Время прошедшее с Рождества было однозначно лучшим в жизни Теренса Хиггса. Он больше не чувствовал себя одиноким и ненужным. Женевьев была словно кусочком пазла в его жизни, настолько гармонично она вписалась. Юноша боялся оступиться или сделать какое-то резкое движение в её сторону, чтоб не спугнуть. Но похоже затянул с осторожностями, дуя как трус на молоко. Ему давно следовало начать звать её на свидания, а не прогулки, брать за руку почаще, чтоб Рэмси привыкала к его прикосновениям. Хиггс хотел поцеловать гриффиндорку еще на день Влюбленных, но тогда он так разнервничался, что прикинулся больным. Он еще никогда ни с кем не целовался и раньше это не было проблемой. Теренса мучила мысль, что он разочарует Женевьеву и она отстранится, сводя их общение на нет. Да и слава хулигана не играла слизеринцу на руку. Если с Рэмси он был обходительным и бережным, то с остальными манеры поведения не менял, и ей это, конечно, не нравилось.

Они шли вдвоем в Хогсмид и совсем не разговаривали. Снова. Женевьеву явно накрутил кто-то из её однокурсников и она нахохлилась, словно сова. Еще при выходе из замка Теренс несколько раз спросил, что произошло, но ответа не последовало. Идиотская женская привычка отмалчиваться. А затем все-таки спросила, зачем он разбил нос её однокурснику, и сколько она еще будет слушать о его, Хиггса, злодеяниях перед обществом. Юноша тогда ничего не ответил. Он не испытывал стыда и не собирался оправдываться. Если ударил однокурсника – значит было за что. Если честно, он не совсем мог понять, о ком конкретно она говорила.

Слизеринец долго молчал, пытаясь обернуть свои мысли в приемлемую форму, но что-то они никак не желали становиться приличными и вежливыми. Он был зол. Очень зол. Теренс думал о том, как же он старался быть хорошим, чтоб понравиться Рэмси. Он старался быть лучшей версией себя, но Джен не оценила ничего. Во всяком случае в тот момент Хиггсу казалось именно так.

- Чего ты от меня хочешь, Ви? – Парень остановился и преградил гриффиндорке дальнейший путь. – Я тебе не дрессированный пудель. Не нравится слушать обо мне гадости? Так закрой уши.

Деревня Хогсмид виднелась впереди, оставалось пройти еще ярдов триста, не больше. Теренс взял Женевьев под локоть и увел её с основной дороги, чтобы веселая толпа школьников не мешала им общаться.

- По-моему, нам пора поговорить.

Отец уже больше недели слал письма Теренсу. Это было очень плохим знаком. В каждом письме было столько обид, оскорблений и ненависти, что Хиггсу было невыносимо их читать. Отцовские запои были в последнее время не таким уж и редким явлением. И в эти дни он жаждал общения с сыном, хотя в дни трезвости этих порывов не наблюдалось. Слизеринец не отвечал на эти мерзкие послания, хотя все их хранил. Ведь это были письма из дома. И не мог не читать. Накручивая себя ежевечерне до предела, он шел гулять по замку в поисках приключений, и всегда находил.

Как юноша мог рассказать обо всем этом девушке, которая ему нравилась? Это ведь позор немыслимый. А она изо дня в день спрашивала то о матери, то об отце, рассказывала детские истории о жизни в Каире и ждала ответной откровенности. Теренс не был уверен, но видимо так отношения и строились: она рассказывает тебе все, ты рассказываешь ей все, вы остаетесь морально нагими друг перед другом и начинаете обрастать новыми воспоминаниями, только общими.

В тот пасхальный день его терпение иссякло. Хиггс понял, что если он и дальше будет отталкивать свою, да-да, свою Женевьеву, то она исчезнет и слизеринец снова останется один. И даже не важно, что один. Просто она заберет с собой все хорошее и счастливое, что принесла в его жизнь. Теренс помнил свое беспросветное существование до Рождества, и совсем не хотел поворачивать время вспять.

- Ты правда хочешь знать? – Тихо проговорил юноша, и заправил выбившейся локон Джен за ухо. – Как же тебе все это не понравится…

Он втянул воздух носом, тяжело выдохнул и кинул на Женевьев обреченный взгляд. Словно она выворачивала ему руки, шантажируя уходом. Хотя Рэмси никогда не угрожала, не бросала таких слов на ветер. Но Теренс знал, что однажды так и будет. Гриффиндорка была египтянкой, но достаточно долго жила в Британии, чтоб обрасти их привычками и научиться уходить по-английски.

- Ронда!

Хиггс крикнул в пустоту, и буквально через секунду перед ним появился маленький домовой эльф в простынке. Эльф выглядела усталой, но при виде Теренса она улыбнулась и поклонилась, поинтересовавшись, что понадобилось молодому хозяину. Юноша хорошо относился к старой Ронде, во всяком случае лучше, чем принято было в обществе. Он присел на колени, чтоб быть с ней одного роста и что-то зашептал. Эльф мотала головой и отказывалась, умоляя мастера Теренса отказаться от своей затеи. До Женевьевы доносились фразы «Сейчас не лучшее время», «Хозяин накажет нас обоих», «Мастер Теренс плохой мальчик, он не уважает отца». Но юноша твердо напомнил эльфу, что это была не просьба, а приказ. Хиггс резко поднялся на ноги, взял за руки Ви и эльфа, затем кивнул последней. Он действовал быстро, чтобы у Рэмси не было времени опомниться и отказаться. Секунда, их закрутило в водовороте хитрого эльфийского портала.  Ронда перенесла их в поместье Хиггсов.

- Я тебя похитил, Джен.

В доме было чисто, но пахло чем-то кислым. Это был запах перегара, грязного тела и мочи. Эльфиха пробормотала, что нет смысла вымывать дом, если сам хозяин неделю не мылся, затем испуганно глянула на Теренса и его гостью, закрыла рот ладошкой, и убежала в сторону кухни. Этот дом был уютным по меркам пятнадцатилетней давности. Здесь все украшала и расставляла Элизабет Хиггс, и когда она умерла, дом словно законсервировался. Все здесь стало её алтарем и её святилищем, нельзя было переставить, уж не говоря о том, чтоб убрать, ни одной вещи, которую купила, к которой прикасалась, на которую просто дышала мать Теренса.
Под приглушенные пьяные крики, доносящиеся со второго этажа, юноша повел Женевьеву в кабинет отца. Это было любимое место Теренса в доме, и единственное, куда ему нельзя было ходить. В кабинете не было мерзкого запаха Августа Хиггса, вероятно, он стеснялся заходить туда в период запоев. И немудрено, ведь на стене висел портрет его покойной жены во весь рост.

Когда ребята зашли в кабинет, свечи зажглись сами. Портрет Элизабет проснулся от шума, глаза её расширились и наполнились неимоверной радостью при виде Терена.

- Сынок! – Элизабет тянула руки к юноше, не смотря на то, что никогда не смогла бы к нему прикоснуться. - Сыночек, ты пришел!

Мать и сын застыли, глядя друг на друга. Теренс никогда не чувствовал большей нежности, чем в те минуты, когда смотрел на портрет матери, когда говорил с ней. Отец строго запрещал им видеться, не желая делиться воспоминанием жены ни с кем, тем более с сыном.

- Мама, это Женевьева. Ви, это моя мама, Элизабет Хиггс.

Портрет женщины приветливо улыбался гостье, и одобрительно кивал. Слизеринец так и не смог сказать подруге, что его мама умерла, но знакомство с портретом не подразумевало других вариантов. Эта сцена могла бы быть очень милой, если бы не послышался грохот распахивающейся двери. Август Хиггс, отец Теренса, стоял на пороге своего кабинета, пошатываясь. Он был похож на старого мятого борова. Постоянные запои прибавили ему с десяток лет, лицо опухло и было красным как свекла, поседевшая щетина обрамляла расплывшийся подбородок. Пьяница пытался сфокусировать зрение в полумраке, и похоже увидел только Женевьеву:

- Ты пришла ограбить меня, мерзавка? – Он сделал несколько шагов к девушке. – Как ты проникла в дом?!

Теренс вышел в поле зрения отца и взял девушку за плечи, пытаясь внушить ей хоть немного спокойствия в этой неприятной ситуации. Он не думал, что отец пьян настолько и уже сильно жалел о том, что привел Рэмси в свой дом.

- А это мой отец.

Отредактировано Terence Higgs (19.02.20 23:41)

Теренс чувствовал напряжение исходящее от Женевьевы, как зажата она была и испугана. Ему даже не обязательно было прикасаться к ней, чтоб знать это. И ведь то, что Рэмси видела было только верхушкой. Знаете, есть такие горы вокруг Эвереста, с которых видно его вершину, и путники, которые не могут осилить путь на Джомолунгму поднимаются на них, чтоб посмотреть, какова же она из себя. Так вот Джен сейчас стояла на одной из этих гор-спутников, а Теренс с отцом жили на своем собственном Эвересте. Страшном месте, куда заказан путь каждому, где нет ни кислорода, ни условий. Они обледенели, и почти умерли, но почему-то прижились, убивая друг друга при каждой встрече, упиваясь нежными глазами портрета и ненавистью друг к другу.

Отец оскорблял Женевьеву, и Теренсу было больно это слышать. И хотя ему было очень сложно противостоять мистеру Хиггсу, юноша встал между ними, глядя исподлобья на пьяного папашу. Каждый хулиган это нелюбимый и затюканный сын своего отца. Август Хиггс вселил страх в своего сына еще с детства, он подавил его волю и растоптал мальчика морально. И сейчас пьяный мозг мужчины был удивлен этому внезапному сопротивлению, да так, что с него ненадолго сошла первая спесь.

- Женевьев не девка. Она моя подруга. Я не смог рассказать… Вас нужно было познакомить.

Мистер Хиггс сдела несколько тяжелых шагов к сыну и отвесил ему увесистую затрещину. Портрет Элизабет испуганно вскрикнул и начал причитать, умоляя не трогать ребенка. А Теренс опустил глаза и молча смотрел в пол. Ему казалось, что он больше никогда не сможет поднять глаз на Ви после того, как она видела его таким униженным. Все эти месяцы Хиггс старался быть для своей подруги опорой, мужским плечом поддержки и постоянным источником силы. А теперь в её глазах он стал тряпкой под ногами своего отца.

- Сколько раз я тебе говорил?! Сколько раз я тебе говорил не мямлить?! Привел бабу в дом, так скажи об этом нормально! Какой же ты сопляк… - Мистер Хиггс грубо оттолкнул сына и подошел к своему столу. Налив виски из красивого хрустального графина, мужчина махом осушил стакан, подавил могучую отрыжку с сопутствующим звуком и изучающе посмотрел на Женевьеву. Он осматривал её как лошадь перед покупкой, скользя глазами по лицу и фигуре, иногда одобрительно пыхтя.

- А она ничего. – Мужчина кивнул портрету жены, вытирающему слезы. – Видала, мать, какую привел? Была бы кривая, да горбатая, я бы поверил. Как ТАКАЯ могла повестись на ТАКОЕ?

Конечно хозяин поместья говорил о Теренсе, который сидел в кресле, тупо глядя в пол, а на щеке его белел след от отцовской пятерни, обрамленный красной каймой. Мистер Хиггс налил стакан себе и Женевьеве, подтолкнув последний к девушке. В его глазах багровела животная ярость.

- Пей. Ты в моем доме. Это приказ. Пей, и говори, зачем тебе этот слизняк. Если ты охотница за наследством, то предупреждаю тебя, Теренс нищий. – Мистер Хиггс рассмеялся булькающим смехом, прикладываясь к стакану. – Он не получит ни единого кната от меня. Ублюдкам не положено наследство. Он ведь даже не Хиггс.

Теренсу было до такой степени стыдно, что он хотел провалиться на том самом месте, где находился. Слизеринец встал и подошел к плачущему портрету матери. Отец последние годы часто напоминал ему о том, что судя по его, Теренса, успехам, настоящий его папаша, биологический, видать был магглом. И о том, что это большое везение, что парнишка не вырос сквибом. В тот момент парень жалел о том, что он не сквиб. Он жалел о Хогвартсе, о встрече с Джен, о всем том хорошем, что привело его в то место, где он был сейчас. Он даже жалел о том, что и вовсе родился.

- Не смей смотреть на неё! – Стакан был брошен в стену, просвистев мимо уха Теренса, и разбившись на сотни маленьких осколочков. – А знаешь ли ты… Знаешь ли ты, Женевьева, что это Теренс убил свою мамочку?

Мистер Хиггс подошел сзади и сильные пальцы сомкнулись на шее слизеринца, продавливая его к полу, словно отец хотел, чтобы Теренс стал на колени перед портретом своей матери. Юноша чувствовал себя полностью отключенным от мира в этот момент. У него не было сил смотреть на Рэмси, не было сил поднять взгляд на мать, он упирался прямыми ногами в пол из последних сил, словно упасть на колени было равносильно смерти. Может быть это и была бы смерть воли и духа…

- Я лжец, Теренс? Я лжец?!

- Нет.

Еще немного, и он рухнул бы. Теренс не плакал с раннего детства, но в тот момент ему казалось, что он близок. Если бы портрет матери не принялся кричать как не в себя и звать на помощь, Теренс Хиггс бы заплакал. Он чувствовал себя все тем же маленьким мальчиком в зелененьких штанишках, тайком пробиравшимся в отцовский кабинет, чтобы посмотреть на самое прекрасное, что видел когда-либо в жизни. Тот мальчик уже был заклеймен убийцей, ему об этом напоминали ежедневно.

Отредактировано Terence Higgs (20.02.20 18:34)

Ветра обдували Хиггса и Рэмси со всех сторон, но они не отрезвляли, не приводили в чувства. Теренс наблюдал за всем, что происходило за последние пять минут, словно со стороны. Крик матери, вспышка заклинания, падающий отец, и вот они летят-летят… Прочь из проклятого дома, да только так просто его было не похитить, ведь Хиггс давно был узником особняка.

И Женевьева, такая красивая, такая решительная, справлялась о его самочувствии и просила за что-то прощения, не решаясь к нему прикоснуться. А Теренс так и не мог справиться с собой и поднять на нее глаз, больше не чувствуя себя достойным даже стоять рядом с ней. Он чувствовал себя и слизняком, и тряпкой, и убийцей, принимая слова отца на веру, как никогда.  Хиггс должен был сопротивляться, сам защитить и себя и Джен, не позволив отцу издеваться над ними, и уж тем более бить его в присутствии девушки. Теренсу давно следовало прекратить это домашнее насилие, он был уже достаточно взрослым, чтобы запретить над собой издеваться. А теперь он сам привел дорогого человека в свой дом, сам подставился под кулаки пьяного отца, а ей, Рэмси, пришлось защищать своего друга. Возможно поэтому её когда-то взяли в Гриффиндор, а его нет.

- Ты не должна просить прощения. – Теренс взял Женевьеву за руку, все так же глядя сквозь нее. Гладил её руку, и все думал, сможет ли он простить себе когда-нибудь сегодняшний день  и заново заслужить её уважение. - Тебе не за что передо мной извиняться. А я... Я перед тобой в неоплатном долгу.

Хотелось уговаривать Женевьеву больше не приближаться к нему, не ходить с ним, не гулять, когда он звал. Она была достойна большего, много большего. Но разве это было смело? Хоть где-то Хиггс должен был перестать трусить. Принять себя, заслужить уважение и любовь, измениться, а не только пытаться и делать вид - все это намного сложнее, чем оттолкнуть и сбежать, упиваясь жалостью и ненавистью к себе. Теренс сделал могучее усилие воли и поднял на Женевьеву взгляд. А в её глазах было все: смелость, решительность, сожаление, поддержка, но самое главное, то, во что слизеринец уже успел влюбиться - это вечный огонь. Может быть это жар раскаленных египетских песков? Может это сердце могучего и мудрого спящего Сфинкса? А может она была самой Исидой, что покровительствовала таким грешникам каким был он сам?

- Ночь. - Теренс усмехнулся, и снова привычным жестом убрал локон с её лица. Женевьев, пожалуй, и не знала, что всякий раз когда Хиггс так делал, он хотел её поцеловать, но никогда не решался. - Ответ на твою загадку - "ночь".

Больше никаких предубеждений и страхов. Теренс погладил Джен по щеке, наклонился к ней, и коснулся губ легким поцелуем. Он слишком долго медлил, боялся быть отверженным и неумелым. Сегодня Женевьева побывала в его личном аду, познакомилась с его собственным коршуном, что пытал юного Хиггса годами, но не сбежала и не предала. Затем слизеринец обнял девушку, как ценнейшее из сокровищ, уткнулся носом волосы и прошептал:

- Прости меня. За то, что ты сегодня пережила. За все, что случится, пока я стану тем, кто достоин тебя. Прости меня за боль от моего молчания. Прости меня за трусость, за ложь, и за Валентинов день.

Отредактировано Terence Higgs (26.02.20 00:27)