Драко сидел в глубоком кресле у самого камина, полулежа, будто лениво растекаясь по нему. Огонь потрескивал негромко, отражаясь в его глазах яркими всполохами пламени, и каждая вспышка была словно тихим эхом той легкости, которая наконец-то поселилась в его душе после стольких недель напряжения и сомнений. Последние дни принесли с собой необычное облегчение. Возможно, дело было в победе Слизерина над Гриффиндором на последнем квиддичном матче — в гостиной Слизерина сейчас витала атмосфера оживленного, почти праздничного настроения, передававшегося даже ему, несмотря на всю привычную отстраненность. Возможно, дело было в том, что он почти отпустил ситуацию с Кэти Белл и проклятым ожерельем, перестав наконец-то ночами просыпаться с чувством липкого страха и паники. Он даже почти поверил, что сумеет выдержать это задание, довести его до конца, не разрушив себя окончательно.

И Дафна. Их отношения, которые казались почти утраченными в начале учебного года, сменили вектор: из былой дружбы, переплетенной с невысказанной нежностью, они перешли в нечто большее — в глубокую, живую близость, в ту стадию, где взгляды уже не отводятся, а прикосновения больше не кажутся случайными. После месяца разлуки и недомолвок между ними установилась новая, почти интимная тишина — как если бы сердца договорились раньше слов. Он чувствовал еe присутствие почти физически, даже когда она не была рядом. Вспоминал еe смех, прикосновения, взгляд — и чувствовал, как в груди разливается нежное теплое чувство. Она стала для него лекарством — тем, что возвращало ясность в голове, тишину в сердце, дыхание в теле. Одно еe присутствие рядом исцеляло его, позволяло снова дышать полной грудью. И пусть на словах они еще не признались друг другу, все уже было ясно — то, что между ними, не нуждалось в обозначениях. Это чувство дышало в их взглядах, в касаниях, в тишине между словами. И его сила была очевидной.

Драко не обращал особого внимания на разговоры, которые велись вокруг. Крэбб и Гойл о чем-то гоготали, а вместе с ними был Алгар Харпер — слизеринец с их курса, один из тех, кто всегда был рядом: с первого курса, в той самой компании, с которой Малфой прежде проводил большую часть школьной жизни — на уроках, в коридорах, в общих насмешках и подколках. Они никогда не были особенно близки, и иногда Драко даже ловил себя на раздражении по отношению к приятелю — Алгар был не таким тупым, как Крэбб и Гойл, но зато куда более назойливым, будто все время пытался подражать ему, копировать манеру держаться, интонации, ухмылки. Харпер всегда любил привлекать внимание, хвастать своими достижениями или выдумывать их, если реальных не хватало. И это бесило. Больше, чем откровенное невежество других. Они были из одной стаи, хоть Драко и не воспринимал его как своего. Привычное присутствие — как фон, как шум, как один из тех, кто всегда вокруг, но никогда — по-настоящему рядом.

Голос Алгара был громче остальных, более нахальный, он пробивался сквозь гул голосов и шепот пламени:

— ...Так что, теперь официально мы с Гринграсс помолвлены... Она хороша, чертовски хороша. Думаю, мы с ней найдем, чем заняться, не дожидаясь свадьбы. — Он рассмеялся сально, звучно, и по гостиной прокатилась волна коротких смешков.

Драко застыл. Он не сразу понял смысл этих слов, его сознание медленно перерабатывало услышанное, словно с неохотой соединяя детали мозаики в одну картину. Помолвка? Гринграсс?

Его пальцы сжались на подлокотнике кресла, побелевшие от напряжения костяшки едва заметно дрогнули. Он не двигался, лишь глаза метнулись в сторону Харпера, пытаясь прочитать по лицу слизеринца, шутит ли он. Но в выражении лица Алгара было лишь самодовольство и горделивость. Внутри Драко что-то дрогнуло — не ярость, еще нет, скорее легкий треск напряжения, будто воздух вокруг него вдруг стал плотнее. Он заставил себя выдохнуть, не двигаясь, не подавая виду, как внутри все напряглось.

— Что? — спросил он, все еще сидя в кресле, чуть откинувшись назад, с той нарочитой небрежностью, которая почти всегда скрывала интерес. — Ты помолвлен с Гринграсс… Асторией?

Алгар усмехнулся:

— С Асторией? Да ну, она же мелкая. Нет, с Дафной.

И вот тогда все внутри сдвинулось. Не резко, а как при землетрясении — сначала тихо, подспудно, потом волной по позвоночнику, по челюсти, по пальцам. Драко вдруг вспомнил все последние разговоры, все встречи, прикосновения, взгляды. Неужели все это время она знала? Знала и молчала? Эта мысль была больнее всего.

— Говорят, она огонь, — продолжал Харпер, растягивая слова, явно наслаждаясь вниманием аудитории. — Не терпится уже оказаться с ней вдвоем, без лишних ушей. Я умею обращаться с такими девочками.

Сердце Драко забилось тяжело, почти болезненно, и с каждой секундой его охватывала все большая ярость. Он не думал ни о том, что скажут другие, ни о том, как это будет выглядеть. Сейчас он видел перед собой только Харпера, его наглое лицо, его самодовольную улыбку, его губы, произносящие гадкие слова о той, которая принадлежала только ему. Пусть еще не официально, не во всеуслышание, но еe сердце принадлежало только ему. И он не мог представить, как могло быть иначе.

Драко поднялся резко, так, что кресло за его спиной едва не опрокинулось, и сделал шаг к Алгару. Глаза его горели яростным серебром:

— Заткнись.

Голос был тих, холоден, но в нем звучала такая сила, что комната тут же затихла, все взгляды обратились к ним.

— Что? — Харпер поднял взгляд с искренним недоумением, совершенно не понимая, почему тон Драко внезапно стал таким холодным. — Что с тобой, Малфой?

Он подошел к Харперу вплотную — шаг уверенный, выверенный, но за этой размеренностью ощущалась внутренняя сжатость — как будто каждое движение сдерживало нечто гораздо большее  — взрыв, который он всеми силами пытался удержать внутри. Каждый дюйм его приближения чувствовался кожей — это было предупреждение, граница, до которой Харперу еще позволялось дышать. И в каждом шаге звучало: не смей. Взгляд — сверху вниз, подбородок приподнят, глаза холодные, как сталь. В этом движении было нечто угрожающее, и в то же время — подчеркнуто контролируемое, словно Драко позволял себе ровно столько, сколько нужно, чтобы не сорваться раньше времени.

Он остановился так близко, что между ними не осталось воздуха. И затем, без предупреждения, толкнул Алгара обеими ладонями в плечи. Резко, уверенно. Силу рассчитал точно, как будто отмерял еe по линейке. Не на то, чтобы сбить с ног — на то, чтобы унизить. Показать, где чьe место. Харпер отлетел назад, задел табурет, споткнулся, и, выпрямившись, посмотрел на Драко так, будто перед ним стоял не человек, а опасное животное, срывающееся с поводка.

— Что ты несeшь? — сказал Малфой. Голос его звучал глухо, сдержанно, угрожающе ровно.

— Ты что, из-за Дафны?.. — начал Харпер растерянно, будто собираясь пошутить, но не понимал, в чeм шутка. — Не понимаю, в чeм дело… Я просто сказал — ну, красивая, горячая. Дафна же не из тех, кто обидится, если еe немного похвалят…

Он не договорил. В эту секунду Драко шагнул вперeд и ударил — резко, сильно, точно в челюсть. Удар был чистым, откровенным. В нeм не было ничего кроме злости и ревности, никакой скрытой правды, никакой сложной философии — просто дикое, яркое чувство, которое прорвалось наружу в одно мгновение, потому что он больше не мог и не хотел сдерживаться.

Алгар пошатнулся сильнее, на секунду замер, а потом метнулся вперeд, выхватывая палочку — но выронил еe, сбитый очередным толчком. Они сцепились — кулаками, плечами, телами, потеряв контроль и самообладание. Кто-то вскрикнул, кто-то вскочил, но никто не вмешивался. Крэбб и Гойл застыли, как вкопанные.

Отредактировано Draco Malfoy (05.04.25 18:26)

Драко никогда не позволял себе подобных проявлений. Ему казалось унизительным, недостойным его статуса и фамилии — ввязываться в рукопашную драку, словно какой-то магл — махать кулаками, будто бы другого выхода не существовало. Но сейчас — именно сейчас, когда его кулак снова и снова сталкивался с лицом Харпера, ему было плевать на статус, на правила, на то, что обо всем этом подумают остальные. В его голове билось лишь одно желание — заставить мерзавца заткнуться любой ценой. Конечно, он мог бы просто достать палочку, направить ее на Алгара и заставить того захлебнуться собственными словами. В голове даже промелькнула мысль использовать заклятие посерьезней — может быть, даже запретное, чтобы навсегда стереть эту ухмылку с его лица. Но благо здравый смысл еще удерживал его от этого, и вместо палочки Малфой выбрал кулаки.

Адреналин бил в виски, заглушая все посторонние звуки и пульсирующую боль от разбитой губы и саднящих ссадин на кулаках. Он не сразу почувствовал, что кто-то пытается оттащить его, не сразу осознал, что руки на его торсе принадлежат кому-то, кто пытается вмешаться в этот хаос. В первый момент он резко обернулся, уже готовый высвободиться и оттолкнуть того, кто опрометчиво решил встать на его пути, но тут же замер. Его взгляд столкнулся с глазами Дафны — в них было столько тревоги, непонимания и сиюминутного испуга, что вся злость, вся ярость на мгновение замерла в груди.

Драко отвернулся от этого взгляда, резко втянул воздух, пытаясь собраться с мыслями. Он все еще злился — на Алгара, на себя, на Дафну. Как она могла ничего ему не сказать? Он узнал об их помолвке от ее новоиспеченного жениха — узнал в самой мерзкой манере, какую только можно было представить. В груди клокотала обида, смешиваясь с гневом и чувством предательства, от которого было физически больно дышать. Его взгляд снова зацепился за лицо Харпера, а затем скользнул по остальным слизеринцам. В их глазах читалось недоумение, осторожность и растерянность. Никто ничего не понимал — никто не мог найти ответ, почему Малфой вдруг вспыхнул так яростно и неконтролируемо.

Он снова повернулся к Дафне, хотел что-то сказать, высказать все, что жгло его изнутри — спросить, знала ли она… Знака, конечно. Но как давно знала? Как долго обманывала его, держала в неведении? Но слова замерли в горле. Слишком много ушей, слишком много любопытных глаз. Единственное, что он позволил себе — это вопросительный, почти злой взгляд.  Почему ты не сказала? Но увидев ее растерянность, Драко тут же пожалел об этом немом обвинении. Он не хотел срывать на ней свой гнев, не хотел ранить ее даже взглядом.

Первым порывом было уйти — просто покинуть гостиную, чтобы не объяснять никому ничего. Драко уже было повернулся, сделал несколько резких шагов, но тут же остановился. Оставить ее здесь? С Харпером? Одну? Нет, это было выше его сил. К тому же он хотел объяснений — хотел услышать их из ее уст, хотел дать ей возможность высказаться. А главное — плевать на остальных, на толки, которые непременно пойдут после всего этого. Толки и так начнутся — после этой дурацкой драки ему уже нечего было терять.

Он развернулся резко, подошел к Дафне и, почти не глядя на нее, схватил девушку за руку — слегка грубо, требовательно, но без намерения причинить боль. Просто потому, что иначе он сейчас не мог. Не объясняя ничего ни ей, ни кому-либо другому, он потянул ее за собой, увлекая из гостиной. Его движения были напряженными, нервными, но за этой резкостью скрывалось лишь одно — необходимость поговорить, разобраться и, может быть, наконец-то перестать молчать о том, что на самом деле происходило между ними.

Драко шел быстро, не оборачиваясь, только крепче сжимая ее запястье, словно боялся, что она будет сопротивляться и останется там — в шуме, в глупых взглядах, в мерзких словах Харпера, которые все еще отдавались эхом в его голове. Каменные коридоры казались слишком узкими, лестницы слишком медленными, воздух — густым от пересмешек, которые будто следовали за ними, даже если уже никто не говорил ни слова. Он остановился только тогда, когда шум гостиной стих и стены вокруг словно сделались более глухими. Небольшая ниша — тупик у полуподвального окна, скрытая за стягивающимся гобеленом, в стороне от главного коридора — достаточно далеко, чтобы их не нашли сразу. Достаточно пусто, чтобы позволить себе дышать.

Он отпустил ее руку — резко, как будто только сейчас понял, насколько крепко ее держал. Пальцы разжались, и он на шаг отступил, отводя взгляд, чтобы собраться, взять себя в руки — дабы не сказать первое, что пришло в голову.

— Ты знала? — выдохнул он наконец. Голос был негромким, но напряжение в нем звенело, как в туго натянутой струне. — Все это время ты знала, что тебя хотят выдать за него?

Он не хотел звучать так — обиженно, обвиняюще, с едва сдерживаемым гневом. Но слова вырвались сами — слишком остро, слишком быстро, как боль от ожога. Он посмотрел на нее и уже готовился продолжить — выложить все: раздражение, злость, горечь, — но встретился с ее глазами. И замолчал. В ее глазах не было ни насмешки, ни холодного безразличия, как он, возможно, ожидал. Только растерянность — живая, обнаженная, такая, что в груди будто бы что-то сжалось.

Драко прикрыл глаза лишь на мгновение и сжал челюсть. Напряжение все еще сидело в плечах, в пальцах, в голосе, который так хотелось сорвать в крик, но он удержал его внутри — с усилием, как сдерживают пламя.

— Почему ты не сказала мне, Дафна? — выговорил он сдержанно, почти сквозь стиснутые зубы — голос вышел низким, глухим — будто он приказывал себе не сорваться, но в нем все еще пылала искра раздражения. — Мерлин, неужели для тебя ничего не значит то, что... — он запнулся, не зная, как правильно определить это. Он даже не был уверен, как назвать то, что связывало их весь последний месяц. Близость? Отношения? Что-то большее? Он чувствовал укол вины — за то, что так и не дал всему этому имени. За то, что просто наслаждался тем, что между ними было, не осмелившись признать вслух. Может быть, стоило. Но что уж теперь?

Не закончив фразу, он качнул головой, как будто сам себя одернул и отвел взгляд, устремив его куда-то в потолок, будто бы разглядывая свод, там, где тени колонн сходились в пересечении арок. Рука нервно взметнулась в воздухе — будто он хотел отмахнуться от собственных слов, от этой сцены, от себя самого. Он провел ладонью по лицу с тем бессильным ощущением, которое приходит после вспышки, когда эмоции отступают, оставляя после себя только пустоту и глухое эхо сказанного. Драко чувствовал, что говорит слишком много, слишком поздно, и, может быть, все это уже не имеет значения.

Драко слушал голос Дафны — тихий, осторожный, словно она боялась, что одно неверно подобранное слово может снова разжечь в нем только что погашенный пожар. И в этой ее осторожности — в мягкой, сдержанной интонации, в каждом выверенном слове, в том, как звучал ее голос, словно шаг по хрупкому льду, — он ощутил укол совести, едва уловимый, но болезненно отчетливый. Он видел, как напрягаются ее плечи, как она отворачивается, борясь со слезами, которые он едва не вырвал из ее глаз своей вспышкой. И это понимание пробивало его насквозь — остро, мучительно, безжалостно. Дыхание Дафны сбивалось, и он чувствовал себя виноватым в каждой ее судорожной попытке взять себя в руки. Его ярость, раздражение — все, что еще недавно казалось полностью оправданным, теперь выглядело нелепым и жестоким. Но даже понимая это, он не мог полностью избавиться от злости — на Харпера, на обстоятельства, на саму ситуацию, в которую они оба были втянуты.

Ее признание о том, что она узнала о помолвке только этим утром, заставило Малфоя выдохнуть — медленно, глубоко, будто облегчение, наконец, нашло брешь в его напряженном теле. Потому что, несмотря на всю злобу, вспыхнувшую от слов Харпера, несмотря на ярость, бушующую в нем из-за помолвки, больше всего он боялся одного — что Дафна действительно согласна. Что она знала заранее. Что молчала, потому что ей это было удобно. Эта мысль мучила сильнее всех оскорблений. Алгар был пустым местом, неприятным, самодовольным, но пустым — его можно было ударить, обругать, стереть с лица земли. Но если бы Дафна не отвергала эту помолвку, если бы она хотела ее… это было бы по-настоящему разрушительно. А теперь, услышав, что для нее это тоже было неожиданностью, он будто вновь обрел почву под ногами. Не решение, не выход, но хотя бы уверенность: она не предала. Он наблюдал за тем, как она подходит ближе, намеренно ловя его взгляд, словно стремясь убедить в своей искренности. И он верил — каждое ее слово звучало правдой. Горькой. Неприятной. Но утешительной.

Когда Дафна призналась, что не хотела, чтобы он нервничал, Драко почувствовал, как внутри у него что-то сжалось от осознания простоты и честности этих слов. Это было правдиво. И оттого невыносимо. Он отреагировал слишком бурно, слишком резко — это не требовало ни оправданий, ни сомнений. Это понимание обожгло его, как внезапный порыв ледяного ветра. Он стиснул челюсть, пытаясь сдержать вспыхнувшее раздражение, которое теперь обрушилось не на Дафну, а на него самого. Он не узнавал себя. Последние недели он чувствовал, как что-то в нем меняется — неуловимо, но неотвратимо. Он не до конца понимал, что с ним происходит, но знал одно — он стал другим. Юношеская пылкость, которая раньше была ему чужда, теперь жгла изнутри. Он чувствовал себя уязвимым, словно отдал часть себя без права вернуть ее обратно. Эти последние недели, когда он искал ее взгляд в толпе, когда ловил каждый шанс остаться с ней наедине, — все это казалось одновременно волнительным и беспокойным. И теперь, когда вспыхнул весь этот вихрь чувств, когда он впервые по-настоящему ощутил, что значит быть уязвимым перед кем-то другим, он поступал так, как прежде никогда бы не поступил. Он впервые осознал, что такое ревность. Острая, непривычная, беспощадная. Она сделала его другим. Настолько другим, что он сам себя не узнавал.

И все же в словах Дафны прозвучала важная деталь, которая действительно принесла облегчение — она не хотела этой помолвки. Она не ждала ее, не мечтала о ней, не стремилась к союзу с Харпером. Ее отвращение к нему, сказанное вслух, просто, ясно, без уклончивости, на миг принесло Драко ощущение того, что он не один в этой боли. Не решение, не выход, но ясность, которая возвращала дыхание. Но когда она добавила, что они вместе найдут выход, внутри снова что-то болезненно сжалось. Эта фраза — будто спусковой крючок. Не потому, что он не хотел этого «вместе», а потому, что она заставила его задуматься: как? Как они могут что-то придумать, если все уже решено не ими?

Первым порывом было написать родителям. Потребовать. Надавить. Убедить устроить помолвку с Дафной, чтобы разорвать уже объявленную. Но на следующей же секунде на него обрушилась холодная ясность. Отец — в Аскабане. И ему сейчас явно не до заключения помолвки — не до писем, не до обсуждений, не до решений. А значит, некому было решать. Его семья оказалась скомпрометирована, отброшена на обочину волшебного общества. Даже если об этом не говорили вслух, сейчас бы едва ли кто-то решился вступать в какую-либо официальную связь с Малфоями. Он, еще недавно считавшийся одним из самых завидных женихов, внезапно оказался тем, с кем сейчас не каждая семья захотела бы связываться. Кто согласится заключать брак с человеком, чей отец запятнан таким позором? Эта мысль принесла с собой болезненное чувство бессилия и гнева.

Стиснув зубы, Драко ощутил, как его пальцы нервно дрожат. Мысли в голове метались, сталкиваясь, как ртутные шарики на стекле, не давая сосредоточиться ни на одной. Он уже хотел взорваться — не на Дафну, разумеется, а на весь этот абсурд, на ситуацию, в которой оказался, на собственную беспомощность там, где от него требовались действия. И именно в этот момент Дафна сжала его ладонь. Ее касание было не просто нежным — оно стало якорем. Уверенным, крепким, не допускающим сопротивления. Он почувствовал, будто ее ладонь вытягивает из него то, что он сам не мог отпустить — напряжение, злость, невыносимый жар бессилия. Он поднял взгляд — и встретил ее глаза. В этот миг время будто сдвинулось с места: телу стало чуть легче дышать и грудная клетка расправилась, словно только сейчас он осознал, как давно затаил дыхание. Воздух будто наполнился теплом, и тишина между ними, наполненная преданным и трепетным присутствием Дафны, стала первым островком покоя за весь день. И именно в этой тишине, в этом неожиданном облегчении, Драко вдруг осознал, насколько остро нуждается в ней. Насколько мечтает об этом покое, который приходит только с ее присутствием. Это не просто прикосновение, не просто слова — это способ остаться собой в мире, который разваливается у него под ногами. И вместе с этим пришел страх. Страх ее потерять. Страх, что он не сможет ничего изменить. Что это безумие с помолвкой уже нельзя будет остановить. И в этом чувстве — в этом беспомощном, нарастающем, обжигающем желании не отдать ее никому — и зародилась мысль, прежде чем он успел как следует отрефлексировать, — дикая, необработанная, вспыхнувшая на обломках всех прежних попыток подумать рационально. Прежде чем он успел остановиться, прежде чем осознал вес этой фразы, она уже сорвалась с губ:

— Я убью Харпера.

Это не было угрозой, не было преувеличением. Просто мысль, пришедшая ему в голову раньше, чем он смог ее обдумать. И, произнеся это вслух, Драко вдруг понял, что не преувеличивал. Это была правда. Он действительно был готов убить Харпера, если тот попытается забрать у него Дафну. Одно запрещенное заклинание — и все будет кончено. И что ему за это будет? Кто посмеет ему что-то предъявить? Когда Темный Лорд вернется к власти, когда его отец вновь займет свое место рядом с Волан-де-Мортом, и их семья вернет былое величие, а он сам будет внушать трепет и страх, как приближенный того-кого-нельзя-называть, никто не посмеет спросить с него за подобное. Он был Пожирателем Смерти. Ему было нечего терять.

Драко поднял глаза на Дафну, осознавая, что она услышала его слова, предназначавшиеся лишь ему самому. В ее взгляде была нежность, тепло, которое он не мог и не хотел потерять из-за опрометчивого признания. Он накрыл ее руку своей, мягко взял ее ладонь и, не отрывая взгляда от лица девушки, прижался губами к ее пальцам, словно подтверждая свою решимость и одновременно пытаясь успокоиться.

— Прости меня, — прошептал он, уже тише и спокойнее, чувствуя, как эмоции медленно отступают, оставляя после себя лишь глубокую усталость и нежность к ней.

Он позволил ее руке выскользнуть из своей ладони — медленно, с задержкой, будто еще не был готов отпустить ее, пусть даже на мгновение. Протянув руки, он бережно взял ее лицо в свои ладони. Подушечками больших пальцев едва заметно провел по щекам, направляя ее взгляд к себе. Он внимал каждому ее вдоху, каждой дрожи ресниц, и, как только она снова подняла на него глаза, в этом взгляде, в их влажной глубине, уловил пульсирующую тишину, совпадающую с его собственным дыханием. Словно именно в этих секундных паузах между ее вдохами — осторожными, неровными — он сам мог научиться дышать заново. Их глаза встретились — и в этой тишине, в этой хрупкой, наполненной эмоциями паузе он повторил:

— Прости. Я... не мог вынести мысль, что он прикоснется к тебе... То, как он... — голос его дрогнул, и он замолчал, не желая причинять ей боль словами, которые сорвались с губ Харпера.

Он медленно провел ладонью по ее волосам, ощущая, как шелковые пряди скользят между пальцами. Взгляд его застыл на таком любимом лице, и, будто невесомо, костяшками пальцев он скользнул ниже — по щеке, вдоль линии челюсти, затем — по тонкой шее, останавливаясь у плеча, касаясь его так, словно хотел запомнить это прикосновение навсегда. В каждом движении была забота, тепло, желание защитить ее от всего на свете. Малфой смотрел на нее так, словно впервые понял, насколько глубоки его чувства и насколько невыносима мысль ее потерять. Он медленно выдохнул, чувствуя, как успокаивается, как гнев постепенно растворяется в ее присутствии, оставляя место только этой тихой, но незыблемой нежности. Он все еще поглаживал ее плечо — неосознанно, будто инстинктивно, как это делают те, кто не хочет отпускать. Подушечки пальцев описывали едва уловимые круги, словно в этом простом, почти бессознательном движении он находил опору, спокойствие, возможность остаться в настоящем. Драко продолжал это движение не спеша, почти машинально, будто сам не хотел разрывать эту невидимую нить между ними.

— Если бы я мог, я бы прямо сейчас увез тебя отсюда, — тихо сказал он, глядя в ее глаза. — Подальше от Харпера. От всех. Просто туда, где ты была бы только моей.

Но он не мог. Не мог одним взмахом руки избавиться от боли, но знал: если бы было можно, он бы это сделал без раздумий. Драко отвел взгляд, осознав — пульсирующе остро, почти болезненно — насколько сильно ему хочется забрать ее отсюда. Не потом, не когда-нибудь, а прямо сейчас. Это чувство нарастало изнутри, как прилив, как желание, от которого невозможно спрятаться. Он понял: еще чуть-чуть — и оно захлестнет его с головой. И тогда — убрал руку с ее плеча, резко, как от ожога. Челюсть заскрипела, когда он сжал зубы, сдерживая новый порыв. Пальцы невольно сжались в кулак.

— Я все равно что-нибудь придумаю, — выдохнул он глухо. — Клянусь, Дафна. Хоть весь мир сгорит, но я не отдам тебя ему.

Драко все еще ощущал напряжение, будто натянутую струну, пульсирующую под кожей, не дающую возможности перевести дыхание и расслабиться даже на миг. Кулак, сжатый до боли, словно слился с тяжестью его мыслей, с беспощадной злостью на мир, на Харпера, на всю эту абсурдную ситуацию, в которую они попали. Он пытался удержать внутри себя эти чувства, не дать им вырваться наружу, пока ее голос — тихий, спокойный, с оттенком грустной иронии — не вырвал его из мучительного круга собственных мыслей:

— ...придется тебе и правда увозить меня на другую планету, чтобы спрятаться от позора...

Слова заставили его сердце болезненно сжаться. Кажется, в них был иной посыл, но Драко трактовал все по-своему. Горькая нотка в голосе Дафны резанула по живому, заставив на секунду задуматься — а что, если и правда придется? Неужели это их будущее — в бегстве от мира, от осуждающих взглядов, от бесконечного шепота за спиной? В его голове пронеслось сразу несколько мыслей. Она говорила с легкой усмешкой, почти шутливо, но за словами слышалась тень сомнения. «Чтобы спрятаться от позора» — эти слова зацепили его, будто заноза под кожей. Потому что Дафна не знала, как близка оказалась к сути. Она не знала, кем он стал. Не знала, что под рукавом его рубашки скрыта Метка, которую ему действительно придется прятать всю оставшуюся жизнь, если все пойдет не так. Она не знала, что, возможно, у него уже не осталось права давать ей обещания. И все же она говорила о побеге с ним, так, будто верила, что с ним безопасно. Что он — ее защита, ее выбор. Хотела бы она этого, если бы знала? Если бы увидела, кем он стал на самом деле? Эта мысль пронзила его, словно ледяной гвоздь.

И в то же время, где-то глубоко внутри, горела другая мысль — мрачная, отчаянная, но дающая странное чувство контроля. Если... нет, когда Темный Лорд придет к власти, имя Малфоев перестанет быть запятнанным. Он вновь будет одним из первых. И тогда ему не придется прятать Дафну. Тогда он сможет заявить о них открыто. Забрать ее, не боясь осуждения. И никто не посмеет ему перечить.

Рука девушки, коснувшаяся его кулака, осторожно, почти невесомо, вырвала его из плена мыслей, и под этим прикосновением он невольно расслабился. Пальцы медленно разжались, напряжение постепенно начало отпускать, уступая место чему-то другому — спокойному и теплому, чему-то, что он испытывал только рядом с ней. Это доверие, которое он увидел в ее глазах, когда она приблизила его руку к своим губам, было настолько сильным и искренним, что оно прорвалось сквозь плотный слой тревоги и злости, которые окружали его, как защитная броня.

Драко почувствовал, как с каждым ее словом его внутренний мир становится чуть менее хаотичным, чуть более терпимым. Он почти был готов полностью отдаться этому чувству, полностью раствориться в нем и забыть обо всем остальном хотя бы на несколько мгновений. Почти готов был наклониться к ней, почувствовать вкус ее губ, забыться в ее прикосновениях. Но в тот самый миг, когда ее губы были на расстоянии дыхания, резкие шаги разбили эту близость вдребезги. Малфой резко отшатнулся, тело мгновенно сжалось от напряжения, словно рефлекс — инстинкт, который он не мог контролировать. Он резко повернулся, взгляд его был холодным и настороженным, но вспышка гнева уже не имела той ярости, которая недавно бушевала внутри. Она была тупой и глухой, будто у него даже не осталось сил, чтобы разозлиться и отчитать мальчишку за то, что ходит, где не положено. Он просто стоял, на секунду прикрыв глаза, позволив усталости пройтись тяжелой волной по телу. Затем провел ладонью по волосам, приглаживая прядь, упавшую на лоб, — жест молчаливого раздражения, усталости от бесконечных вторжений и попытки хоть как-то удержать контроль.

Именно в этот момент взгляд его скользнул к Дафне — она взяла ситуацию под контроль, и он смотрел на нее с легким удивлением, смешанным с невольным восхищением. Он почти с интересом прищурился, и напряженность в плечах начала отступать. Во всей ее решимости, в этой неожиданной, хищной грации — было нечто неотразимое. Он не мог отвести от нее глаз. То, как она приблизилась к мальчишке, ее уверенный голос, холодный и твердый, заставляли его уголки губ невольно приподняться в едва заметной улыбке. В ней всегда была сила, и сейчас она была особенно заметна — перед ним стояла настоящая слизеринка.

Когда мальчишка исчез, а Дафна вернулась к нему, раздраженно заметив, что ей не хочется больше здесь находиться, Драко глубоко вздохнул, переводя взгляд на ее лицо. Он разделял ее чувства, но в этом замке, казалось, просто невозможно уединиться. «Нигде нельзя остаться наедине. Хогвартс как большая клетка, окруженная зеваками — везде глаза и уши». Эта мысль эхом отзывалась в голове, пока вдруг не вспыхнула другая, спасительная идея. Он ведь недавно нашел место, где бы их никто не побеспокоил. Конечно, он использовал его для иных целей, но это было едва ли не единственное место в целом замке, где они могли остаться наедине. Выручай-комната. Место, где он работал над Исчезательным шкафом. Не самое уютное, напоминающее скорее свалку потерянных вещей, чем уютный уголок для уединения, но Малфой знал: комната позволит им исчезнуть ненадолго из этого мира и не пустит к ним нежеланных посетителей.

— Кажется, я знаю, куда мы можем пойти, — произнес он тихо, голос его звучал задумчиво, словно он до конца не был уверен, насколько это хорошая идея, но, кажется, у них было не так много вариантов. Он взял Дафну за руку, сплетая их пальцы, и повел за собой по коридору, направляясь на седьмой этаж, где напротив гобелена с троллем, находилась та самая стена — пустая и ничем не примечательная, пока ты не нуждался в ней по-настоящему. Остановившись, Драко коротко взглянул на Дафну, спокойно поясняя:

— В прошлом году Поттер водил сюда свой фанатский кружок. Думаю, это безопасно. Здесь нас не найдут.

Он отпустил руку девушки и трижды прошел вдоль стены, сосредоточившись на единственной мысли — чтобы место было безопасным, их собственным, защищенным от всего внешнего мира. С каждым шагом он чувствовал, как сердце бьется чуть быстрее — в ожидании и в надежде. Он остановился, затаив дыхание, и наблюдал, как появляется дверь — словно подтверждение тому, что желание быть с ней наедине оказалось достаточно сильным, чтобы обрести форму. Драко посмотрел на Дафну, задержал на ней долгий взгляд, в котором было молчаливое приглашение и подтверждение: «все в порядке, так и должно быть». Он чуть склонил голову, подзывая ее ближе, а затем, едва она подошла, приоткрыл дверь, на мгновение замирая, будто проверяя, не исчезнет ли Комната, стоит ему упустить момент. Он пропустил девушку вперед и только после этого вошел сам, словно боялся, что если задержится на пороге, Комната исчезнет, унеся с собой и Дафну, и его надежды на миг покоя вместе с ней.

Он замер, лишь переступив порог — сейчас Комната выглядела совсем иначе, нежели при его предыдущем ее посещении. Теплое дерево стен, приглушенный свет, мерцающий в стеклянных абажурах, легкий аромат старинных трав и полированного дерева — все это напоминало Драко об одном очень конкретном месте. Гостевой домик у озера, скрытого за полосой старых деревьев, в отдалении от главного здания поместья Гринграсс. Когда Малфой гостил летом у Гринграссов, они с Дафной часто прятались в этом домике от взрослых и бедняжки Астории, которую им поручали опекать, но которая, по их мнению, была еще слишком мала, чтобы играть со "взрослыми". Домик казался им тогда самым надежным убежищем, он был их личным тайным местом, где не существовало скучных приемов, надзора и обязанностей, где они могли быть просто вдвоем и болтать о всяких детских глупостях часами. Он был маленьким, но уютным: гостиная с камином, диваном и полками для книг, чайный уголок с круглым столиком у окна, примыкающая спальня с невысокой кроватью и комодом. Все здесь сохраняло отпечаток старинного уюта и сдержанного благородства — теплые древесные панели, мягкий свет, знакомый запах лаванды и сухих трав. Диван был все тот же — с вышивкой на подлокотниках, укрытый аккуратным пледом, а кресло, в которое когда-то Дафна забиралась с ногами, стояло точно у той же стены. Было трудно поверить, что они все еще находятся в стенах Хогвартса, а перед ними — лишь иллюзия, а не ожившее воспоминание из детства.

Он посмотрел на Дафну, взгляд его был смесью удивления и нежности — словно в ее облике, в этой тишине, наполненной полутоном ламп и запахом прошлого, он вдруг увидел все то, что искал последние недели: покой, ясность и ту редкую, драгоценную простоту, которую он боялся потерять. Это ощущение было почти телесным — теплым, плотным, как одеяло, накинутое на измученные плечи. И он почувствовал, как между ними выстраивается то, что не нужно было объяснять словами.

— Это наше место, — прошептал он тихо, подходя к Дафне и, наконец-то, обнял ее за талию, больше не опасаясь, что их кто-то потревожит. Это место пробуждало в нем воспоминания и чувства безопасности и покоя. Теперь мысли очистились от раздражения и недавнего гнева, оставив только одно — желание быть рядом с ней.

Отредактировано Draco Malfoy (23.04.25 00:41)