Хотел бы он знать, чем заслужил Ройдена. Его немое присутствие. Тот факт, что Барлоу не отвернулся, когда мог бы — должен был, по всем законам их испорченного мира, не стал задавать вопросов, на которые не существовало честных ответов, просто принял его обратно, как принимают факт плохой погоды — без восторга, но и без осуждения.

Почему? В первый раз, после всего того ада в Хогвартсе, можно было списать на шок, на общую растерянность. Они все тогда были сломанными игрушками, выброшенными из привычной коробки, но потом было возвращение в общую комнату в подземелье, где стены давили сыростью и памятью, были взгляды, быстрые и острые, как лезвие бритвы, было его собственное онемение, которое он носил как вторую кожу, и сквозь это онемение проступало одно: Барлоу не отводил глаз, не лез с утешениями, не требовал объяснений. Он просто был. Сидел в своём кресле у потухающего камина, читал или делал вид, что читает, и его присутствие было ощутимо тяжёлым.

Он не спас его. Не бросился с палочкой наперевес. Он просто не стал добивать. Когда другие шептались, когда в воздухе висело молчаливое осуждение или, что хуже, жалость, Ройден своим поведением выносил вердикт: «Ты жив. Этого пока достаточно».

Или?..

Может, в этом и была суть: не сантименты, не привязанность, а холодное признание долга? Долга, о котором не говорят вслух. Они жили в одной комнате слишком долго, видели слишком много, знали, что скрывается за масками благополучия друг у друга. Ройден знал про отца, про тёмные дела, Теодор видел ту самую, скрытую ловкость, осторожность. Они были звеньями одного и того же по обстоятельствам, и перепилить одно звено означало ослабить всё.

Смог бы он поступить так же, окажись по ту сторону баррикады на его месте? Если бы Барлоу был тем, кого вырубили, кто вернулся пустым и разбитым? Теодор не был уверен. В нём слишком много было от отца — ледяного, расчёливого. Но, возможно, именно поэтому он и ценил этот немой выбор Ройдена, тот поступил не как Нотт-старший, он поступил иначе, и в этом иначе была капля чего-то, что не поддавалось логике.

Теперь, втянутый обратно в это странное, неозвученное партнёрство, он пытался понять правила, но их не было. Было только тягучее сейчас. И пока это сейчас длилось, он чувствовал себя чуть менее разбитым. Не целым — нет, но хотя бы не рассыпающимся в прах, ощущая туман костями. В ушах до сих пор стоял звон, помнил вспышку зелёного света, резкий толчок в грудь, и затем — ничего. Провал. Пробуждение было хуже: мир, вывернутый наизнанку, хаос, чужая боль, и это давящее, унизительное осознание собственной беспомощности.

Он шёл рядом с Ройденом, но словно на расстоянии. Шаги Барлоу были чёткими, уверенными, отбивающими ритм реальности, в которую Тео никак не мог вернуться. Его собственные ноги двигались автоматически, подчиняясь мышечной памяти. Он видел, как Рой ловким, неброским движением передал конверт, видел осторожную проницательность в его взгляде. Барлоу не спрашивал. Это была единственная форма милосердия, на которую Теодор мог рассчитывать и которую мог принять. Любой вопрос расколол бы хрупкий лёд, прикрывающий эту пустоту, и наружу хлынул бы бесформенный и постыдный страх, не знавший выхода.

Они остановились у витрины, за которой бугрились скрюченные коренья и пыльные соцветия. И тогда Рой толкнул его плечом, сбивая спесь, Тео встрепенулся, оторвав взгляд от витрины. Взгляд Барлоу был прищуренным, оценивающим, лишённый жалости, но полным понимания.

— Хочешь, угощу выпивкой? Знаю одно место.

Фраза прозвучала не как приглашение, а как констатация факта. Не «давай поговорим», не «тебе плохо», а это было признание того, что слова бессильны, а нервы оголены до предела. Это было предложение разделить бремя их фамилий, их выбора, их пережитого кошмара. Привилегия взрослых юношей, которым нести на своих плечах будущее, трещащее по швам.

Что-то внутри Теодора, каменное и замерзшее, дрогнуло, дало трещину, сквозь которую пробился слабый, хриплый звук, похожий на согласие. Он кивнул, едва заметно. Да. Да, он хочет. Он хочет, чтобы эта ледяная внутренняя тишина хоть на время сменилась тёплым, обволакивающим огнём огненного виски. Хочет сидеть в тёмном углу, где не надо ничего изображать, и чувствовать, как жар расползается по жилам, вытесняя онемение.

Рой констатировал что-то про туман, про солнце. Тео поднял голову, последовав его взгляду. Небо было сплошным, низким, грязно-серым потолком. Оно не предвещало ничего, кроме продолжения существования, но сейчас, впервые за многие дни, это не казалось окончательным приговором. Это было просто погодой. Фоном.

— Похоже на то, — выдавил он наконец, и его собственный голос прозвучал чужим, он вынул руки из карманов, разжал закоченевшие пальцы.

И тут напали Пожиратели смерти. Внезапно и бесшумно, как только двое друзей завернули в переулок. С губ Нотта сорвалось:

— Нет, нет, нет...

Было полным безумием даже пытаться дать им отпор и на секунду Нотт заподозрил Роя, скосив на него взгляд, но последователи Тёмного Лорда и его взяли, так что мысль о предательстве сразу же прошла, так же быстро, как и появилась.

Отредактировано Theodore Nott (Сегодня 00:00)