Обычно идеально отглаженная, с иголочки, а ныне безжалостно скомканная, мантия летит в угол, следом - сумка с учебниками, внутри что-то коротко звенит, наверняка разбившись и залив чернилами все внутренности, растянутый галстук повисает на шее, превращаясь в висельную петлю. Каменная кладка холодит разгоряченный лоб. Сбитые костяшки левой руки противно, изматывающе саднят, когда крепко сжатый кулак в очередной раз встречается с непреклонной замковой стеной.

Джейк в бессилии с каждым бессмысленным ударом пытается выбить из себя ноющее чувство, от которого кажется, будто ему не хватает воздуха - удушье накатывает изнутри, заставляя всегда такого собранного, невозмутимого, уверенного в себе старосту в молчаливом гневе прижиматься взмокшим от пота лбом к стене.

Потом будет легче.

Пока это нужно просто прожить.

Знал ли он, что все так обернется? Кконечно знал. До последнего отгонял от себя непрошенные мысли, стараясь насладиться каждой секунды близости Мур, будто пытаясь убежать от неизбежного, надеялся, что это случится как можно позже, возможно, когда-нибудь потом, когда он будет к этому готов, когда будет не так больно...

Да кого он обманывает. Есть вещи, к которым невозможно быть готовым. Да и сколько ни готовься, тебе все равно будет больно, даже если ты стараешься этого никому не показывать, и только наедине с собой, забравшись в самый отдаленный уголок Хогвартса, где даже не зажигают факелов за ненадобностью, Джейк может себе позволить выплеснуть на ни в чем не повинную стену все, что целыми днями копилось у него внутри. Обиду, злость, разочарование и боль.

Удар. Еще удар.

И еще.

Пока по руке не начинает медленной каплей ползти кровь, в темноте коридора кажущаяся почти черной, пачкая белоснежный рукав рубашки, а боль физическая не начинает заглушать все остальное. Только тогда Джейк останавливается в своих идиотских попытках пробить в стене еще одно окно в мир, морщится, кривит губы и долго, тяжело выдыхает через нос, подобно дикому животному.

Глупый мотылек по имени Джейк Фарли, уже однажды обжегшийся, но все равно упрямо летящий навстречу убивающему его сиянию слизеринской старосты. Неужели для того, чтобы понять нелепость своих надежд, ему необходимо было дать сжечь себя дотла, а потом биться в кровь в заброшенном темном коридоре, где его никто никогда не увидит, чтобы уже завтра с утра снова надеть на себя маску примерного старосты, которого не тревожат никакие волнения?

Нужно было отступить уже тогда, год назад, не мучить себя столько времени, ведь уже тогда все было предельно ясно. Ничего не получится, все это - только фарс, игра, для ее развлечения. Хочет - улыбается, хочет - не обращает внимания, а он повелся, как дурак, влюбился безоглядно, стоило только ей проявить к нему каплю интереса. Возникало ли у нее хоть на единое мгновение что-то, что не было всего лишь любопытством и желанием потешить свое самолюбие, или все это было воздушным замком, который он себе построил, а она охотно его в этом поддержала, искуссно маскируя ложь за лукавым взглядом голубых и холодных, как воды залива Ферт-оф-Форт, глаз, а потом бросила, как надоевшую игрушку, сломанную и потерявшую всю свою привлекательность, чуть только стоило на горизонте замаячить угрозе, что забаву у нее могут отнять другие?

И как умело она обернула всю ситуацию против него, в свою пользу, выставив его коварным мошенником, злодеем, посягнувшим на ее сердце. Сколько было опыта, выверенных действий в этом отточенном жесте, будто она только и ждала удачного момента, как змея, притаившаяся в зарослях вереска, чтобы броситься, метко, ядовито ужалить, и вновь отпрянуть назад, под спасительное прикрытие непоколебимой уверенности в собственной правоте и невиновности.

- Какой же ты дурак, Джейк, - говорит старший из близнецов Фарли самому себе и тихо, устало, нервно смеется. Наивный, доверчивый дурак.

Хогвартс, определенно, не то самое место, где возможно остаться в полном одиночестве. Это практически живое напоминание о том, что у стен могут быть не только уши, но и глаза, руки, и прочие части тела, потому что как ни старайся спрятаться ото всех, тебя кто-нибудь найдет. И судьба не могла придумать издевку еще более тонкую, чем прислать сюда именно Амелию Фиттлворт. Ту, общения с которой он избегал куда как старательнее, чем даже случайную встречу с Мур, чтобы не допустить даже тени подозрения в том, что тетушкины усилия сосватать их друг другу дали хоть какие-то плоды. О, чтобы делать вид, что он чрезвычайно поглощен собственными мыслями, а потому не замечает присутствия девушки даже в Большом Зале на завтраке, Джейку не стоило никого труда. В конце концов, у него был наилучший учитель, которого только можно придумать, а уж ей в искусстве игнорирования окружающих не было равных.

Он ненадолго прикрывает глаза, как будто всерьез размышляет, нужно ли ему отвечать, и не будет ли лучше просто проигнорировать чужое присутствие, но выпрямляется и тяжело, всем телом разворачивается в сторону хаффлпаффки.

Пользуясь скудным, практически отсутствующим освещением в коридоре, Джейк кривится, как будто его застали на месте преступления. Он бы предпочел, чтобы его минутная слабость осталась ни для кого не замеченной, особенно для тех, кто младше. Девчонка Фиттлворт кажется ему ребенком, несмотря на то, что ей, очевидно, уже давно минуло шестнадцать. Самого себя в этом возрасте мнишь невероятно взрослым, остальных — сущими детьми.

Ничего страшного. Все в порядке, — хочется по-привычному ответить, потому что так он отвечает всегда, упрямый, глупый, недоверчивый Джейк Фарли, считающий любое проявление эмоций слабостью, а потому запрещающий себе чувствовать. Но он почему-то молчит.

Не потому ли, что все совершенно очевидно не-в-порядке? И человек, в исступлении бьющийся в стену, априори не может быть в-порядке?

Это всего лишь разбитые костяшки. Всего лишь кровь. Что как бы ему ни хотелось казаться невозмутимым, он все еще обычный человек из плоти, подобно тысячам, миллионам других, и ему тоже может быть больно, но это все — разговоры для других. Он Фарли, и не может позволить себе быть слабым. И как бы велико ни было желание по-детски, совершенно по-идиотски спрятать руку за спину, отнекиваясь от очевидного, Джейк кладет разбитую ладонь поверх вытянутых пальчиков Амелии, очерняя кровью белеющую в полумраке светлую кожу. Это почти равносильно крику о помощи.

— Зачем тебе это? — он кивает на собственную руку, пока в горле клокочет, теснится нечто, мешающее ему дышать. Угрюмый, колючий, скептично настроенный Джейк определенно не та приятная компания, в  которой хотелось бы провести вечер воскресенья, особенно учитывая тот факт, что их предыдущие встречи закончились довольно безрадостно. Разве он сделал не все, чтобы сложить о себе впечатление нелюдимого и нерадушного человека? Разве она не должна была развернуться и спешно покинуть этот коридор, делая вид, будто ничего не случилось? Ведь это было бы очень даже логично с ее стороны, поступить именно таким образом.

Иногда Джейк забывает о том, что не все и не всё в этом мире подчиняется логике, и привычно меряет всех по себе, предпочитая считать свою точку зрения исключительно верной. Что есть люди, которые поступают по-своему, и которых он никогда не сумеет понять, да и нужно ли это вообще. Что у других людей есть какие-то собственные мотивы поступать так или иначе, о которых ему никто не будет рассказывать, не видя в этом никакого смысла, ведь, в конце концов, его мнение интересует далеко не всех, и не все будут принимать его во внимание.

Что, наверное, не нужно всегда с готовностью брать на себя ответственность за чужие поступки. И додумывать за других.

— Наверняка есть дела поважнее, — он как будто силится убедить себя и всех окружающих, что не заслуживает подобного внимания и заботы, и в угрюмом, мучительном одиночестве ему будет гораздо лучше. Ведь так безопаснее, проще, спокойнее. Он мог бы сыграть грубо, огрызнуться, подвергнуть издевательскому сомнению ее слова, что она действительно может ему чем-то помочь, отослать девушку прочь, чтобы избавиться от ее навязчивой компании, но...

Даже ему приходится признать, что человеку нужен человек.