Это «извини» едва можно разобрать, румянца на щеках не разглядеть в темноте, и все равно ее смущение чувствуется. Напряжение разлито в воздухе и щекочет ему нервы, как тот самый момент перед прыжком с высоты. Майки обещает себе не прыгать. Не торопиться.
Его немного веселит то, как они вдвоем пытаются делать вид, будто все происходящее для них – нормально и совсем не непривычно, хотя даже для более раскованного Майкла этот вечер – откровение. Никогда они с Мел не были настолько близки, никогда еще она не целовала его так, никогда раньше ее пальцы не жгли ему кожу, да и сам он не припоминает, чтобы во время их прошлых свиданий хоть раз рискнул скользнуть ладонью ей под блузку.
Их отношения с Мел развиваются странными скачками-импульсами, что сменяются периодами холодов и непонимания. Майки помнит, как она мучилась от высокой температуры, устроив голову ему на коленях, а в горле при этом пересыхало почему-то у него. Помнит отблески фейерверков в ее глазах, которые рассыпались пустыми, ни к чему не ведущими искрами к концу семестра. Помнит, как целовал ее в кабинке колеса обозрения над Лондоном и как она после пропадала, сбегая то в Норвегию, то – ничем не лучше – в слизеринскую гостиную. Помнит пьянящее чувство восторга, когда он пробирался на их первое свидание, - и как незаметно все это сменилось затаенной обидой, выплеснувшейся перегретым зельем памяти из котла. Получалось, что из всех их тревог рождался лишь новый этап привязанности, более глубокий, более личный. И не исключено, что впереди еще будут проблемы – непременно будут, куда без них. Но Майки не против. Он знает, что самое главное не достается просто так.
- Я просто хочу, чтобы твоя рука зажила, - качает головой Майки, заправляя прядь волос Мел за ухо и легко целуя в лоб эту невозможную девчонку, которой всегда нужно все планировать. – Я все устрою, ладно? Не придется ничего объяснять.
Но потом, правда – потом. Лежать рядом действительно удобно. Удобно целовать ее, чувствовать ее руки на груди, перехватывать их мягко, сплетаясь пальцами, когда жар от прикосновений становится слишком сильным, шептать что-то прерывистое, глупое, нежное – неважное. Слова, которые имеют смысл не сами по себе, а лишь тем, что ты не можешь их в себе держать. Майки жмурится, растворяется во всем этом, теряет представление о том, где он, забывает о времени…
Ему напоминают. Шлепанье босых ног раздается откуда-то с другого конца Больничного крыла, распахивается дверь каморки медсестры, и детский голос громким капризным шепотом рассказывает что-то про боль в груди и плохие сны. Майки замирает, крепче прижимает Мел к себе одной рукой и подносит палец к губам.
За ширмами, отгораживающими их от остальной части Больничного, пляшет свет лампы, медсестра вполголоса что-то втолковывает ребенку, отводя его обратно в постель.
- Если она решит нас проверить, придется мне перекатиться под кровать и рассказывать, что искал там пуговицу, - едва слышно шепчет Майки Мел на ухо, борясь со смехом. Как интересно они могут объявить всем о том, что встречаются – получить взыскание за неподобающее поведение в Больничном крыле.
Звякает ложка – Помфри поит ребенка зельем снов без сновидений. Шаркающей походкой возвращается в каморку. Хлопает дверь, отрезая свет лампы. Темнота и тишина.
Майки облегченно выдыхает Мел в плечо и откидывается на подушку. Нервный смех все еще душит его, но неприятное оцепенение уже почти прошло.
- Слышишь, младший уже похрапывает, теперь не проснется до утра, - шепчет он. – Больше он к Помфри не пойдет.
Макманус поворачивается к Мел, подпирает голову, разглядывая ее в лунном свете, льющемся из окна между их кроватями.
- Тебе тоже надо спать, а я мешаю. Сходить за зельем для руки? – виновато улыбается он.