Хелен мрачно глядела на овсянку и шмыгала простуженным носом. «А вот нечего было нарушать правила и по ночам пролезать на Астрономическую башню,» — звучал в голове надменный голос, чем-то похожий на мамин.

Аппетита не было совершенно, и Хелен лениво покусала разве что персик, периодически кидая взгляды на гриффиндорский стол, после чего отправилась на уроки. Красно-желтый шарф, одолженный Хелен, еще болтался на дне сумки, потому что она не смогла найти шанс его вернуть хозяину.

А потом ее схватили. Крепко, неприветливо, больно. Заставляя выдохнуть весь воздух из легких вместе с ударом спины о каменную стену. И взглянуть с недоумением на перекошенное от злости лицо Монти.

— Ты о чем? — нахмурилась она. — Отстань. Сколько можно?

Она еще не забыла о груде домашней работы, которую ей пришлось до поздней ночи разгребать. Максимально несправедливое наказание по мнению Хелен, которая была лишь жертвой провокаций злобного, завистливого мальчишки, не желающего наконец свыкнуться с мыслью, что именно он мудак и отрицательный персонаж, а не она.

Ей до смерти надоело замечать, с каким осуждением он на нее смотрит.

— А…

Улыбка растягивается на губах Хелен, теперь она уже расслабленно и спокойно опирается о стену, скрещивая руки на груди. Аккуратная бровь ползет вверх, изгибаясь в изящной издевке.

— Сегодня проявлял свои фото? И как, хорошие вышли? Нет-нет! Не говори! Сразу вижу: замечательные вышли. Помочь подобрать им рамки?

Возмущение рождается где-то под глоткой, в узел сворачивается шипящей змеей, не греет, полыхает. Приходится даже руки сжимать-разжимать, болью от ногтей себя отрезвляя, и дышать глубже. Через ноздри. Почти до ощущения, что из них сейчас повалит дым.

Потому что Хелен не понимает, какого черта Монти о себе возомнил и отчего до сих пор смотрит на нее как на малолетку. Девчонку, которую, как он однажды сказал, можно терпеть. Девчонку, которую можно хватать за локоть и начать учить жизни.

«Ты мне вообще кто? Ты кто? Кто?» — колотится в ушах Хелен под ритм разошедшегося сердца.

— Тебе в хронологическом порядке или по алфавиту? — едко интересуется она, сузив голубые глаза, в свете солнца напоминавшие холодные льдинки.

Она делает глубокий вздох, желая успокоиться, но вместо этого сильнее злится, ощущая от Монти мерзкий смрад выпивки. Что-то подобное стало витать вокруг него с начала года. Непривычное, неприятное, недопустимое.

Точно не то, что она чувствовала в паре амортенции.

— Сделай милость, отойди от меня наконец, — морщится брезгливо. — Ты воняешь как уличная псина.

Рука толкает Монтгомери в грудь, требуя сделать шаг. Совершенно бесстыдно и свободно, так, будто она делала сотни раз. Не волнуясь ни секунды о чужом личном пространстве.

Отредактировано Helen Dawlish (04.10.22 19:31)

Касание к руке холодное, твердое, болезненно колющее. Но сильнее удар приходится по самообладанию, когда один шаг Монти двигает Хелен назад, пригвождая ногами к тупику. Не давая иного выбора, кроме как впереться в его отвратительно недвижимое, гадски спокойное лицо. Не способное выразить ничего, только лишь унылое безразличие.

Он оказывается так близко, что Хелен прекрасно слышно, как он дышит. Размеренно, но глубоко. Можно потянуться вперед и, прислонившись к груди, услышать, как бьется его сердце. Оно, кажется, у него никогда не сбивалось с ритма.

Хелен раздражало, что Монти невозможно было вывести из себя до конца. До предела. Чтобы без остатка.

— Филипп.

Его имя горчит на языке, непривычное, едва знакомое, не родное, ни на секунду. Она никогда не хотела его звать по имени, выговаривая каждую букву, запинаясь на последних удвоенных «п».

Дерзкая реплика Монти выбивает ее из колеи, смешит до одури, Хелен откровенно начинает хохотать, веселясь с забавного контраста. Он ей угрожает Джейком! Поразительно!

— А-ха-ха! — Хелен готова разорваться от смеха. — Серьезно? И это мне еще надо повзрослеть? Или, стой, Монти, для тебя взрослость это всякий раз жаловаться нянечке? Звать старших, чтобы твоих обидчиков наказали? Свои же ручки ничего не умеют!

Закончив смеяться, Хелен перехватывает инициативу обратно в свои руки, меняясь в лице. Мягкие черты девичьего лица теряют в трепете, преображаясь в гримасу недовольной мегеры. Шаг, два, Хелен двигается на Монти, задавливая его злостью, кипевшей в ней слишком давно, чтобы не дать ей свободу.

— Так давай я тоже буду взрослой, прямо как ты взрослой, давай я напишу твоему папаше, что его сынок растет рохлей и ничего не умеет, может только ябедничать и сдавать других старшим, и никто его не любит, и никто с ним общаться не желает, потому что он подлец и предатель.

До окна остается малое расстояние, а Хелен дышит Монти в подбородок.

— Хотя сомневаюсь, что твой отец сильно удивится.

— А чем ты тогда сейчас занимаешься?

Привносит в ее беспорядочный мир структуру, правила, границы, возвращает на исходную с бесконечными нравоучениями. «Не будь ребенком, Хелен, я взрослый, я тебя воспитаю, я сделаю из тебя человека, я умнее, я сильнее». Врет и не краснеет: кто между ними в самом деле настоящая сила, так это она. Не дрогнув, способна переломить и дружбу, и любовь, и привязанность. Переступить через человека, решив, что он ей больше не нужен. Хелен разрывала свои связи с беспощадностью садовника, что не допускал в своем саду сорняков.

Даже если сорняки милы и забавно сутулятся, как будто боясь возвышаться и крепнуть.

«Не надоело?» — спрашивает Монти, и Хелен пожимает плечами бесстрастно. Не надоело. Она приучилась к бунтарству, попыткам поломать клетку, в которую ее мечтают запечатать, привыкла желать большего, привыкла ломать под собой что угодно, лишь бы насытиться свободой и властью.

— Правда в том, Монти, что я всегда хотела сделать тебе больно, — на выдохе признается Хелен и горло неприятно горчит. — И не было ни дня, когда я считала тебя настоящим своим другом.

Оборонительная позиция Хелен слабеет, и плечи опускаются. Она сама шокирована сорванными с языка словами, которые вертелись там целую вечность. Хелен и правда никогда не позволяла себе прикипать душой к Монти — потому что знала наверняка, что он ее просто «терпит».

И проверкой прочности его терпения стала ее жизнь.

— Поэтому тебе пора перестать заботиться о моем благе.

Рука скользит вниз, к сумке, вытаскивает красный шарф, который легко оборачивается вокруг девичьей шеи, прикрывая тонкую кожу. Она встречается с МакЛаггеном уже достаточно долго, чтобы не стесняться носить на себе гриффиндорские знаки — и пусть, что только она знает, что шарф принадлежит далеко не Кормаку.

— Думаю, на этом мы закончим.