А ведь все начиналось как катастрофа.

Когда Реми Бретодо, рослый семикурсник Шармбатона, галантно подставив локоть, довел натанцевавшуюся до боли в ногах Падму до самого входа в факультетскую башню, она и думать забыла о кошмарной мантии Рона Уизли и его поведении на балу. А ведь всего несколько часов назад, стискивая зубы, думала, что за всю эту потрясающую затею не будет разговаривать с Парвати до конца учебного года минимум, и уж точно никогда больше не отдаст той свои конспекты по истории магии, никогда в жизни.

Но карма, как это часто бывает, не всегда оборачивается так, как того ждешь.

- Ну все. Мои обязанности здесь сданы. Отдыхайте, мадемуазель Патил, - мягко отстранившись и отступив на шаг, Реми улыбнулся. Обаятельно так, одними уголками губ, а на щеках появились ямочки, - Да, если хотите, можем прогуляться еще как-нибудь вечером. Познакомлю вас с конями мадам Максим.

- Я... - Падма на секунду растерялась. Как бы весело ей не было сегодня вечером, на продолжение она совершенно не расчитывала. Они ведь и словом до бала не обмолвились, и знает она этого французского студента только по мелким беседам в перерывах между танцами. И то, большую часть времени говорила она - рассказывала ему про то, что движениями в танце в Индии можно рассказать целую историю, показывала жесты, объясняла их значение, - Да, конечно! Кони это здорово.

Она не соврала. Кони мадам Максим и впрямь были потрясающие, только подойти к ним поближе до сих пор не хватало духу, поэтому приходилось любоваться издалека, иногда встречаясь взглядом с их умными, обманчиво кроткими на вид черными, будто обсидиановая гладь, глазами. Подумать только, может быть, удастся даже погладить этих лошадей, не боясь, что откусят половину руки и не заметят.

- Тогда договорились. Держите наготове пару яблок. А лучше побольше, - Реми улыбнулся теперь по-новому, обнажив зубы, и улыбка эта, широкая и искренняя, понравилась Падме гораздо больше предыдущей. Настолько, что она так же широко улыбнулась в ответ. Он протянул широкую, длиннопалую длань, чтобы взять ее маленькую смуглую руку, кратко коснулся губами тыльной стороны девичьей ладони, и был таков. Ну а Падма, сама того не осознавая, прижала к груди руки, и кратко шепнув дверной ручке ответ на загадку ("Чем этого больше, тем меньше ты видишь"), скользнула внутрь факультетской гостиной.

Было тихо, только в камине потрескивал огонь, роняя оранжевые всполохи на белые стены, и отсвечивая золотом на звездах, украшающих потолок. Музыка внизу давно уже играла, и большая часть студентов наверняка если не спала, то готовилась ко сну, обсуждая в спальнях с друзьями богатый на события вечер. Падме и самой не терпелось сбросить туфли с усталых ног, развернуться из слоев сбившейся в танце бирюзовой ткани ее праздничного сари, принять душ и упасть на кровать, воспользовавшись редкой возможностью спать чуть ли не до обеда.

Но, пройдя к камину, она остановилась. И не заметила в первые секунды, что у огня сидит хорошо знакомая светловолосая фигура.

- Тони, ты чего не идешь спать? - поинтересовалась Падма, чувствуя легкое беспокойство.

А она ведь не ошиблась ранее вечером. Все действительно начиналось как катастрофа.

Хорошее настроение улетучилось так быстро, будто его и не было вовсе.

Падма почувствовала, как улыбка сползает с её лица, уступая место выражению, в котором смешались недоумение и растущее раздражение. Ещё секунду назад она думала о тёплых карих глазах Реми, о том, как приятно было кружиться в танце с кем-то, кто действительно хотел танцевать, а не стоять в углу и дуться весь вечер. О том, как его губы коснулись её руки, и это было так... галантно. По-взрослому. А теперь вместо того, чтобы унести эти воспоминания с собой в постель и заснуть с улыбкой, ей приходится выслушивать... что? Обвинения?

— Что?! — Падма сделала шаг вперёд, и усталость в ногах мгновенно забылась. — Тони, ты сейчас серьёзно? Ты правда думаешь, что я...

Она осеклась, потому что горло вдруг перехватило от обиды и несправедливости всего этого. Он стоял, скрестив руки, и смотрел на неё так, будто она... будто она его предала. Его. Её лучшего друга!

— Я не врала тебе! — голос Падмы зазвучал резче, чем она планировала. — Меня действительно уже пригласили! Гарри пришёл к нам с Парвати, и она... — Падма сжала кулаки, чувствуя, как гнев поднимается волной. — Это была её идея! Её! Она так хотела пойти с Гарри, и мне пришлось согласиться на Рона, потому что... потому что она моя сестра, Тони! Я даже не знала, на что подписываюсь!

Это было правдой. Отчасти. Парвати действительно умоляла её, глаза сестры светились таким восторгом при мысли, что Гарри Поттер может её пригласить, и Падма решила, что сестре нужна поддержка. Когда Тони пригласил Падму, Парвати всё ещё ждала приглашения от Гарри. Однако это была не единственная причина её отказа.

Падма была не против пойти на Бал с Голдштейном, но то, КАК он ей это предложил, звучало... совсем не по-дружески. Так что она решила отказать, надеясь, что он поймёт намёк — они просто друзья, не больше. К тому же, думать об этом было некогда: где-то в глубине души неё теплилось любопытство — а каково это, пойти на бал с кем-то неожиданным, а не с кем-то, кто всегда был рядом? Например, с гриффиндорцем. С лучшим другом Гарри Поттера, как выяснилось позднее.

Только вот никто не предупредил её, что Рон Уизли окажется худшим партнёром в истории Святочных Балов.

— Ты видел, как он себя вёл? — продолжила Падма, и в голосе её прорезались нотки отчаяния. — Он весь вечер смотрел куда угодно, но не на меня. Будто я вообще не существую! Мы не станцевали ни одного танца, Тони. Ни одного! Он даже не попытался! А потом просто сидел и дулся, и я... я чувствовала себя полной идиоткой!

Слова вылетали сами, наполненные той болью и унижением, которые она так старательно игнорировала весь вечер. Пока не начала танцевать с шармбатонцем. Пока не почувствовала, что кому-то она действительно интересна, а не просто является досадной обязанностью.

— И вместо того, чтобы... не знаю, поддержать меня, как лучший друг, ты устраиваешь мне допрос? — Падма шагнула ближе, вскинув подбородок. — Обвиняешь меня в том, что я стыжусь тебя? Серьёзно, Тони?

Её голос дрогнул на последнем слове, и это её разозлило ещё больше. Потому что это было так несправедливо. Так неправильно!

— Как ты вообще можешь так думать? — она почувствовала, как глаза начинают предательски щипать. — Я никогда, никогда не называла тебя этими ужасными прозвищами! Никогда! Ты же знаешь это!

Но даже произнося эти слова, она вспомнила. Тот момент на балу, когда, кружась в танце с Реми, она краем глаза заметила знакомую фигуру у стены. Энтони стоял там один, и смотрел. Тяжесть этого взгляда Падма почувствовала даже сквозь музыку и смех, сквозь вихрь танца. Она знала, что он там. Знала, что должна была бы подойти, сказать что-нибудь, объяснить... Но не подошла. Сделала вид, что не заметила.

И это знание теперь лежало между ними, тяжёлое и неудобное, и Падма отчаянно хотелось, чтобы его не было. Чтобы она могла просто уйти в свою спальню, стащить эти проклятые туфли и забыть об этом разговоре. Забыть о том, как Тони смотрел на неё, и о том странном чувстве вины, которое она совершенно не хотела сейчас анализировать.

— Я устала, Тони, — сказала она тише, и это тоже была полуправда. — Я просто хотела хорошо провести вечер после всего этого кошмара с Роном. Неужели это так плохо?

Она чувствовала, что этот разговор всё ещё не закончен, и понимала, к чему всё ведёт. Они оба это понимали.

Отредактировано Seamus Finnigan (07.10.25 11:36)

Злость всё ещё кипела в девичьей груди, когда Падма резко кивнула.

— Да! — бросила она, перебивая Тони, почти с вызовом. — Иди и поговори с Уизли. Скажи ему, какой он...

— Да, — повторила она тише, когда Тони заговорил о том, что на месте Рона мог бы быть он. Воинственность начала таять, уступая место чему-то другому. Чему-то неудобному.

— Да, — почти шёпотом согласилась она на слова о её сари. Оно и правда было потрясающим. Она хотела комплиментов сегодня. Хотела чувствовать себя красивой. И с Реми она чувствовала.

Но голос Энтони вдруг стал тише, и что-то в его интонации заставило Падму замереть. Она смотрела на его лицо и видела — он раздавлен. Это было не про месть Рону и не про уроки манер. Это было про что-то совсем другое, и Падма отчаянно не хотела это слышать.

Она знала. Конечно, знала. Она чувствовала это уже давно, просто... просто надеялась, что ему не хватит духу сказать это вслух.

Не сейчас. Не сегодня.

— Ему бы не помешало услышать, какой он безмозглый чурбан, — пробормотала она, глядя куда-то в сторону.

Но слова звучали пусто. Потому что буря неслась на неё, неотвратимая, и Падма чувствовала, как паника поднимается откуда-то из солнечного сплетения. Она смотрела, как Тони проводит рукой по лбу — знакомый жест, который она видела сотни раз. Она так хорошо его знала. Знала, что сказать, чтобы успокоить. Что сделать, чтобы рассмешить. Как поддержать, когда ему плохо.

Вот только сейчас всё, что она могла бы сделать, он воспримет неправильно. Она слушала его слова, и с каждым словом что-то сжималось внутри всё сильнее.

Потому что она и правда не хотела его. Не так, как он хотел того. Он нравился ей — Мерлин, конечно нравился! Он был потрясающим человеком, замечательным другом. За четыре года, проведённые рука об руку, она привыкла к тому, как хорошо было с ним рядом. Как они понимали друг друга с полуслова, смеялись вместе, грустили вместе, обсуждали всё на свете от домашних заданий до смысла жизни. Она любила его.

Просто... не той любовью.

И ей было страшно стыдно признаваться в этом даже самой себе, хотя стыдиться здесь было совершенно нечего.

Когда Энтони замолчал и повисла тяжёлая тишина, Падма медленно отошла в сторону. Выбрала узкое кресло у дальней стены — подальше от камина, хотя именно там, в тепле, ей хотелось бы сесть. Но Тони стоял у камина, и приближаться к нему сейчас... она не могла. Не хотела давать ему ложных надежд. Не хотела, чтобы он подумал...

Она опустилась в кресло и начала стягивать туфли, чтобы было чем занять руки. Они с глухим стуком упали на ковёр, и Падма уставилась на них, понимая, что в спальню она попадёт не скоро. Мысли о Реми, о его улыбке, о том, как его губы коснулись её руки — всё это казалось таким далёким сейчас. Неуместным.

— С тобой мне легко, Тони, — сказала она тихо, всё ещё глядя на туфли. — Как ни с кем другим. Ты мой лучший друг, и я... я дорожу этим больше, чем ты думаешь.

Она попыталась улыбнуться, но получилось кривовато. В голове мелькали обрывки воспоминаний — как они вместе просиживали ночи в библиотеке, как он приносил ей шоколад, когда у неё было плохое настроение, как они спорили о каких-то глупостях и потом мирились через пять минут.

— Но ты хочешь большего, — продолжила Падма, и голос её стал тише. — Того, что я не могу тебе дать. Я могла бы пойти с тобой на бал как друг, но... ты же не хотел идти со мной как друг. Правда?

Она подняла голову и заставила себя посмотреть ему в глаза. Это было труднее всего — видеть боль в его взгляде и знать, что она причина этой боли.

— Знаешь, о чём я думаю? — Падма сжала пальцы в замок так сильно, что костяшки побелели. — Что ты не учитываешь будущее. Не только то, что я чувствую, но и то, что будет дальше. Мы попробуем, Тони. И это разрушит нашу дружбу. Мы недолго повстречаемся, а потом расстанемся, и мы никогда... никогда не вернёмся к тому, что у нас есть сейчас.

Её голос дрогнул на последних словах.

— А я боюсь потерять тебя. По-настоящему боюсь.

Она всё ещё смотрела на него, моргая чаще обычного, потому что глаза предательски щипало. В горле стоял комок, а сердце колотилось так, будто она пробежала марафон.

Падма сказала правду. Наконец-то. И теперь оставалось только ждать, что он ответит, понимая, что их дружба, возможно, только что закончилась.

Отредактировано Seamus Finnigan (28.10.25 02:20)

Услышав утвердительный ответ на свой вопрос, Патил на секунду почувствовала искорку слабой, почти призрачной надежды. Может быть, он понял. Может быть, они смогут...

Но следующая фраза погасила эту искру быстрее, чем она успела разгореться.

Девушка положила холодные ладони по обе стороны шеи в попытке остудить поднимающееся отчаяние. Он не слышал её. Совсем. Она только что объяснила — объяснила! — почему это плохая идея, почему это разрушит всё, что у них есть, а он... он просто не услышал. Или не захотел услышать.

А может, не мог.

Но в одном он был прав — прежней версией себя ни ему, ни ей завтра не проснуться.

— Тони... — начала она, но голос застрял в горле, когда он продолжил.

Слова про то, что ей легко отказаться, что она ничего не теряет, ударили её как пощёчина. Падма застыла, чувствуя, как внутри всё сжимается в болезненный узел. Ничего не теряет? Она теряет его. Прямо сейчас, в эту секунду! Она смотрит, как он разваливается на части, и ничего не может с этим сделать, и он обвиняет её в том, что ей всё равно?

Это было несправедливо. Так несправедливо.

— Я не предлагаю… — попыталась она возразить, но он не остановился.

И вот тогда Падма поняла.

Дружба кончилась. Не завтра, не через неделю, не «если мы попробуем и не получится». Она кончилась прямо сейчас. В тот момент, когда он произнёс эти слова — «я не знаю, как вести себя с тобой, как раньше». Всё, что они строили четыре года — их лёгкость, понимание с полуслова, часы наедине в мечтах о будущем, смех над глупыми шутками, поддержка в трудные дни — всё это уже мертво.

И ничего, ничего она не может сделать, чтобы это изменить.

Рейвенкловка сидела неподвижно, ощущая, как что-то внутри медленно рвётся на части. Он говорил дальше — с горечью, со злостью, с обидой. И она хотела крикнуть, что он и так достаточен, что дело не в этом, совсем не в этом, но слова застревали где-то между сердцем и губами.

А потом он сказал ЭТО.

Падма вскочила с кресла так резко, что туфли, будто испугавшись, с глухим стуком отскочили от её ног, но она даже не заметила. Голые ступни сами понесли её вперёд, к дивану, за которым стоял Энтони, и только когда она почти дошла, то остановилась. Рука потянулась к нему, но замерла в воздухе, не решаясь коснуться. Потому что прикосновение сейчас означало бы... что? Утешение? Жалость? А он не хотел её жалости. Он хотел её любви, и это единственное, чего она не могла ему дать.

— Тони, нет, — прошептала она, и голос предательски дрогнул. — Дело не в... ты прекрасен, ты...

Слёзы текли по щекам, тёплые и солёные, и девушка даже не пыталась их остановить. Какой смысл? Он и так видел её насквозь. Всегда видел.

— Дело не в красоте, — продолжила она изменившимся голосом, и каждое слово давалось с трудом. — Дело не в том, что ты недостаточно хорош или... или что-то с тобой не так. С тобой всё прекрасно, Тони. Ты самый лучший человек, которого я знаю.

Но даже произнося это, она понимала, как жестоко это звучит. Как больно. «Ты прекрасен, но я всё равно не могу тебя полюбить» — что может быть хуже?

И он никогда не поймёт настоящей причины. Не поймёт, что даже если бы она согласилась попробовать, даже если бы заставила себя — это не сработало бы. Потому что он не слышит её. Даже сейчас, когда она стоит перед ним в слезах и пытается объяснить — он слышит только собственную боль.

Он впустил бы её в свою золотую клетку. Дал бы всё, что только можно. Заботился бы, оберегал, любил — по-своему, как умел. Но никогда, никогда не спросил бы, чего хочет она, что ей нужно на самом деле. Потому что в его голове уже есть картинка того, какой должна быть их любовь, и в этой картинке нет места её голосу.

А она не канарейка. Не хочет быть канарейкой.

Падма моргнула, пытаясь прочистить затуманенное слезами зрение, и посмотрела на его тёмный силуэт. На сжатые кулаки. На то, как напряжены его плечи. Словно чувствуя её взгляд, Тони повернулся и встретил его. В его глазах было столько всего — надежда, отчаяние, любовь, которую он не умел скрывать.

Он снова начал говорить про Бал, но остановился на полуслове. На недосказанной фразе, которая висела между ними тяжёлым грузом. Падма сделала маленький шаг вперёд, встретив спинку дивана животом. Слёзы всё ещё текли, но голос стал тверже.

— ...которого ты любишь, — закончила она за него тихо.

Потому что это нужно было сказать вслух. Признать. Даже если от этих слов становилось ещё больнее обоим.

Молчание повисло между ними, слышно было треск поленьев в камине и чьи-то голоса наверху. Падма провела ладонью по лицу, размазывая слёзы, но они продолжали течь.

— Ты прав, — выдохнула она, и в голосе звучала горечь от того, что ей приходится сказать то, что он хотел услышать. — Мне проще. Намного проще. Ты теряешь больше, чем я, и это несправедливо. Я не знаю, как это исправить, Тони. Не знаю, как сделать так, чтобы тебе не было больно.

Она сглотнула, пытаясь справиться с комом в горле.

— И я не понимаю, почему сердце работает так, а не иначе. Почему с кем-то есть эта искра, а с кем-то — нет. Даже когда другой человек во всех смыслах лучше. — Голос её дрогнул. — Если бы чувства работали по логике... если бы я могла выбирать... Но я не выбираю. Не могу.

Патил подняла на него глаза, полные беспомощности и отчаяния.

— Я люблю тебя, Тони, но не так, как любишь меня ты. Прости, что не могу изменить то, что чувствую. Прости, что не знаю, как сделать это иначе.

Она стояла так близко, что могла бы дотянуться и коснуться его руки, но не сделала этого. Просто стояла и смотрела на него сквозь слёзы, ожидая... чего? Она не знала. Может быть, того, что он скажет ей уйти. Или того, что он всё поймёт. Она не могла уйти первой, не могла оставить его так. Даже если дружба уже кончилась, даже если между ними больше ничего не будет — она хотела быть здесь. Рядом. Пока он не попросит её уйти.

Потому что он всё ещё был ей дорог. Несмотря ни на что.

Отредактировано Seamus Finnigan (28.10.25 13:30)