Холодно. Не так, чтобы дрожать от осеннего ветра, но достаточно, чтобы чувствовать, как студеный воздух цепляется за щеки и проникает под мантию. Клайв не обращает на это внимания, шаг за шагом приближаясь к берегу. Он идет не спеша, словно у него впереди целая вечность, а не пара часов перед ужином.

Черное Озеро сегодня выглядит особенно мрачным. Тяжелая вода лениво колышется, едва отражая тусклый свет. Он смотрит на нее, но ничего не видит. Не замечает блеска рыбьей чешуи под поверхностью, не улавливает тихого всплеска, не гадает, появится ли среди волн тень кальмара. В другой день Лундквист бы задумался об этом, но не сегодня. Сегодня он просто сидит берегу и смотрит в пустоту.

Вчера ему исполнилось шестнадцать.

Он не думал, что это будет чем-то важным. Не ждал подарков, не строил планов на вечер. Гриффиндорец знал, что этот день пройдет, как и все остальные, и все же... все же с самого утра внутри него поселилась тяжелая, давящая пустота.

Клайв всегда любил дни рождения. Еще в детстве, во Франции, они были для него маленьким праздником — с шоколадными круассанами на завтрак, с маминой улыбкой, с отцовскими легкими объятиями. Потом, когда он начал учиться в Хогвартсе, радость не исчезла: друзья, торт со свечами, подарки, пусть и небольшие. Он даже не против был, когда однажды старосты забросали его праздничными конфетами на завтрак — пусть и пришлось потом вытряхивать сахар из волос.

Но в этом году...

Шестнадцать лет. Шестнадцать лет, и он чувствует себя так, словно каждый прожитый год лег на его плечи тяжелым грузом.

Он не стал рассказывать друзьям, что ему не хочется праздновать. Просто избегал разговоров, отмалчивался, отшучивался. В какой-то момент стало легче, но даже теперь он не может сказать, что ему хорошо.

Мама.

Эта мысль приходит мгновенно, так же, как вчера, как позавчера, как и долгий месяц с тех пор, как он последний раз видел ее. Она не поздравила его. Не написала ни слова. Но он и не ждал.

Клайв медленно опускается на траву, подтягивает колени к груди.

Иногда он думает, что было бы проще, если бы она просто умерла.

Мысль мерзкая, от нее становится противно, но он не может от нее избавиться. Больнее всего не потеря, а этот подвешенный момент между «есть» и «нет», между надеждой и осознанием, что чуда не случится. Он пишет ей письма, но они остаются без ответа. Рассказывает о жизни, о школе, о друзьях — но все это просто слова, растворяющиеся в воздухе.

Он не знает, читает ли она их.

Вода впереди колышется, но Клайв почти не замечает этого. Ему хочется закрыть глаза, забыться, на миг исчезнуть.

Где-то за спиной раздаются шаги.

Клайв слышит их, но не шевелится, не оборачивается. Он чувствует, как рядом кто-то опускается на траву, и лишь тогда медленно поворачивает голову.

Риона.

Она ничего не говорит. Просто смотрит на него, чуть склонив голову.

Клайв вздыхает, не пытаясь скрыть усталость.

— Не смотри на меня так, я в порядке, — его голос звучит тише обычного, но он пытается улыбнуться, — Наверное.