И вот к чему это привело.

Себастьян прислоняет голову к холодному окну, наблюдая как медленно тают снежинке на стекле, множеством капель стекая вниз. Зрелище завораживающее; по крайней мере — единственное, которым можно хоть как-то себя занять.

В голове — слишком много «всего» и «ничего» сразу. Время от времени внутренние монологи разбавляет голос, слышать который по-прежнему трепетно и неловко.

Виола.

После выпуска он настраивал себя на то, что вряд ли увидит ее так скоро. Или может, и вовсе никогда. За лето он успел свыкнуться с этой мыслью, даже слегка отпустить свою ярость по отношению к Уоррингтону, старался думать лишь о том, что ему удалось расставить приоритеты. Что его жизнь, наконец-то, принадлежит только ему.

И снова — Виола. Встречает его горящими глазами, что потухают на долю секунды, стоит им друг друга узнать среди остальных новичков.

И вновь — она, теперь уже делит с ним одно купе на пути к неизвестному спустя два месяца работы бок о бок.

О России знает он не так, чтобы много, несмотря на то, что его мать не раз побывала здесь еще до падения красного, разъезжая по гастролям. Наверное, одна из некоторых вещей, что ярко вспыхивает памяти — холод. Холоднее, чем дома, в особенности там, куда именно они уже почти приехали.

Поезд замедляется, трясется еще больше, тем самым вызывая нелестные комментарии от его спутницы. Себастьян глухо усмехается, мельком взглянув на попытки Виолы сделать макияж — было бы перед кем красоваться.

Она и так красивая. Очень.

— А что не так с моей мимикой? — с интересом спрашивает он, поджимая губы.

Станция конечная; из холодного поезда приходится вынырнуть на еще более холодную наружу. Себастьян накидывает на плечи куртку и захватывает два чемодана — и свой, и Виолы, который раза в два тяжелее его собственного.

— После вас, — кивает он на открывшуюся дверь и пропускает ее вперед, но тут же об этом жалеет: их сопровождающий уже успел выскочить на платформу, и с приторно-раздражительно улыбкой протягивает руку Виоле, чтобы помочь спуститься.

Ладони лишь сильнее сжимают ручки багажа, а рот неприятно сводит. Иван, добившись желаемого, поднимает глаза на застывшего в тамбуре Дейли, что в ответ хмурится и все же спускается, дабы нарушить это ненадолго воцарившую идиллию.

— Добро пожаловать в Северобайкальск, — продолжая лыбиться, восклицает сопровождающий, всплескивая руками.

Себастьян в ответ на приветствие лишь закутывается сильнее и прячет руки в карманы. По сравнению с улицей, в поезде была настоящая сауна.

И вместе с россказнями Ивана о местной природе, а также о каком-то комитете волшебников по ее защите, они медленно плетутся прочь от вокзального здания. Город особых впечатлений, как расстелившееся озеро неподалеку, не вызывает. Себастьян без особо восторга разглядывает однотипные здания, то и дело поглядывая на Виолу и на то, как продолжает кружить вокруг нее несносный тип, которому уже было сделано одно предупреждение.

Не то чтобы это его дело — вмешиваться. Не то чтобы его должна хоть как-то заботить личная жизнь Виолы. Не то чтоб, но заботит, волнует, и да, хочется вмешиваться — с собой поделать ничего не может, но оправдывает свою неприязнь тем, что кажется ей этот человек не особо-то импонирует.

— Татьяна и Владимир должны были все подготовить к вашему приезду. Сегодня отдохнете, привыкните к новой обстановке, а уже завтра с утра приступите к работе, — он останавливается возле ларька с газетами, снова будто бы обращаясь к одной только Виоле. Себастьян ненадолго опускает на снег чемоданы, чтобы дать отдохнуть рукам. — В передвижениях по волшебной части города вы свободны. Там, где живут… как там у вас их называют? магглы, точно. В общем, туда без меня или кого-либо еще лучше не ходить. Несмотря на то, что сюда начали приезжать туристы, иностранцев здесь не сильно жалуют.

Сразу после короткого наставления, Иван прокручивает ручку входа по часовой стрелке, а затем отворяет дверь. Вместо газетного завала внутри расположился длинный коридор.

— Мисс Ричмонд, прошу, — услужливо протягивает руку тот, приглашая войти.

У Себастьяна начинают бродить по лицу желваки, и вместо того, чтобы последовать внутрь, тот медленно поднимает руку, направляя два пальца к своим глазам, а затем обратно на сопровождающего.

— Любезность свою поубавь, я уже говорил, кажется. Мы здесь по работе, — произносит он почти шепотом, но так, чтобы человеку перед ним все было предельно ясно. Если не дурак, то послушается — на этот раз.

И под испепеляющим взглядом Ивана, Себастьян невозмутимо подхватывает багаж и проходит следом за Виолой через коридор.

Волшебная часть города выглядит куда симпатичнее. Да и улица оживленнее, чем та, что за дверью. На смену невзрачным квадратным коробкам их встречают деревянные домики, украшенные светящимися гирляндами, запахи выпечки и какао, от которых начинает сводить желудок. А еще здесь играет музыка — Себастьян ненадолго останавливается, чтобы послушать уличного музыканта, играющего на баяне, однако после приходится в быстром темпе нагонять свою группу, ведь Иван, как некстати, прибавил шаг. Намеренно.

— Здесь я вас оставлю, — от слов сопровождающего на лице мелькает довольна ухмылка. — Будьте готовы к 9 утра. Был рад знакомству, мисс Ричмонд, — на прощание кланяется. Себастьяна удостаивает лишь сдержанным кивком. — Мистер Дейли.

Когда источник раздражения покидает поле зрения, Себастьян облегченно выдыхает. Правда, на место непродолжительному спокойствию приходит осознание: он остался с ней наедине. Сколько бы не убеждал себя в обратном, но факт остается фактом — Виола по-прежнему ему нравится, и эти чувства никуда не ушли, несмотря на то, что последние месяцы в школе они предпочитали делать, будто ничего не произошло. Да и на работе — тоже. По крайней мере, она.

— Будешь? — Дейли достает из кармана промерзшую пачку и поджигает одну из сигарет. — И как тебе город? — еле сдерживается, чтобы не добавить «и как тебе Иван?». — Сильно замерзла?

«Рада оказаться здесь со мной?» — тоже хочется уточнить, но вряд ли ответ будет такой, на который рассчитывает, поэтому он просто делает еще одну затяжку, о которой грезил всю дорогу сюда.

— Молодец, что послушала. А? Ты чего это делаешь?..

Себастьян не успевает и возмутиться, как на его голову падает шапка. Промерзшие пальцы роняют сигарету, и та беззвучно тонет в снегу, затлевает.

Теплее. Намного лучше. И снова запах. Её запах, такой узнаваемый, такой живой, что невольно хочется закрыть глаза и — раз! — снова оказаться в сыром подземелье, в ловушке, где всё было на грани, но странным образом — ближе, чем когда-либо. Прямо как сейчас.

— Ну… — смущенно тянет он, явно не уверенный в собственной готовности к прогулке. Скепсис по поводу идеи выйти на улицу не исчезает, но... когда ещё подвернётся такой шанс? — Мы ведь даже языка не знаем, — замечает он, почти оправдываясь, но, сжав губы плотнее, всё же кивает. — Ладно, хорошо. Сходим.

Дейли сильнее сжимает руки в карманах и протискивает их дальше. Так, что еще чуть-чуть — и прорвет в куртке ткань. Только сейчас осознаёт, как сильно замёрз, — по-настоящему, до костей. И потому, оказавшись в доме, вдыхает тёплый воздух почти с жадностью. Энтузиазм от принятого решения стремительно тает. Хочется — честно — просто завернуться в три одеяла и отсидеться так до утра.

Но нет, этому быть не суждено в любом случае. Хозяева сразу, без промедлений, усаживают их за стол, щедро накрытый к ужину, едва они успевают снять верхнюю одежду и бросить сумки в комнату.

Больше, чем узнать, что за жидкость наливают ему в рюмку Владимир, Себастьяна интересует, где они будут спать. Кроме гостевой и какой-то маленькой комнатушки, где они переодевались, других комнат он не видел. Еще одна дверь, вероятнее всего, спальня хозяев. А что, если?..

— Да не бойся ты. Давай, залпом, — бодро призывает мужчина, подавая пример, и тут же закусывает черным хлебом.

Дейли с подозрением косится на рюмку, принюхивается — и, скрипя зубами, делает глоток. Горло тут же обжигает, как ему кажется, чистый спирт. Морщится, угощаясь любезно сунутым в руку ломтиком хлебом, усыпанным какими-то семенами на корочке. По лицу Виолы ясно: она тоже уже вкусила местный «живительный эликсир».

— Эх, иностранцы, — мужчина смеется, подливая еще. Себастьян в ответ на это испуганно таращится: он же еще от первой не отошел! — Между первой и второй перерывчик небольшой. Давайте, за встречу.

Вторая идёт уже легче. Пальцы, наконец, перестают дрожать от холода, и вот — ароматная картошка с травами, сдобренная сливочным маслом, уже дымится в тарелке. Аппетит просыпается с неожиданной яростью. Отвыкший от нормальной еды Себастьян ест жадно, с огромным удовольствием уплетает все в рекордные сроки, и хозяйка улыбается, предлагая еще добавки. Становится немного неловко, поэтому на Виолу старается не смотреть.

— Верхнюю одежду я тебе сейчас найду. А то негоже в такой легкой куртке разгуливать. Если не хочешь, конечно, лишиться конечностей, — говорит Татьяна, выглядывая в окно и негромко цокая языком. — Морозы ещё не пришли, но в этом году ноябрь особенно холодный. А что же будет зимой…

— То ефст, это ещо не пведев? — удивляется Дейли, не сдерживаясь от комментариев даже с полным ртом картошки.

Татьяна, как и обещала, снабжает его новой курткой — тулупом, а еще вязанными варежками и ботинками потеплее. Пока Себастьян примеряет обновки, взгляд невольно скользит по комнате. Небольшой шкаф, письменный стол… и две кровати, стоящие по углам.

Две.

«А что, если» теперь звучит почти как факт. Спать они будут в одной комнате. Он и она. Разве что, каким-то чудом, в этом небольшом доме не затерялась еще одна дверь.

— Многие продавцы на ярмарке английский понимают. Так что, если заблудитесь, дорогу вам подскажут, не переживайте, — хлопочет женщина, а они, в ответ на наставления, кивают в унисон и вскоре вновь оказываются на улице, вдыхают морозный воздух, который теперь, благодаря волшебному напитку Владимира, уже не кажется таким леденящим.

Хорошо, что рядом именно Виола. Не кто-нибудь другой. Она. Пока работа не началась, всё это походит на сказку. Сказку, которую чертовски приятно делить с ней. И без Ивана, о котором уже успел позабыть.

В груди теплится надежда. Та, о которой и подумать страшно, чтобы ненароком не спугнуть. Не то, чтобы сказать вслух.

— Приятные люди, — неожиданно, через несколько минут молчания, говорит Дейли. — Татьяна и Владимир. Только вот странно, что детей нет. На фотографиях кроме них — никого, — поясняет он. — А ты что думаешь?

Ему интересно, поняла ли Виола, что по всей видимости, ночевать они будут вместе. Слава Мерлину, хотя бы кровати раздельные — иначе, все это превратилось бы в самое тупое клише, какое только может существовать. Сам эту тему поднимать не хочет — градус неловкости и так стремительно растет ровно в противоположную от уличной сторону.

Солнце уже давно скрылось за горизонтом с того момента, как они только сюда прибыли. Но на площади светло из-за пестрящихся гирлянд и включившихся фонариков. Все еще играет музыка — кто-то танцует, окружив музыкантов, кто-то стоит поодаль с горячими напитками и смеется, а кто-то и вовсе дурачится, бросая друг в дружку снег.

— Куда тебе хочется пойти? — спрашивает он, сам не зная, чего хочет, — глаза разбегаются. — Можем зайти за на… Эй, Виола?

Она, кажется, его не слышит. Наблюдает за происходящим на площади с детским восторгом и с открытым ртом — того глядишь, сугроб на языке скоро выпадет. Снежинки красиво падают ей на ресницы, таят на раскрасневшихся от алкоголя щеках, оседают на волосах — и Себастьян не может ничего с собой поделать и не расплыться в улыбке, приговаривая у себя в голове:

Какая же ты, мать твою, красивая.

Не моя. Не моя.

Он не склонен к глупостям и ребячеству. Но легкий дурман от выпитого, да и вся эта атмосфера, ОНА, действуют на него… весьма странно. Иначе. Это уже пройденный этап.

И пока Ричмонд продолжает лицезреть местные мерцающие сказочные пейзажи, он приседает, зачерпывая варежками снег, и вылепливает из него небольшой шар.

— Виола? — предпринимает последнюю попытку. Ничего. Вздыхает, и прямо перед тем, как отправить получившийся в нее снежок, кричит: — Берегись!

Отредактировано Sebastian Daley (08.05.25 21:38)

Себастьян не верит в искренность писем.

С наступлением августа совы все чаще и чаще начали стучаться в окна, принося очередные послания из дома. За несколько лет он отвык от столь пристального внимания матери — и не был готов к его возвращению в том же объеме, что был вплоть до шестого курса.
Кремовая бумага пахнет черным чаем и ванилью. Домом. Идеальным почерком выведены извинения и тоска — снова и снова, в каждом письме. В конце непременно оставлена присписка —

«с любовью,               
мама».               

И все же здесь что-то не так. Несложно поверить в то, что Доротея действительно тоскует — она лепила сына целых пятнадцать лет, он — ее собственность. Возможно, где-то в глубине души ей и правда жаль.

Вот только она бы сделала все иначе: без прямого раскаяния, которым кишат письма, без открытого выражения чувств. Доротея вину признает неохотно, с трудом, всегда — между строк.

Здесь же — экспрессивно, но [ пусто ].

Себастьян получает письма дважды в неделю. Отвечает — редко, сухо. Уверяет, что с ним все хорошо и встреч с ней не ищет. Остальные — читает, пытается разглядеть искренность, но великая актриса слишком долго не была на сцене и позабыла, каково это — играть. А может, писательство не ее конек, и безупречно Доротея Дейли умеет следовать только чужому сценарию.

Отчасти поэтому Себастьян без колебания соглашается на командировку в столь отдаленное место — чтобы хотя бы ненадолго отдохнуть от назойливой почты. Мимолетный порыв — отказаться, когда узнал, кто именно составит ему компанию в этом путешествии, но обманывать себя — бесполезно. Как бы неловко себя не чувствовал рядом с Виолой, он все равно последует за ней.

За ней — куда угодно.

Прежний дискомфорт — пыль, на смену ему приходит легкость и потеря счета времени. Себастьян растекается в смехе от лично сотворенного хаоса, в которой Виолу Ричмонд уносит вместе с собой.

Он не стремится победить, но и не поддается, уворачиваясь от ответа. Время замирает, и предательски возвращается течением, стоит Виоле признать поражение.

— Ты вся в снегу, — усмехается Дейли, наблюдая за попытками той устранить последствия борьбы. — Подожди, давай я помогу. Не тряси головой, я сам!

Он снимает одну варежку, мягко проводит ладонью по припорошенным снегом волосам — будто гладит, а не стряхивает налетевшие снежинки. Затем вынимает оставшийся снег из капюшона, финально отряхивает ее плечи.

— Будто и не продула. Но сигареты все равно с тебя, раз уж сама об этом заговорила.

Себастьян плетется рядом, вторя мелодии песни себе под нос едва слышно. Как же не хочется, чтобы этот вечер заканчивался! Чужая страна открывается новыми красками, из серого маггловского поселения разрастаясь ярким цветом. А может, это Виола, как обычно, раскрашивает любое уныние в восторг — в такой, с каким за ней наблюдает.

Пока Виола занята разговором с продавцом, добывая желаемое, Себастьян неспешно обходит соседние дома и торговые палатки, застревая свое внимание на одной из них. Резные деревянные фигурки — цветы, украшения и животные — оживают в руках мастера. Сложные трансфигурационные чары, поддающиеся определенному триггеру, который заложит создатель.

— Нравится? — мужчина с улыбкой начинает разговаривать с ним на английском, почуяв интерес. Неужели они так сильно выделяются от остальных горожан, что в них так просто углядеть британцев? — Возьми птичку.

Продавец протягивает ему застывшую фигурку.

— А? — опешив, Себастьян все же берет в руку товар, с восхищением разглядывая искусную резьбу. — Нет, я…

— Бери, говорю. Девочке подаришь. Поверь, ей понравится.

Себастьян колеблется, но все же тянется в карман за пригоршней монет. Помимо денег, которые выделил департамент, Себастьян обменял немного для себя — ими же расплачивается за маленькую птичку.

— Спасибо. А как?..

— А ты подари, и узнаешь.

В качестве прощания Себастьян ограничивается кивком. Возвращается он как раз вовремя — Виола покидает магазин всего через пару минут, уже с добытыми сигаретами.

— Угу, — одну забирает из пачки, когда они сходят с оживленной дороги в относительно приватное место.

«Не очень крепкие» заставляют откашляться от неожиданности даже его, выкуривающего после выпуска по пачке, а то и больше.

— Мерлин, гадость, — Дейли морщится, плюется, но все за снова затягивается. Лицо продолжает искажаться, вот только теперь не от крепости табака, а от упоминания Ивана, о котором ненадолго успел позабыть. — Можем сходить за глинтвейном, если хочешь. Но по-хорошему нам бы уже потихоньку двигаться в сторону дома. Завтра рано вставать.

До конца сказки остается всего ничего. Еще немного — растворится воспоминанием, скроется под толстым слоем рабочей пыли до лучших времен. Тяжелая сигарета, докуренная до половины, отправляется в мусорный бак. Себастьян мог бы высказать свои догадки насчет ночлежки, но сделать это почему-то так и не осмеливается.

— Обойдусь обычной душевой, — Дейли хмурится, неспешно приближаясь к палатке с трубой, из которой выходит дым. — Ни в какие бани я не пойду. Ни-за-что.

У палатки столпилась небольшая очередь. Он отдает последние монеты, что были с собой, расплачиваясь за глинтвейн, об который оба греют замерзшие руки.

— Не жалеешь, что поехала? — Дейли делает глоток и позволяет жидкости обдать теплом. — В том плане, что… так далеко и надолго. Мы пробудем здесь не меньше двух недель. Ну и будем честны…

«
    Нечестно делать вид,
    будто между нами
    ничего не было
                                »

— Неважно. В общем-то, странно, что послали именно нас, скажи? Мы работаем пару месяцев от силы.

Главное теперь — вспомнить дорогу обратно. Город извилистый, и Мерлин знает сколько улиц уже они обошли. Остатки глинтвейна, выпитые наспех, неприятно обжигают небо, но заставляют еще больше согреться перед возвращением во временное пристанище.

— Ты помнишь, с какой стороны мы выходили? — он обводит взглядом круглую площадь, на которую они вышли. Все ведущие к ней пути кажутся одинаковыми.

Возможно, некоторые вопросы так и должны оставаться без ответа. До тех пор, пока не придет время, чтобы раскрыть все карты и забрать себе приз. Или прогореть — тут уж как сплетутся фортуна и стечение обстоятельств.

— Я спрашивал, — губы Себастьяна сжимаются в тонкую линию, стоит ему только вспомнить короткий, больше похожий на монолог, разговор с начальством, когда он узнал о своей первой командировке. — Но, как видишь, я сам без малейшего понятия. Думал, тебе что-то будет известно, раз ты занимаешься документацией. Что ж, кажется, остается только плыть по течению.

Впрочем, в последний год-два Себастьян только этим и занимается, что плывет по этому самому течению. Сначала — в первые, безуспешные, попытки найти себя. Затем — в новые, неизведанные ранее чувства. А теперь, так вообще — в промозглую Сибирь, куда его занесло вместе с той, к которой то греб изо всех сил, то пытался отплыть подальше.

Сейчас его шатает в унисон с Виолой, дурманит от запаха оставшегося на одежде табака, привкуса крепкого алкоголя, смешенного с менее градусным теплым напитком, а еще от долгого дня, который тянется как трещины на потолке его съемной квартиры, в которой не был будто бы вечность. Когда Виолу мутит, и она резко отворачивается, сердце Себастьяна предательски сжимается.

— Ты как? — он машинально выставляет руки, готовый поймать, если упадет, но она справляется сама и даже умудряется выдать что-то вроде шутки, на которую Себастьян реагирует неодобрительным цокотом. До дома он плетется позади нее, боясь, что с ней снова что-то случится, но, слава Мерлину, добираются они уже без происшествий.

Пахнущий печным теплом дом вновь приветствует их скрипом половиц и вязкой тишиной, нарушаемой редким потрескиванием угля в печке. Хозяева спят — об этом свидетельствуют закрытые двери, кроме той, что ведет в их комнату. И все же здесь Себастьян чувствует себя лишним, как и всегда — кажется, что все это декорация, которая в любую секунду сломается по его вине. Мысль о том, что впереди еще не одна ночь в одной комнате с Виолой, хлещет по нервам сильнее любых пережитых морозов. Время уже показало, к чему может привести их уединение в стенах — к катастрофе, приятное послевкусие от которой меркнет от равнодушия.

— Какая ты бесстеснительная, — прохладно подмечает Себастьян, открывая чемодан, из которого достает полотенце, мыло и зубную щетку. — Все же немного постесняюсь и пойду переоденусь. Заодно приму душ.

Душевая крошечная: небольшое сливное отверстие в полу, облупившаяся эмаль, лейка со слабым напором, которая с трудом отмывает с него липкую усталость и остатки британской грязи. Он опирается руками о холодную кафельную стену, запрокидывает голову, позволяя воде стекать по всему телу.

— Салазарова задница! Ну как же так, — выругивается он, вытираясь полотенцем, когда осознает, что пижама осталась в чемодане. Придется выйти так, обмотать несчастное полотенца на бедрах, надеясь, что Виола уже благополучно видит десятый сон и не застанет его в таком виде.

Свет приглушен, воздух наполнен запахом еловых дров, его мыла и едва ощущаемой ноткой ее духов. В комнате все еще слышно ее ровное и усталое дыхание, однако однозначно сказать, спит она или нет, он не может. Дейли с облегчением находит пижаму в чемодане, натягивает ее и, скинув полотенце на спинку стула, опускается на кровать, прислоняясь мокрыми волосами к прохладной подушке.

Все так же гулко колотящееся сердце не дает сомкнуть тяжелые веки. Мозг кипит, перемешивая прошлое с настоящим: поезд, снежные улицы, сырые подземелья, тот роковой день в Косом, купленная птичка, смех Виолы, ее глаза, письма матери… Все это сливается в один ком, катящийся со склона, прямиком на него.

И как только происходит столкновение — он засыпает.

Утро в чужой стране, в чужом доме и в чужой холодной реальности приходит как пощечина, заставляя мгновенно проснуться. Он не сразу вспоминает, где он, но тихие бормотания Виолы с соседней кровати быстро возвращают его к действительности.

— Скоро выходить, — тихо говорит он, вначале мягко и осторожно трогая ее за плечо, а потом уже встряхивая сильнее и повышая голос. — Мерлин, Виола, вставай! Мы же можем опоздать!

Столовая встречает их ароматом блинов и каши, а за столом с улыбкой ждет Татьяна, приглашая скорее позавтракать.

— Он уже на работе, — поясняет хозяйка, наливая им в стаканы горячий ягодный чай. — Весь в делах, весь в делах. Но вы, может быть, увидитесь с ним на базе.

Они завтракают молча, и только редкие позвякивания ложек об посуду нарушают тишину. Им тоже не помешает уже потихоньку выбираться наружу, в холод. Совсем скоро должен прийти Иван — при одной только мысли о нем у Себастьяна сводит зубы. Не то, чтобы им в самом деле придется работать — скорее, больше наблюдать за тем, как справляются иностранные коллеги, и при возможности приложить руку к поиску какого-то засекреченного артефакта. Нужно быть постоянно начеку, запоминать всю полученную информацию и постараться, чтобы не ударить в грязь лицом, чтобы не получить плохие рекомендации по возвращению на родину.

— Как себя чувствуешь? Голова не болит? — спрашивает он перед выходом, надевая тулуп Владимира. — У меня с собой есть парочка бутыльков рябинового отвара на всякий случай.

Иван их встречает не в столь приподнятом настроении, как это было вчера. Но стоит ему только взглянуть на Виолу, как Себастьян снова лицезрит эту натянутую улыбку, от которой хочется плеваться.

— Опаздываем, коллеги, — сквозь зубы так и сквозит недовольство, прикрытое напускной доброжелательностью. — Надеюсь, профессор Наумцев не станет отчитывать вас в первый день. Я понимаю, что у вас другие порядки, но у нас принято с уважением относиться к чужому времени. Верю, что несмотря на разницу в менталитете, вы внесете свой вклад в поисках артефакта.

Себастьян сжимает зубы поглатывая сарказм, но когда Иван уходит вперед, он наклоняется к Виоле, прижимаясь губами к ее уху, чтобы шепнуть:

— Помоги мне не сорваться и не поджарить ему зад, ладно? — по большей части в нем говорит ревность, и он надеется, что Виола не будет заигрывать с ним в ответ. Иначе он за себя не отвечает.

Нужно отдать Виоле должное — из этого Ивана она мастерски вьет веревки, кружась возле него, словно кошка. Ему даже кажется, что он слышит мурлыканье в ее речах; или это в замерзших ушах так звенит с похмелья.

Вероятнее всего, это спектакль. Виола — девушка непростая, и не зря (ему нравится) вышла из-под крыла факультета Салазара Слизерина. Добиваться своего умеет, и прекрасно знает, как пользоваться своими внешними данными, выкручивая природное обаяние на максимум, чтобы извлечь выгоду. И судя по всему, этот раз не стал исключением, ведь их провожатый вмиг оттаял и теперь снова лыбится так, как при их первой встрече во время посадки на поезд.

Противно и мерзко. От всей этой ситуации, а точнее — от того, что он не имеет права злиться, ведь кто он такой? То чувство, которое неприятно жжет в его груди — ничто иное, как ревность. Себастьян с относительно недавних времен знает его очень хорошо, выучил все нотки этого ощущения наизусть, кульминация которого — контрапункт.

Дейли смотрит Ивану в затылок, мысленно прожигая в нем дыру насквозь, надеясь стереть черты самодовольной ухмылки с лица Земли. Он в шаге от того, чтобы достать палочку и…

…и потом Виола касается его сквозь одежду, но этого прикосновения хватает, чтобы отрезвиться и немного придти в себя. Себастьян выдыхает трижды, прежде чем начать видеть что-то, помимо живой мишени.

— Если только я не сделаю этого сегодня и не закончу на этом нашу командировку, — сквозь зубы шипит Дейли, приглушая голос, чтобы эти слова услышала только Виола. — Молодец, он снова стал самим собой. Не просто мудаком, а улыбчивым мудаком. Так он хотя бы поменьше язвит.

Себастьяна размеры базы ничуть не впечатляют. Напротив, он ожидал увидеть что-то подобное, зная, какие пафосные эти русские. Единственный вопрос, который закрадывается к нему в голову — для чего все это? Зачем такие масштабы, чем еще они промышляют в этих стенах? Стоит ли бояться того, что может находиться за закрытыми дверьми?

Сразу представляются всякие эксперименты, закупоренные болезни, формулы секретных и ужасающих заклинаний, а также многое-многое другое.

Естественно, на этом задании они не одни: Себастьян понуро разглядывает новые лица с надеждой, что тесно взаимодействовать со всеми ними не придется. А потом снова видит Ивана, болтающего с профессором, и мнение свое меняет на ходу — из двух зол он выберет то, что не окучивает Виолу Ричмонд и не действует ему на нервы.

— Чего это он так крутится вокруг Наумцева? — наклонившись, чтобы шепнуть на ухо, спрашивает он у напарницы. — Разве этот придурок не обычный провожатый?

Естественно, эта сволочь оказывается не такой простой, какой могла показаться: он — ассистент профессора, который также заведует всей лабораторией и курирует множество крупных проектов. Таких, как, например, поиск камня, который Себастьян успел рассмотреть со всех ракурсах еще за первые пять минут нахождения в зале. Наверное, столько фотографий сделано для того, чтобы при обнаружении никто точно не смог перепутать.

Конечно же, судьба не станет разлучать их с Иваном так просто. Из обычного проводника и напыщенного ассистента он резко становится еще и их временным руководителем. Себастьян даже не скрывает протяжного стона и не стесняется закатить глаза, как только профессор озвучивает распределение по группам.

— Прекрасно, — с очевидным сарказмом бросает Дейли, как только Наумцев заканчивает свою речь и дает приказ о начале подготовки.

Интересно, сколько еще он выдержит? Уж лучше поскорее вернуться домой и получить тонну писем от матери, чем пытаться держать себя в руках, наблюдая за павлином, который уже, не теряя времени, начинает рассказывать Виоле о своей должности, будто только и ждал своего звездного часа. И плевать, что Себастьян, вообще-то, тоже существует.

— …профессор считает меня своей правой рукой. Я всегда сопровождаю его на официальных встречах, веду отчеты о его делах, а еще…

Он бы так и продолжил перечислять свои мнимые регалии, если бы Дейли не подошел к столу, у которого они стояли, и не хлопнул папкой с исследованиями, что мельком успел пролистнуть.

— В документах не значатся свойства камня. Для чего мы его ищем? — он встает рядом с Виолой, слегка выступая вперед, преграждая.

— Именно это нам и предстоит выяснить. Если бы вы внимательно прочли записи со страницы двадцать семь, то вопроса, для чего мы организуем поиски, у вас бы не возникло, мистер Дейли.

Со скрежетом в зубах признавая поражение, Себастьян обратно поднимает папку и открывает на озвученной странице, опуская листы так, чтобы и Виола тоже могла рассмотреть.

На следующих страницах было еще несколько записей, касательно несчастных случаев, а также предпринятых мер безопасности.

— Могильники… — задумчиво протягивает Себастьян, передавая папку в руки Ричмонд, чтобы та самостоятельно полистала записи. — Инферналы что ли?

Мысль о том, что возможно придется столкнуться с армией живых мертвецов, совсем не прельщала. Себастьян помнит об инферналах с уроков ЗОТИ, а также с лекций в начале сентября, что проводили им хит-визарды, рассказывая о том, как защититься. Огонь — единственный способ их ослабить, и без него любые попытки ликвидировать инферналов будут бесполезны.

— Все верно, — кивает Иван и, прочищая горло, продолжает: — Поскольку наступления начинаются сразу с двух сторон, мы делимся на группы, чтобы успеть исследовать сразу эти местности. Несмотря на то, что уже две недели все тихо, будьте готовы к тому, что мы можем с ними столкнуться.

Себастьян поворачивает голову к Виоле, кивая ей, будто спрашивая, как она относится к подобной перспективе. Невзирая на шефство Ивана, его радует то, что их не раскидали по разным группам, хотя вполне могли на фоне недоверия к иностранцам: ему будет спокойнее, если она будет рядом, чтобы быть готовым ее защитить.

— Как у вас, кстати, с защитными заклинаниями? А с боевой магией как дела обстоят? — странно, что он спрашивает подобное, будучи ассистентом профессора. Министерство Магии передавало характеристики, и наверняка он с ними ознакомился, раз уж он такой крутой. — Рекомендую потренироваться в специальном павильоне.  С нами работают хранители — аналог ваших авроров — они проверят ваши способности и дадут советы. Лучше всего будет разделиться на группы. Мисс Ричмонд, не хотите ли?…

— Я буду с ней, — Дейли беспардонно перебивает его, загребая в охапку Виолу. Несколько опешив от того, что он ее коснулся сам, все-таки отпускает. — Нам еще работать вместе, и было бы замечательно использовать возможность потренироваться бок о бок. Где там этот ваш павильон?