— Я ударила тебя, — бормочет Ребекка, не отрывая взгляда от Чонси. Стыд, едкий и тяжелый, как свинцовые облака, давит на грудь — за свой поступок, за несдержанность, за те ядовитые мысли, что разъедают хрупкие мосты доверия между ними. — Ты простишь меня? — её голос тих и неуверен, будто сорвавшийся шёпот нарушителя, переступившего запретную черту. Любое действие влечёт за собой последствия — этот урок вбит в её голову с детства, словно гвоздь в дубовую доску. И теперь она замерла, не в силах отвлечься, не смея даже дыхание перевести, ожидая расплаты.
Чонси Саммерс — он всегда как солнце: ослепительный, тёплый, щедро раздающий свои лучи, готовый укрыть от любых бурь и тревог. Жаль только, что её разум — не небо, а лабиринт, где она блуждает, снова и снова прокручивая одну и ту же мысль, пока та не превратится в острую игру, которая будет каждый раз напоминать о просчете. Что можно было сделать иначе? Как избежать ошибки? За промахи ругают, но каждому хочется слышать слова нежности и одобрения — даже если он яростно отрицает это. Так устроены люди: жаждут любви и заботы, но боятся в этом признаться.
— Я это знаю, — её брови взлетают вверх. Странно, что для кого-то это откровение. Детство существует для того, чтобы быть наивным и глупым, но Арнклифф с пелёнок усвоила, что ей такая роскошь недоступна. Её семья — ледяной замок: строгий, чопорный, без единой трещины, сквозь которую могло бы пробиться тепло. Ни Бернис, ни Уильям не утруждали себя заботой о ребёнке. Если бы не Фарли… кто знает, во что превратилась бы Ребекка? А так — есть шанс, что из неё ещё получится нормальный человек. — Мне не нравится заниматься самообманом, и мне не обидно. Просто я… такая, — её ладони раскрываются и опускаются вниз, будто рисуя в воздухе контур собственной сути. Неизменной. Неудобной, но — её. — И в целом, не считаю, что это плохо.
Казалось, вспышка ревности угасла — пожар потушен, угли развеяны по ветру, чтобы ни одна искра не смела вспыхнуть вновь. Но она забыла об одном: о буйном нраве своего парня. Чонси не из тех, кто отступает. Он ведёт её к шкафу, смахивая с зеркала слой пыли, словно стирая границы между иллюзией и правдой. На мгновение Бекс ловит себя на мысли, что гордится им. Его считают беспечным куролесом, но он — как река: упрямо течёт своим путём, не оглядываясь на чужие насмешки. И когда захочет оглянуться назад — не найдёт в прошлом ничего, о чём стоило бы жалеть.
Его ладони на её талии — это не просто прикосновение. Это крепость, это обещание: ты в безопасности. Доверие, которое она не смогла разрушить своей глупой ревностью. Лопатками она чувствует его грудь — широкую, надёжную, — а сквозь кожу — ритм его сердца, ровный, успокаивающий. Так просто — откинуть голову на его плечо, встретиться с ним взглядом в зеркале.Ей нравится то, как они выглядят, как горят глаза, стоит оказаться рядом. Что это: симпатия, влюблённость или нечто большее? Однозначного ответа у Бекки нет, но спешить некуда. Чонси не требует громких признаний и н оказывает никакого давления, позволяя отношениям развиваться в своем, иногда неровном, темпе.
— Нет, — хнычет она, догадываясь, что сейчас произойдёт. Это невыносимо, стыд обжигает щёки, и она отводит взгляд, но зеркало беспощадно — румянец виден слишком отчётливо. — Я вижу другое, — её слова звучат как оправдание, лепет испуганной девочки, которую Саммерс пытается вытащить из скорлупы. — Мне достаточно того, что ты так считаешь… если, конечно, ты действительно так думаешь, а не просто подбадриваешь меня, — всё ещё не решается взглянуть ему в глаза, лишь накрывает его ладони своими, передавая через прикосновение то, что не может выразить словами.
— Не думай, что всё настолько плохо. Всё нормально. И я нормальная… — хотя бы в это хочется верить, — …Если тебе я нравлюсь такой, какая есть, то всё в порядке, — замолкает, а потом выдавливает из себя: — Ты… ты тоже мне нравишься. — Их взгляды наконец встречаются в зеркале, и эти слова должны прозвучать ясно, без двойных смыслов. — Мне не хочется, чтобы ты менялся. Ты… уникальный. — Её губы трогает лёгкая улыбка — искренняя, как первый луч после грозы.
Тёмные мысли отступают, как ночные тени перед рассветом. Главное — здесь и сейчас. А размышления о том, что она — лишь посредственность, жалкая наследница своих родителей, подождут. Всё чаще Ребекка ловит себя на мысли: её заслуги — это её труд, а не заслуга ледяной матушки и чопорного отца. Они лишь указывали, что нужно освоить, но сражалась со всеми трудностями она в одиночку.
Теперь у неё есть поддержка.
