для удобрения.

Он взглянул на Эпплби и чуть склонил голову, как будто приглядываясь к ней заново. В уголках глаз затаилась улыбка — теплая, настоящая, именно та, что рождается внутри и задерживается во взгляде. Ее отражение дрогнуло в глазах Чарльза, в том самом выражении, от которого становится ясно: да, он и правда рад, что Тэмзин рядом, здесь и сейчас.

Чарльз не ожидал, что Тэмзин так обрадуется его словам. На ее лице вспыхнула улыбка, ослепительно искренняя, как солнечный луч в январское утро, и в следующий момент она уже сжимала его пальцы своей ладонью — без колебаний, без стеснения, просто так, будто он был частью ее мира с самого начала, как шарф, учебник или любимая кружка. И, пожалуй, именно это легкое, непосредственное касание пробежалось по нему током — не громовым разрядом, а тихим, но ощутимым теплом. Он, разумеется, не выдал ни капли растерянности, только чуть приподнял бровь и хмыкнул себе под нос, но внутри что-то явно пошевелилось. Несмотря на легкое внутреннее волнение, Чарльз, глядя на Эпплби, не мог сдержать теплую улыбку. Тэмзин просто сияла, настолько по-настоящему, что хотелось смотреть на нее, как на рождественскую витрину в Хогсмиде — не отрываясь и с легким предвкушением — как будто вот-вот откроется нечто волшебное, сокровенное, и ты станешь свидетелем рождественского чуда. Чарльз едва ли мог припомнить еще хоть одного человека, чья улыбка была бы настолько искренней и ослепительно милой.

— Ну ты меня прямо порадовал! — воскликнула девушка, а потом с веселым размахом ткнула его в плечо. Стюарт чуть качнулся, намеренно преувеличив эффект, будто бы под натиском не ладони, а гиппогрифа.

— Я стараюсь радовать, — невозмутимо сказал он. — Брюс считает, это входит в родительские обязанности.

В ответ на его последнюю фразу о возможном исчезновении и записке, Тэмз расхохоталась. И в этом смехе было все: и облегчение, и игривость, и, возможно, немного радостного изумления от того, как легко все встало на свои места — словно и не было ни тревог, ни недопониманий.

Чарльз задумчиво сложил руки домиком, придавая себе весьма задумчивый вид, и с самым серьезным выражением лица предположил, каким мог бы быть текст его прощальной записки:

— «Прощай, моя муза травологии. Уехал в маггловский цирк дрессировать хорьков. Брюса оставляю тебе — ты с ним лучше управляешься. Поливай, укрывай по ночам и помни: ложка — в горшке. P.S. Если появится новый росток — назови его Чарльзом».

Он хотел было добавить еще что-то, но вдруг Тэмз ойкнула и коснулась виска. Чарльз сразу посерьезнел. До этого момента все казалось игрой, легким дружеским подначиванием, но нет, оказалось, мяч ударил сильнее, чем он предполагал — и, пожалуй, сильнее, чем пыталась показать сама хаффлпаффка. Он наклонился вперед, пытаясь разглядеть, не побледнела ли она, и как-то очень по-настоящему захотелось что-то сделать — не словами, не шуткой, а по-настоящему. И тут Тэмзин достала сумку. Колбочки, пузырьки, мази... Все это выглядело как аптечка полевого целителя — и Чарли, надо признать, это импонировало. Она явно серьезно относилась к своему здоровью. Что, конечно, не могло не радовать.

Стюарт аккуратно сдвинул Брюса чуть в сторону, чтобы сесть ближе. Взял баночку, открыл и вдохнул, поднеся мазь слишком близко к носу — и мгновенно пожалел. Аромат оказался резким, мятно-хвойным, как удар бодрости в лицо слишком ранним утром, настолько мощным, что, казалось, мог бы воскресить дракона, впавшего в спячку в седьмом веке. Он едва не отшатнулся, моргнув с недоверием.

— Мерлин. Это что, настойка носороговой хвои? — Он скосил взгляд на Тэмз. — Или ты втайне практикуешь магию пробуждения мертвецов?

Но все же Стюарт действительно беспокоился за девушку — и, отложив шутки в сторону, аккуратно набрал немного мази на подушечки пальцев, собираясь исполнить просьбу. Она наклонилась, заправив волосы за ухо, и Чарльз вдруг обнаружил, что смотрит не столько на висок, сколько на плавную линию ее скулы, на тонкую, едва уловимую тень, ложащуюся от длинных ресниц на кожу. Свет скользил по ее щеке, задерживаясь в ямочке у уголка губ — и все вокруг, казалось, ненадолго стало тише, будто даже вечер задержал свое дыхание.

Чарльз слегка коснулся ее кожи — осторожно, как будто прикасался не к ушибу, а к хрупкому хрустальному изваянию. Он водил пальцами по покраснению, равномерно распределяя мазь, и изо всех сил старался не думать о том, насколько близко оказался к ней. Как тихо было вокруг, несмотря на далекие звуки с поля. Как выбившаяся прядь ее волос снова и снова норовила упасть на висок — и как он, почти не раздумывая, убрал ее за ухо, задержавшись взглядом на больших, ясных глазах, в которых отражалось то самое редкое, ни на что не похожее спокойствие — словно утреннее солнце в зеркальной глади озера.

Он вдруг осознал, что момент вышел за рамки — прикосновение стало слишком долгим, взгляд — слишком внимательным. Это могло выглядеть иначе, чем он хотел бы показать. Чарльз отстранился, отложил баночку, растер мазь в ладонях и, вернув себе легкую усмешку, заметил:

— А ну-ка, сколько пальцев видишь?

Он показал ей три пальца, наклоняясь чуть ближе, и приподнял бровь с привычной игривостью, но в следующую секунду его лицо смягчилось. Юноша склонил голову, и в этой тишине между репликами улыбка вышла не в тон шутке — она была глубже, теплее. Застыла в его глазах, вспыхнула в уголках губ и осталась — мягкая и искренняя. И, пожалуй, в этот момент он был счастлив — не из-за проекта, не из-за Брюса, не из-за чего-то конкретного, а просто потому, что рядом был человек, который заставлял его улыбаться.