Считается, что люди - существа разумные. Но кто-то явно просчитался, потому что, пока все стояли в очереди за мозгами, его сестра - Кора - придумывала сотню и одну причину, как свести свою семейку с ума. И если кто-то скажет, что для этого тоже нужны мозги, то нет, хорошие, для этого нужны лишь зачатки, никаких исключительных когнитивных процессов, эмпиризма, а процесс принятия решений сведен до такого минимума, что можно услышать стук на самом дне.

Опускаться настолько низко, чтобы послушать барахтанье сестры, сопровождаемое воплями «придумай хоть что-то», Холден не хотел. Хватало ее тревожных писем, что отправлялись после прочтения сразу же в камин. Все же «униженные и оскорбленные» лучше смотрятся на полке в его личной домашней библиотеке, чем в возможных сводках светских новостей, если все вылезет в неприглядную наружу.

Его собственная наружа не менее отвратительная, попахивает испорченным варевом из бурлящего котла. Холден принюхивается на всякий случай к себе, задирая манжет рубашки - нет, не от него. Всему виной вот это весеннее обострение у каждого второго. Вайб разврата в каждом темном углу, помеченном чьими-то вздохами и охами, признаниями в вечной, тьфу, любви, обещаниями, которым не суждено сбыться.

Он, конечно, не осуждает - какое вообще дело до чьей-то жизни, если собственная все еще подкидывает пасхальные подарки с тревожными звоночками о том, что великий дракклец не за горами. Кому расскажи - заржут, надрываясь.

Ледберри не смешно. Поводов для радости столько, что можно пересчитать по пальцам одной руки, если предварительно загнуть все, кроме среднего. Впрочем, устраивать панихиду в ближайшее время он тоже не намерен.

Его же намерениями - потратить ближайший час, слоняясь призраком выгоревшего и уставшего от жизни выпускника - выстлана дорога в ту часть замка, где в это время суток можно словить свое отражение в кристаллизированной, колючей тишине. И все бы ничего, но его песий нос улавливает [снова] непривычный запах.

Ледберри сдерживается, чтобы не расчихаться, трет нос костяшкой указательного пальца и морщится. Что-то подобное он не раз чуял у теплиц, когда стайка старшекурсников слеталась на медитационный променад.

Виновницу он находит почти сразу же, неодобрительно косясь на свернувшийся на скамейке клубок тревоги. И очень хочется пройти мимо, не цепляя ту, что может укусить, но, вероятно, проснувшаяся тяга к мазохизму побеждает.

- Мэгги. - Цокает Ледберри, невольно копируя интонацию, коей вознаграждают преподаватели провинившихся студентов. Снейп - не в счет. У того с интонациями вообще все плохо. - Воздух, конечно, бесплатный, но ты тоже не наглей, а.

Не имеет значения, чем та затягивается, какой дрянью травит свое существование, если хотя бы на какой-то миг может беззаботно смеяться. В этот же миг, длящийся не более секунды, Холден и сам преисполняется, неосознанно втягивая едкий дым в легкие.

- Может, и есть. Или нет. - Пожимает плечами, сутуло опускаясь рядом. Все его важные дела могут катиться гриндилоу под хвост, там и оставаться, пока не погорят все отведенные на них сроки. - Ну что за мелкая хулиганка… И давно таскаешь, Мэгги? Как это ещё Спраут не поставила замки на теплицы? Главное, из подсобки Снейпа не таскай, он ее все эти годы холит и лелеет, по ночам инвентаризацию проводит, чужие отпечатки ищет. Представляю, как подгорело, когда пришлось пустить Слагхорна. Весь сентябрь слышал этот зубной скрежет.

Ледберри не боится - принимает тепличный дар из рук той, что и глазом не моргнет, как окажешься под деревянной крышкой гроба. Не зря же говорят, что на том свете выспишься, а со сном у Холдена как раз натянутые отношения.

С другой стороны, баловаться всякой дрянью перед тем, как завалиться на репетицию - перспектива сомнительная. Холден слишком долго выезжал на том, чем наградила природа, но вчерашние малявки со своими ломаными голосами понемногу начали подтягиваться, составляя запоздалую малолетнюю конкуренцию.

- Как ты это делаешь? Подбираешь, в смысле. - Он приминает самодельный табак, спешно подкуривает и наконец сильно затягивается на вдохе. Горло саднит от первой тяжки, горечь на языке сменяется чем-то кисло-сладким. - И как быстро вставляет? Признаю. Вышло шикарно. Того гляди - галеоны начнешь грести. Нам, простым смертным, только это и остается. Мы - не Драко Малфои. Нас daddies так не балуют. - И это к лучшему, - убеждает себя Ледберри, потирая свободной рукой подбородок. Он, конечно, тот еще философ на полставки: с завышенным чсв продвигающий свою мудрость в народ, когда глубоко фиолетово, что об этом думают другие, и думают ли вообще, может, просто крутят пальцем у виска. Он бы на себя также реагировал.

Холден, в очередной раз затягиваясь, не сразу осознает, какого лешего Ровсток ищет под скамьей - в едком дыме ее темноволосая макушка маячит чем-то пушистым, к чему, по привычке, хочется наклониться и потрепать по загривку, приговаривая «кто тут хороший мальчик». Больше смахивает на конечную, когда самое время сойти на станцию и пересесть на другой поезд. Но Ледберри был бы не собой, если бы не выкурил все до талого, нервно потирая теперь места ожогов на пальцах от дотлевшей самокрутки.

- Ничего не чувствую. - Хрипит он, медленно поворачивая голову, чтобы уткнуться глазами в чужой профиль. В его задымленном сознании Меган все та же: в пограничном состоянии между кошенькой и «я выцарапаю тебе глаза, придурок». Только непривычно тихая.

- Эй, ты че? - Очередная попытка вытянуть руку, похлопать по плечу, хотя бы ткнуть в щуплый бок. - Зависла? Пить хочется. Горло дерет. Все озеро бы выпил и кальмаром закусил. А у меня этот… хор скоро. Хор, да. Петь. Опять. Зачем? Эй, - рука наконец нащупывает что-то угловатое [плечо, очевидно], после чего Ледберри принимается щелкать пальцами, призывая обратить на себя внимание, - Мэг, Мэ-э-эгги, ты здесь? Мы тебя теряем? - Слишком много звуков. Холден громко чихает, пряча нос в сгибе локтя. Слишком громко. Так, что в ушах теперь звенит.

Холден порой забывает, насколько уникальные личности его окружают. Взять вот Ровсток [желательно аккуратно, чтобы не оглушила визгом и не шлепнула своей ладошкой по его бритой щеке] - как в ней только умещается эта тяга к саморазрушению и созиданию, одному только Мерлину известно. Вряд ли догадывается, что сама из себя представляет, какую угрозу несет неугодным, словно валькирия, разрубая лезвием идеально заточенного клинка - своими блестящими разноцветными глазами. Обвешивается табличками «близко не подходи», но при этом вся ее аура, сотканная из парфюма, привычно-бунтарского макияжа и вельветового голоса, говорит об обратном.

Холден редко когда ее покой нарушает. Предпочитает занимать позицию, докуда ее заостренные ноготки не дотянутся, если наружу вылезет неудачная шутка. А шуток у него таких хоть отбавляй. Только вчера чудом не получил по лицу от ее подруженции - Мур.

Между собой такие непохожие - Меган ему импонирует больше. В случае тотального пи… апокалипсиса, в бункер он бы с собой взял Ровсток. Судя из только что услышанного, та приспособиться может ко всему, да и выгоду извлечет, если захочет.

- Два года?! - Прыскает и качает головой Ледберри. Пока Мэг обдирала цветочки в теплицах и занималась научными экспериментами, чем страдал он сам? Парочка вдребезги взорванных манекенов не в счет, как и сольная партия в хоре. - Вот сейчас я зауважал тебя ещё больше.

Он снова смотрит на нее, но иначе. Все еще не может поверить в услышанное. Проворная и умная мелкая, и он - собака сутулая, которая максимум, что протирала штаны за картишками с Викрамом, да толкала бутылки, пока Уоррингтон был в Хоге. Небось ещё успела с десяток мужских сердечек разбить /или съесть их за ужином, запивая Romanee-Conti 1945 года/, он - по одному неудавшемуся свиданию с тремя девчонками с разных факультетов, и ни одной слизеринки, спасибо Моргане.

Возможно, все эти сравнения - глупость, но и Холден так-то не рейвенкловец.

- Было. На пятом курсе. - Нехотя признается он, потирая кончик носа. - Один рейвенкловский болван посоветовал впечатлить француженку жемчужной пылью, которую добавляют в Амортенцию; другой болван повелся, не придумал ничего умнее, чем одолжить у декана, естественно, не спросив. Спустя пару дней наш Шерлок приволок меня за шкирку в подсобку и заставил протирать все склянки. Моей же рубашкой.

Не та история, которую следует пересказывать потомкам. И Ледберри надеется, что долго не задержится в памяти Ровсток. Все равно, что матушка станет показывать его детские колдографии какой-нибудь девице, которую он притащит домой на ужин. После такого позора и обливиэйта не жалко.

- Почему я должен злиться? - Если Мэг слишком прошарена во всем этом, то он ни драккла из ее слов не понимает. Его оценка за зельеварение - лишь следствие зазубренного материала, доведенных до автомата движений. С Травологией - ещё хуже. Не быть ему зельеваром и не выращивать в оранжереях цветочки, ворча на тех, кто захочет потрогать аконит с белладонной. А все потому, что магловский Санта не приносил на Рождество котелки да горшки с жующей капустой. Вместо них - угольки, как самому отвратному ребенку в семействе.

Вот и вырос он слегка отбитым. Ищущим, на кого напороться, да какую дурь из всевозможной дури выбрать. Вот и сидит с Ровсток, потягивая дурманящий дым, будто жить перехотелось. На ее манипуляции плечами пожимает, мол, все шикарно, разве что горло дерет, а с головой и без курева одни только проблемы с тех пор, как отец заставляет в легилименцию играться. Так-то второй год пошел, а результаты плачевные.

Будь иначе, то давно уже покопался в головушке Меган, выискивая причины столь упаднического настроения. Не то, чтобы ему было не все равно, но мало ли - дело не в этих девчачьих сдвигах, и если не в них, то он бы смог хоть как-то помочь? И надо ли это ему? За пять таких самокруток набить какому-то кретину рожу. Потом набьют рожу ему, и так по кругу - бессмысленный цикл насилия среди разумных существ, что додумались создать водородную бомбу и слетать в космос.

Чем больше Холден зацикливается на этом, тем хуже понимает, что говорит Ровсток. Что ее голос засел в его голове вспышками звуков и красок, размытыми образами, напоминающими результат легилименции, только без заклинания и волшебной палочки. Вместо ответа - мычит, трясет головой так, что на влажный лоб падают непослушные пряди, которые он тщательно каждое утро старается зачесывать назад. Ему кажется, что любая попытка сейчас встать обернется провалом. Не уверен, а проверять как-то не хочется.

Теперь говорит он, собственными словами обжигаясь; отмахиваясь от надоедливой пчелы, что жужжит над ухом, перебивает; восхищаясь тем, как рассыпаются звуки, в мыльные пузыри превращаясь.

Снова чихает.

- Знаешь, М э г г и, - протягивает он, лопая пальцем воображаемые пузырьки со всевозможными звуками; те лопаются звонко, обдавая прохладой со стороны фонтана - то, что нужно, - никто до сих пор не переплюнул тебя. Ты и я - лучшие из тех, кто когда-либо был в хоре. - Ни разу не бахвальство, сухие факты - знает точно. - Придешь, построишь кошачьи гла… апхчи, - нос чешется ещё больше, как чешется мысль, что все это время ускользает от него, - прости. Глаза милые сделаешь. - Холден чихает снова, на этот раз громче, тянется за носовым платком в карман, как и у всех причастных к элите - золотыми нитками вышитому. - Алле… АПЧХИ!

Ледберри порывается встать, на ватных ногах, заплетающихся, хоть как-то дойти до фонтана. Его прибило. Вставило. Да так, что скользит по плитке, словно на льду - неумело, коряво, спотыкается, чуть не падая в воду лицом.

- Сейчас, - машет указательным пальцем, оборачиваясь, - рыбки.

Те смотрят на него своими пустыми глазами, рты открывают. Холден их тревожить не хочет, зачерпывает воду ладонями у самого края, чтобы умыться. Теперь от него точно псиной мокрой несет - шерсть свою приглаживает, ловя ртом капли, облизывается.

- Ну, знаешь, Ровсток… вон та рыба сказала, что ты - русалка. Трепло она? Или искупаешься?