Эдвард оказался в ситуации, когда ему нечего сказать.

Ни оправданий, ни объяснений, ни даже успокоения он себе не находил. Лишь ощущал всепоглощающий стыд, от которого кровь в жилах стыла. И говорить об этом стыде было решительно не с кем, ведь Эд меньше всего желал выставлять себя невоспитанным хамом.

Эд нес в пакете несколько аппетитных пирожных с ужина, шагал в сторону Больничного крыла. В прошлый раз, когда он там был, навещая Эрику, Эд успел наслушаться страданий о том, что в еде у них там сплошные лишения и одни тоскливые овощи. Но Эрике, несмотря ни на что, овощная диета вроде как нравилась.

Эдвард нес сладости подруге с ужасной меркантильной целью, и он не хотел в этом признаваться, однако планировал Эрику подкупить.

— Здравствуй, — тихо и осторожно поздоровался Эд с Эрикой, неуверенно оглядываясь.

Меньше всего ему хотелось нарушить покой крыла и навлечь на себя гнев Помфри. Эдварду хотелось побыть здесь подольше, получить возможность вдоволь поговорить с Эрикой, обсудить с ней свою … невыносимую в своей безобразности проблему.

— Как ты себя чувствуешь? — но начинать Эд решил издалека.

Эдвард быстро нашел стул и сел напротив койки Эрики, протянув той пакет с пирожными. Улыбнулся, умилившись, как быстро в себя девочка пришла, оживившись при виде угощений, и не нашел, что ей ответить.

Он тоже был рад видеть Эрику в добром здравии, но язык не поворачивался продолжать светскую беседу, слишком глубоко на душе скребли кошки. Эдварду ужасно не нравился он себе такой — расфокусированный, рассеянный, ни на чем не способный сосредоточиться как следует.

Думающий лишь о себе.

— Да… — попытался было Эд отмахнуться от вопросов, но заметил в Эрике яркую вспышку недовольства. — То есть…

Не было смысла играть роль доброго друга, который пришел навестить лишь с заботливой целью, — Эрика успела хорошо узнать Эдварда, чтоб играючи раскалывать все его ухищрения и увиливания.

— Мне кажется, я больше не нравлюсь Элис.

Вот.

Он выпалил это быстро и стремительно, боясь, что если не проговорит скороговоркой, то слова растеряются на языке и не захотят вслух произнестись.

Эдвард ссутулился, будто хотел спрятаться от ее пристального взгляда. Он пытался собраться с мыслями, но слова никак не хотели складываться в стройное объяснение. 

— Никто ничего не болтает, — наконец ответил он, потирая шею. — И Элис ничего не натворила. И я… я, наверное, сам все порчу.

Вспоминать ту неловкую сцену в коридорах было невыносимо. Эдвард не раз прокручивал в голове свой глупый поступок и не понимал, что на него нашло. Почему его мысли заполонило чем-то неправильным?

— Элис ведь… она заслуживает лучшего. Лучше, чем я.

Эдвард поднял глаза, в которых на мгновение мелькнуло нечто большее, чем сомнение — страх.

— Ей больше не нравится, когда я ее целую, — вдруг покраснев, стыдливо произносит Эдвард, но знает наверняка, что Эрике можно довериться: — Наверное, я больше не кажусь ей привлекательным.

Эдвард вновь потер шею, стараясь скрыть напряжение, которое сковывало его тело. Внутри все бурлило, как будто он проглотил камень, который застрял в горле. Все его слова звучали как оправдания, даже для самого себя. Он не был уверен, что стоит продолжать говорить, но уже не мог остановиться.

Он знал, что все это звучит нелепо.