Пыльный кабинет на третьем этаже, давно заброшенный, но всё ещё хранящий эхо старых голосов, казался местом вне времени. Когда дверь за ними закрылась, и за щелчком замка стих шум коридоров, наступила та самая, почти хрупкая тишина, из которой обычно рождаются настоящие истории. Майкл провёл пальцами по спинке одного из старых кресел — ткань протёрта, дерево потемнело от лет, но всё это только придавало пространству особую театральную атмосферу.

— Вот тебе и сцена. — Сказал он негромко, обводя класс взглядом, словно представляя, как с этих пыльных досок когда-то действительно вещали герои. — Или то, что может ею стать. Нам, пожалуй, и этого хватит. Что думаешь?

Затем Корнер просто улыбнулся Ноле. Легко, по-актерски, как делал это перед преподавателями, перед друзьями, перед девчонками, с которыми вел изящные словесные дуэли. Но здесь — не играл. Здесь был он.

В его сумке лежала потрёпанная книга «Ромео и Джульетта», магическое издание, в переплёте которого серебром были вытиснены строчки, что светились, когда к ним прикасались те, кто говорил их с верой. Майкл поднял книгу, раскрыл, и она будто сама перелистнула страницу к сцене на балконе. Конечно.

— Знаешь, я читал, что Шекспир был волшебником. Официально это, конечно, не подтверждают, так как есть вероятность, что он из сквибов и всё написанное лишь маггловское дело. Но для меня в том, что он принадлежал хоть как-то к волшебному миру, сомнений нет. Читаешь его и всё слишком... узнаваемо.

Рейвенкловец опустил взгляд на страницы, покачав головой.

— Ромео был, конечно, влюбленный дурак. Но искренний. А Джульетта... она знала, что делает. Наверное. Не хотел бы я сам быть на их месте. Но сейчас всё равно попробую. – Корнер слегка усмехнулся и прошёлся по комнате, встал ближе к предполагаемой «сцене» — и вытянул руку. — Ну что, Моя леди Капулетти, готовы услышать признание в любви с налётом безрассудства или перед началом игры нам стоит сделать еще какие-то установки?

У Майкла в этом было намного меньше опыта. Лишь красивое лицо и желание познать новый театральный мир. Так что в начале пути он готов был подчиняться той, что имела больше опыта и могла их направить по нужной дорожке.

Нола уже поднималась на лавку, упрямо отказавшись от «установок». Майкл отметил про себя это с привычной смесью уважения  — у Джонстон всегда был свой способ раздвигать границы. И разумеется, она первой вошла в образ. Легко, как будто сцена существовала внутри неё всё это время, просто ждала момента проявиться.

Корнер сделал пару шагов назад и остановился у воображаемой «границы сада». Книга осталась в руке, но взгляд был прикован к ней — не к тексту. Он смотрел на неё, как должен был бы смотреть Ромео: с неуверенным благоговением, в котором всё ещё пряталась дерзкая искра юношеского безрассудства.

— Женою сделай.. – Эхом отозвались её слова. Они прозвучали как вызов и как разрешение одновременно. И Майкл, впервые за долгое время, почувствовал, что ему не хватает маски. Ни усмешки, ни остроумного замечания, ни даже своего привычного актёрского полутона — ничего из того, за что он обычно прятался.

Он выдохнул.

— О, по рукам! Теперь я твой избранник!
Я новое крещение приму,
Чтоб только называться по-другому.

Голос его сначала был чуть хрипловат, ниже обычного. Он говорил не громко, не театрально.  Каждое слово ложилось тяжело. Просто потому что он стоял здесь, напротив неё, и говорил это вслух, пытаясь казаться кем-то вроде Ромео. Хотя сам всегда боялся быть настолько уязвимым как тот самый Монтекки. Он поднял взгляд — встретился с её глазами. И отвёл. Не знал почему.

— Меня перенесла сюда любовь,
Её не останавливают стены.
В нужде она решается на всё,
И потому - что мне твои родные!

Майкл замолчал. Тишина между ними была ощутимее, чем всё, что он только что сказал. Он провёл рукой по шее, небрежно, как будто хотел стряхнуть напряжение, но не смог.

— Слишком... слишком сухо? Или может, наоборот, перебор? — Юноша посмотрел на Нолу и быстро моргнул, будто не был готов к её реакции, какой бы она ни была. — Знаешь, раньше я думал, что сцена это просто про голос и уверенность. Ну, типа, сказал красиво — значит, сработало.

Он пожал плечами.

— А сейчас — непонятно. Слова то ли звучат, то ли нет. И от этого как-то... не по себе. Прям уже вижу как ты мне пишешь рекомендацию: Корнер старался. Пятёрка за энтузиазм, но троечка за проникновенность. – И, уже тише, с едва заметной полуулыбкой рейвенкловец попросил.— Только будь честной. Я, вроде как, на это подписался.

Да уж, Майкл. Можешь ли ты вспомнить, когда в последний раз, чувствовал себя в безопасности в темноте? Пока что это тьма твоей неопытности в которой стоит лишь стать лучше.

Отредактировано Christopher Garland (30.04.25 16:57)

Он сделал, как она просила. Вернулся к началу. К самой первой точке, где встречается взгляд и зарождается мысль "а если?", ещё не вслух, ещё без смелости, но уже с неотступной необходимостью. Майкл поднял глаза на Нолу, ой, простите, Джульетту, на её силуэт в свете окна, и вслушался в собственное молчание, прежде чем снова заговорить.

Не читал дословно. Проговаривал медленно, как будто пробовал текст на гибкость. Не Ромео, скорее Майкл, которому нужно было понять как сказать так, чтобы не соврать, чтобы не перекричать, чтобы не спрятаться.

Рейвенкловец произнёс одну из тех фраз, что стояла первой в сцене. Потом ещё. Где-то перескакивал, где-то замедлялся, но взгляд не отводил. В этом, как ни странно, и был весь Ромео в его представлении, не в тексте, а в том, что продолжал говорить, несмотря на то, что каждое слово было на грани глупости и рока, который он в итоге не смог избежать.

Еще одна попытку в репетицию и... он не знал. Удалась или нет.  Но снова улыбнулся подруге и сказал честно:

— Ты... мне кажется, что когда ты здесь, я будто бы действительно превращаюсь в Ромео. И он... ну, Ромео, конечно, герой. Говорит, как будто у него в груди не сердце, а целая библиотека любовной лирики, красиво. И, наверное, мне даже завидно. Он только увидел её — и всё. Мгновенно влюбился и стал так красноречив.

Майкл покачал головой и улыбнулся, опустил взгляд, глядя на книгу с ролями.

— Знаешь, если так посмотреть и прикинуть на современный мир, то всё кажется таким нереалистичным. Не в плане чистокровных, а в плане признаний. Первых во всяком случае. Я, когда в первый раз влюбился, это было еще на курсе третьем, или втором, и ты даже не поверишь в кого. — Он покачал головой, чуть улыбнувшись. — Она была старше. Слизеринка, паредставляешь? Староста школы, но не та, которая сейчас, а предыдущая. И помню как однажды она со мной заговорила и, я как человек, который всегда могу расписать словесный опус, покраснел, замолчал и думаю, что замычал что-то невнятное в ответ! Потому что действительно меня эти чувства поглотили...А этот Ромео какой-то непробиваемый! 

Корнер поднял взгляд на Нолу, но уже не как сценический партнёр, а как кто-то, кому можно задать вопрос, не опасаясь, что он останется без поддержки.

— А у тебя было? Настоящее? Когда язык заплетался, голос терялся, а ты стояла и понимала, что ничего не контролируешь. Потому что это не про голову, которую мы рейвенкловцы всегда ставим на первое место. Ромео уж точно не рейвенкловец. Скорее тот самый гриффиндорец, который сначала не подумал, а потом умер.

Интересно, что думала Нола об этом. Действительно интересно.