— Какая наглость, Дойл, неужели теперь оскорбления старосты идут в комплекте с прогулками после отбоя? — Хрипло отозвался блондин, оборачиваясь и глядя на Мэри очень устало. — Я бы мог тебя сдать твоему зануде-старосте. И, скажу честно, он бы с тобой не нянчился. Но тебе сегодня повезло, у меня нет сил на воспитательные беседы. Так что… если пришла, то садись.

Он кивнул в сторону места неподалеку, там, где тень уже давно поджала колени и терпеливо ждала второго собеседника.

Тони слегка поерзал, разминая плечи, и снова уставился на сверток из пергаментов, лент, памятных вещей и какого-то особенно глупого на вид совенка с кривым клювом, которого он выиграл для Падмы на летней ярмарке. Впрочем, в эту ночь ему было не до эстетики.

Всё это — память. Всё это — прошлое. Всё это — Падма.

Гольдштейн не собирался устраивать драму. Просто надо было поставить точку. Он обещал себе. Сказал, что если с вся эта история с Фэй не выгорит, то он сожжет все, что связывает его с Патил. Вот и сидел. И жег. Или скорее пытался это сделать.

— Это… ритуал. — Сказал он после короткой паузы, отвечая на прямой вопрос, который так в лоб умела задавать лишь беспардонная Дойл, оскорбившая его даже приветствием. Но из-за обстоятельств он даже не имел сил злиться на подобное. — Прощание со всем, что нас с ней связывает. Символичное. Мы евреи вообще любим ритуалы. Не веришь в подобное?

Тони достал скрученный пергамент, перевязанный лентой. Развернул. На нем — портрет, сделанный мягкими линиями, с добрым вниманием к каждой детали. Изгиб брови, легкий поворот головы, коса, упрямо стягивающая волосы. Какая красивая. И какая недоступная.

Он горько усмехнулся и показал рисунок Мэри, не имя сил выпустить тот из рук.

— Не уверен, что у меня хватит духу сжечь это. Сижу уже пять минут и уговариваю себя сделать это, но...

Но не получается.

Отредактировано Anthony Goldstein (15.04.25 15:52)