Чернила в сумке, конечно, засохли, и одним Экскуро с ними не справиться, хорошо еще, что теперь можно не пачкать руки, пытаясь что-то оттуда достать. Мантию Тони чистит заклинанием чуть более успешно, а потом еще застирывает в одном из туалетов – по-хорошему, надо бы сходить переодеться, но Рикетт серьезно подозревает, что, стоит ему оказаться в спальне, как он просто упадет на кровать и уснет, а делать это никак нельзя, иначе завтра он получит еще одно дополнительное задание за несделанную домашку. И эссе для Флитвика надо переписать к концу недели.

Брызнув в лицо холодной водой, Тони выходит в коридор и, устроившись на ближайшем подоконнике, разворачивает испорченный пергамент. Чернильные пятна расплываются то тут, то там, закрывая целые абзацы, а главное – пометки красным, которые указывали, где именно ошибка. Может, он и смог бы восстановить то, что написал сам, но какой в этом толк, если его писанина все равно не заслуживала проходного балла? А идти к Флитвику с повинной и просить разобрать все еще раз – от одной мысли об этом тошно.

Тошно, да. Рикетт снова мысленно возвращается к уроку ЗоТИ, и рука сама сжимается в кулак. Вообще-то, обычно он относится к выходкам своего курса спокойно, а то и с энтузиазмом – невозможно не привязаться за шесть лет к людям, которые постоянно находятся с тобой рядом, даже если они слегка с приветом. Но… серьезно. Кракозябли. Система Бальзамо. Говорят, еще и драка на Трансфигурации. Вот им не надоело, правда? Неужели никто не хочет хоть ненадолго пожить… ну знаете… спокойно?

Резкий окрик оповещает Тони, что ему-то спокойствие точно не светит. Ну твою мать. Ну ЧТО ЕЩЕ ей от него надо?

Рикетт зажмуривается, как будто надеется, что, если сделать это достаточно сильно, О’Флаэрти просто исчезнет из этой вселенной, или ему хотя бы перестанет так адски хотеться спать, а потом прячет эссе в сумку и спрыгивает с подоконника. Ну, here we go again.

Он бы, может, и хотел объяснить, как все было на самом деле. Что отработку он заработал случайно, вляпался во все это сгоряча и, в общем-то, совершенно не рад, что так вышло, и героем себя не считает. Но Макс невозможно ни перебить, ни что-то доказать, а когда она берет в руки биту, уровень ее борзости вообще достигает невиданных высот, и вот зачем вообще даже пытаться?

- А батончики – стоили? – устало спрашивает он. – Тем более, когда ты уже знала, что я попал на отработку. Что, завидно стало? Хотела показать, что ты можешь лучше? Ну, показала, не впечатлен, дальше че?

Если уж говорить о квиддиче, то Тони все-таки видел разницу между случайно ошибкой и преднамеренной провокацией, не говоря уже о том, что, когда ты спортсменка, член сборной, тащить в рот какую-то экспериментальную дрянь, от которой не факт что оклемаешься, - это вообще очень сомнительный путь поддерживать командные интересы.

Отредактировано Anthony Rickett (30.05.21 14:09)

Если честно, Рикетт вообще не понимал, что она ему говорит, и дело было даже не в ирландском акценте, ставшем за годы в школе почти незаметным. Просто ну… Что он все-таки должен был сделать, по её мнению? Смолчать, когда ИД-шник наехал на него и снял баллы за книгу, обложки которой Тони толком и рассмотреть-то не успел? Или все-таки поддержать бунт против Амбридж и залить полпарты кровью, например? Противоречивые претензии никак не желали формироваться в одну, отскакивая друг от друга, и Рикетт не понимал - он посредственный зануда или неадекватный выскочка. Знал только, что вроде как, по мнению Макс, это он сейчас должен испытывать вину и защищаться, и плевать, что именно она швыряла его сумку или пыталась заблевать все вокруг - это же такие несущественные вещи, забей, Рикетт. Не тупи.

— Ну не нарвался же, - пожал он плечами, вопросительно глядя на О'Флаэрти. - В чем проблема?

На самом деле Тони устал настолько, что был готов взять на себя вину за что угодно. Признать, что Макс права (пусть она сама решает, в чем), и просто закончить этот непонятный сеанс ора, который выматывал его больше, чем целый урок у Амбридж.

И он бы наверняка так и сделал, но тут  внезапно прозвучало насмешливое "Мур", и Рикетта как будто каленым железом обожгло.

— При чем тут это? - севшим голосом спросил он. - При чем здесь Мур?

Тони в общем и целом примерно представлял, каким идиотом выглядит в присутствии Селины, и даже почти с этим смирился. Он понимал, что скоро раздражённо-язвительные взгляды того же Эрика превратятся в полноценные насмешки, и относился к этому как к неизбежному злу - может, потому что знал, что приятель никогда не перейдёт черту.

Но драккл.

Не кому-то типа Макс в это лезть. С чего она вообще решила, что это её касается? Что можно вот так вламываться - не в спальню, не на мужскую часть раздевалки даже, а в настолько… блин, да, личное?! Хрен с тем, что она считает нормальным хватать его вещи, уничтожать его записи и даже не пытаться извиниться - но сейчас-то - куда?

— Заткнись, — тихо, почти угрожающе проговорил Тони, чувствуя, как что-то в нем вот-вот возьмёт и сломается, и тогда — тогда он сам не знал, что будет.

Ему бы успокоиться, да все никак не выходит – дракклова Мур, каждый раз, когда она оказывается в чем-то замешана, все летит в тартарары. Тони чувствует себя уязвленным, опустошенным, беспомощным – и все эти эмоции оседают внутри мутным осадком, через который не пробиться ни здравому смыслу, ни привычному оптимизму, ни даже способности забить и расслабиться, которая не раз его выручала. Краски на глазах темнеют, выцветают – и это явно не потому, что туча, появившаяся на горизонте пятнадцать минут назад, доползла наконец до Хогвартса. Просто именно так выглядят злость и отчаяние – по крайней мере, когда тебе семнадцать и день явно пошел куда-то не туда.

Тони как-то некстати вспоминает неодобрительный взгляд Селины, брошенный на его небрежно повязанный галстук, – как будто идеальная Мур выключила из своего сознания все более вопиющие элементы беспорядка на уроке, – и просто не успевает снова выставить барьеры адекватной самооценки, которыми обычно отгораживается от нападок Макс. Он ведь понимает, что происходит: О’Флаэрти всего-то нужно переложить на кого-то ответственность за свою отработку, банально сорвать злость, и поэтому, когда закатить скандал на основе одного только ЗоТИ не выходит, она возвращается к самой больной точке – проигранному матчу.

Квиддич. Единственная вещь, в которой он был более-менее хорош.

Селина, кстати, совершенно не интересуется квиддичем.

Тони проводит ладонью по лицу сверху вниз, как будто смахивает паутину, и признается сам себе, что, кажется, всё. Не может он так больше. Эта дебильная игра «Давайте во всем обвиним Рикетта, он стерпит» ему больше не по силам. Кто виноват в проигранном матче? Не охотники, которые передавали самые косые пасы, какие видел этот стадион. Не Эрик, не способный развернуться в воздухе, не столкнувшись с сокомандником. Не Макс, выдавшая всего-то пару удачных ударов за всю игру. И даже не Олли.

Рикетт. В провале всей сборной виноват только он, он один, всегда он. Это же так чудовищно удобно, правда?

Как же достало-то всё, Мерлин.

Так достало, что пофигу уже, что будет дальше и как это будет выглядеть со стороны. Он же и правда может сбежать. Он Макс ничего не должен.

Кроме, может быть, одного.

Рикетт делает несколько шагов к О’Флаэрти, хватает ее за плечо и встряхивает, чувствуя, что, возможно, перестарался с хваткой, но в целом даже на это плевать.

- Всё это – не твое дело, - проговаривает он. – Отвали ты от меня наконец. Вот здесь уже, видеть тебя больше не могу, - он проводит второй рукой по горлу, а потом отпускает Макс и, проходя мимо, резко толкает ее плечом – может быть, сильнее, чем стоило бы, если имеешь дело с мелкой девчонкой, но уж как выходит.

Может, потом ему и будет стыдно за этот побег. Но даже это все равно лучше, чем окончательно сорваться.