Он знал, что она будет здесь. Не надеялся — именно знал.

Это было необычно для человека, который годами игнорировал сплетни и светские разговоры, чья предпочитаемая компания ограничивалась одним человеком — им самим, а если на человека больше, что уже было целой вечеринкой, на которую он никогда не являлся.

Но какой-то внутренний механизм в нём надломился — и сделал ради неё исключение. Он не мог не сделать этого, стоило только услышать её имя — Лаванда Браун. Его уши, будто помимо воли, начали ловить и впитывать каждое слово, каждый обрывок разговора, который раньше пролетал бы мимо.

Лаванда Браун и Рон Уизли расстались.

Наконец-то. Он ждал этого момента, когда больше не придётся отгонять от неё других, предпочитая до сих пор жить своей тихой, пустынной жизнью, боясь подпускать её — такую ослепительную — слишком близко. Но даже мотылёк, ведомый слепой надеждой, летит на яростный свет фонаря. Чёртово насекомое.

И он, ослеплённый, летел теперь на свой свет в полной, беспросветной тьме.

Пролёт, поворот, подъём по лестнице, намеренно не касаясь перил вспотевшими ладонями. Перед самым выходом в коридор он машинально поправил выцветшую мантию, хотя ему никогда не было до неё дела.

Сердце предательски забилось где-то в горле, но на лице не дрогнул ни один мускул. За это, пожалуй, стоило благодарить покойного отца, выдрессировавшего сына как послушного пса, чьё лицо не должно выдавать ни страха, ни желаний.

Он вошёл на площадку астрономической башни, и его захлестнуло.

Не светом — свет луны был скуп и призрачен. Его захлестнуло её присутствием. Оно висело в холодном воздухе гуще тумана, плотнее тени. Лаванда стояла у самого края, положив ладони на холодный камень парапета, и смотрела вверх. Она была так близко, что он различал лёгкую дрожь в её плечах от ночного ветра и едва уловимый профиль, освещенный небом.

Первая реакция была животной, примитивной и хорошо знакомой: уйти. Развернуться и раствориться в темноте лестницы, как делал это бессчётное количество раз.

Стоп.

Ноги сами приготовились к отступлению, мышцы спины напряглись для поворота.

Но он не двинулся с места, будто корни проросли сквозь подошвы ботинок и приковали его к каменным плитам. Это была не сила воли. Это была слабость — та самая, против которой он так яростно боролся. Слабость, что оказалась сильнее всех его защитных механизмов. Он подавил порыв к бегству, заставив себя стать частью пейзажа — неподвижной, тёмной колонной в архитектре башни.

Она плакала у оранжереи, — пронеслось в голове обрывком чужой фразы. Теперь он искал следы на её лице. Не находил. Видел лишь сосредоточенное ожидание, устремлённое к небесам. Возможно, Уизли стёр всё остальное. Или она просто хорошо прятала. Как и он.

Уйди. Сейчас же. Пока не наделал глупостей, — забила тревогу привычная, циничная часть его сознания. Она не для тебя. Ты лишь испортишь ей этот момент.

Но была и другая часть. Та, что вынудила его подняться сюда. Та, что годами копила в себе этот немой диалог. И сейчас, под аккомпанемент падающих звёзд, этот диалог рвался наружу.

Он не произнесёт ничего сложного. Ничего поэтичного. Ничего, что могло бы его выдать. Его голос, когда он наконец заставил его работать, прозвучал непривычно низко, сдержанно, почти глухо — так, будто слова пробивались сквозь толщу льда.

— Звёзды… хорошо падают.

Фраза была абсурдно простой, почти детской, и от этого неловкой. Он ненавидел её в ту же секунду, как она сорвалась с губ. Это было не то. Совсем не то, но отступать было поздно.

Он сделал едва заметный шаг вперёд, всё ещё оставаясь в тени, но уже на границе лунного света, падавшего рядом с ней.

Тео приготовился ко всему.

К молчанию. К насмешке. К тому, что она просто уйдёт.

Отредактировано Theodore Nott (04.12.25 02:27)