Шеймус стоял у входа в Большой зал, прислонившись плечом к холодной каменной стене. Твикросс ещё что-то говорил внутри, но он не слушал.

Он не мог больше там находиться. Просто физически не мог. Ещё минута в этом зале, ещё одна секунда рядом с Лавандой, которая упорно молчала, и Ноттом, который сыпал своими идиотскими комментариями вперемешку с неприкрытыми насмешками — и Финниган бы сорвался. Он чувствовал это всем телом. Ещё чуть-чуть — и он бы схватил этого самодовольного слизеринца за грудки, приподнял над землёй и вытряс из него все эти драккловы намёки и ухмылки. Выбил бы, если понадобится.

Но не там. Не при всех. Не на глазах у Твикросса, который и так уже бросал на него косые взгляды после того, как Шеймус откровенно игнорировал половину занятия.

Поэтому он просто ушел, пока не наделал глупостей. Ему было всё равно, что он не закончил урок как положено и выскочил раньше всех. Плевать. Сейчас это было меньшей из проблем.

Студенты начали выходить из зала. Кто-то обсуждал свои успехи, кто-то жаловался на неудачные попытки, кто-то просто молчал, выглядя уставшим. Аппарация выматывала, особенно когда не получалось. Шеймус это отлично знал — у него самого голова всё ещё побаливала после тех попыток.

Финниган стоял, сложив руки на груди, и старался выглядеть небрежно. Просто парень, который ждёт кого-то, ничего особенного. Но взгляд его цепко пробегал по каждому выходящему лицу, выискивая двоих. Нотта в первую очередь, Лаванду во вторую. Он надеялся, что Нотт выйдет первым, хотя сам толком не понимал, почему это важно. Наверное, потому что если она появится раньше, то он не сможет просто так подойти к слизеринцу и высказать всё, что накипело. Она встанет между ними, попытается остановить, объяснить, защитить этого... Шеймус сжал зубы. Да какого драккла она вообще его защищает?

Она всё равно вряд ли захочет что-то сказать. Просто убежит. Она хороша в этом — в том, чтобы избегать неудобных разговоров, отмалчиваться, делать вид, что ничего не происходит. Шеймус знал это по прошлому году, когда между ними всё рассыпалось, и она просто... исчезла. Перестала с ним разговаривать, отводила глаза, находила причины уйти.

История повторяется, да?

Поток студентов продолжал вытекать из зала. Шеймус узнавал лица — Терри Бут прошёл мимо, о чём-то споря с Майклом Корнером. Пара рейвенкловских девчонок, хихикая. Несколько хаффлпаффцев. Эрни Макмиллан кивнул ему в знак приветствия, но Шеймус едва заметил — всё его внимание было приковано к дверям.

И вот, наконец, в дверном проёме показалось лицо, которое он ждал. Нотт.

Шеймус неосознанно выпрямился, отрываясь от стены. Плечи напряглись, руки остались скрещены на груди, но кулаки сжались крепче. Он буравил слизеринца взглядом, не отрываясь ни на секунду, ощущая, как внутри снова поднимается эта жгучая, почти физическая ненависть.

К его высокомерному лицу. К этой невозмутимости, с которой он всё говорил. К манере держаться, будто он выше всех. К тому, как он смотрел на Лаванду. К тому, что он вообще смел на неё смотреть. Интересно, хватит ли у него смелости подойти? Или он сбежит, поджав свой змеиный хвост, как это делают все слизеринцы, когда дело доходит до настоящего разговора? Может, попытается проскользнуть мимо, сделать вид, что не заметил? Или вызовет кого-то из своих дружков на подмогу?

Что ж, Нотт, покажи, есть ли у тебя яйца. Или ты только языком трепать умеешь?

Отредактировано Seamus Finnigan (25.10.25 21:06)

Плевать он хотел на эти игры! Финниган шагнул вперёд, не обращая внимания ни на дистанцию, которую Нотт так старательно вымерил, ни на его пустые слова.

— Что у тебя с Лавандой? — выпалил он без прелюдий.

Нотт вытащил руку из кармана, и Шеймус инстинктивно напрягся — ждал палочку, заклинание, что угодно. Но пальцы просто повисли вдоль бедра, расслабленно, почти лениво. Этот жест — такой небрежный, такой демонстративно равнодушный — разозлил ещё сильнее.

Будто Нотт даже не считал его угрозой. Будто всё это было недостойно внимания.

— И не надо мне своих высокопарных фраз. Отвечай!

Голос сорвался на последнем слове, и Шеймус услышал это — своё собственное отчаяние, прорвавшееся сквозь злость. Руки сами потянулись вперёд, пальцы вцепились в ткань мантии — схватить, встряхнуть, выбить ответ из этого самодовольного слизеринца. Но он заставил себя остановиться в последний момент, не притягивая и не отталкивая. Не здесь.

— Говори, Нотт, — приблизившись, Финниган усмехнулся ему в лицо. — Если только не придумал всё сам себе.

Он оказался так близко, что не мог не вглядеться в лицо однокурсника. И в его глаза.

Вот что поразило его сильнее всего.

Глаза Нотта были пустыми. Не холодными — холод хотя бы означал какую-то эмоцию, ненависть, презрение. Нет, они были мёртвыми. Как будто внутри никого не было. Как будто Нотт смотрел сквозь него, а не на него, видел что-то далёкое и недоступное.

Шеймус видел разных людей — злых, испуганных, высокомерных. Снейп смотрел с презрением, Малфой — с насмешкой, даже Лаванда, когда злилась, смотрела с огнём в глазах. Но такого взгляда он не встречал никогда. Будто слизеринец был где-то очень далеко, в месте, куда не добраться. Будто всё происходящее — их разговор, вопросы, угрозы — было лишь театром теней, недостойным настоящего участия.

По спине пробежали неприятные мурашки.

Эти глаза говорили: ты ничто.

Тупая ноющая боль в висках отвлекла его от этих мыслей — но это только подливало масла в огонь, делало его резче, отчаяннее. На самом деле, важно было только одно — услышать правду. Наконец-то услышать дракклову правду о том, что происходит.

Потому что Шеймус больше не мог. Не мог смотреть на эти странные переглядывания, значащие явно больше, чем он знает. Не мог слушать загадочные фразы слизеринца, которые тот бросал как крошки — достаточно, чтобы дразнить, недостаточно, чтобы понять. Не мог видеть, как Лаванда отводит взгляд, когда он пытается с ней заговорить, как напрягаются её плечи, как сжимаются кулаки.

Будто между ними выросла стена, и он не знал, кто её построил.

Бессмысленное страдание? Обменять её? Да пошёл ты, Нотт, со своими загадками и мёртвыми глазами!

Шеймус стоял так близко, что чувствовал запах мантии слизеринца — терпкий, горький, резкий. Пальцы стиснули ткань ещё крепче. Всё тело было натянуто как струна, готовая лопнуть.

Отредактировано Seamus Finnigan (06.11.25 01:38)

Лаванда Браун ненавидела, когда к ней обращаются по-фамилии, особенно, если это делают те люди, кто считаются куда более близкими, чем просто случайные знакомые.

Обезличенность обращения по-фамилии ударила сильнее, чем если бы Нотт повысил голос, или оскорбил. Не потому что это было грубо — а потому что это было холодно, намеренно, подчёркнуто отстранённо, и в этот миг Лаванда вдруг отчётливо поняла, что её не просто просят отойти — её вычеркивают из происходящего, как лишний элемент, как неудобную переменную, мешающую «настоящему» конфликту.

Лав-Лав почувствовала, как внутри что-то резко сжалось, а затем — с такой же резкостью развернулось в ярость, потому что  слова слизеринца лишали смысла всё, что она сделала или планировала сделать.  Попытку остановить, её участие, право вообще находиться здесь.

Блондинка медленно выпрямилась, и в этом движении не было ни робости, ни желания сгладить углы — только жёсткая, выверенная решимость не позволить разговаривать с собой так, будто она предмет мебели, который можно переставить ради удобства.

— Не смей со мной так разговаривать, — отрезала она,  голос её был ровным, но звенящим, как натянутая струна. — Я  тебе не предмет мебели, которую можно отодвинуть, потому что она мешает твоим планам.

Она сделала шаг назад — не потому что подчинилась, а потому что сама так решила, чётко обозначая границу, и в этот момент злость окончательно вытеснила всё остальное: тревогу, сомнения, даже страх.

— Да делайте вы что хотите, правда, — продолжила Лаванда, уже почти зло усмехаясь и переводя взгляд на Финнигана. — Хоть поубивайте друг друга, если вам так важно помериться… чем вы там меряетесь. Только будьте добры делать это не здесь, не у всех на виду. Мне совершенно не хочется, чтобы мой факультет лишился баллов из-за того, что у вас обоих проблемы с самоконтролем.

Мысль прозвучала до невозможности прагматично, и от этого злость только усилилась, это ж до чего нужно было довести Лаванду Браун, чтобы находясь в эпицентре драки она думала о факультетских баллах.  Нездоровое многолетнее влияние Грейнджер?  Пожалуй, она  действительно могла-бы  оценить подобную аномалию.

Резкий захват руки  выше локтя заставил  Лав-Лав вздрогнуть от неожиданности.  Слишком безапелляционно, что заставило Лаванду снова почувствовать себя не участницей происходящего, а предметом, который просто переставляют с места на место. Это чувство породило следующее - внутри вспыхнуло всё сразу — резко, ослепляюще. Почти унизительно.

Когда хватка была убрана, ощущение чужой воли всё ещё жгло кожу, и именно это стало последней каплей. Она медленно подняла голову, и во взгляде больше не было ни тревоги, ни попытки сгладить углы, ни желания быть удобной.

— Ты,  случайно ничего не перепутал? Домовиками своими командуй, — произнесла Лаванда ровно, с подчёркнутой  ледяной вежливостью. — А я как-нибудь сама разберусь, где мне стоять и что делать.
И, подняв голову, возможно чуть выше, чем требовалось, Лаванда наконец позволила себе сделать то, что должна была сделать с самого начала — резко развернувшись на каблуках, не оглядываясь и не замедляя шаг, решительно удалиться прочь.

Отредактировано Lavender Brown (13.12.25 20:37)

Финниган не рассчитал разворот и промазал — кулак прошёл мимо, рассекая воздух впустую, — но зато Нотт был готов.

Его удар пришёлся точно в челюсть.

Взрыв боли. Голова откинулась назад, шея неприятно хрустнула. Во рту разлился металлический привкус крови — прикусил язык или разбил губу, какая разница. Перед глазами вспыхнули белые искры, на секунду мир поплыл.

Гадство.

Но боль была... правильной. Реальной. Это было то, что можно было понять — не загадочные намёки Нотта, не его ледяная неприступность, не непонятное что-то между ним и Лавандой. Удар. Кровь. Злость, которую можно было выплеснуть.

Шеймус среагировал инстинктивно — развернулся, используя импульс от удара, и вложил всю злость в попытку резкого удара локтём в сторону Нотта.

Отредактировано Seamus Finnigan (21.12.25 22:20)

Удар выбил воздух из лёгких одним болезненным выдохом. Тело резко сложило пополам, и сквозь звон в ушах он услышал неожиданно чёткий голос Нотта.

Пока Шеймус судорожно пытался восстановить сбитое дыхание, в голове его вспыхивали мысли одна за другой, обжигая не хуже, чем кулаки. Этот ублюдок смеет говорить, что понимает её? Что он, Теодор Нотт, который вообще с ней никогда толком не общался, который смотрит на всех как на флоббер-червей — он вдруг понимает Лаванду Браун лучше, чем Шеймус? Лучше, чем тот, кто целовал её, смешил её, держал за руку в коридорах, слушал её бесконечные рассказы про гадания и сны, вытирал слёзы, когда она плакала из-за Рона-дракклового-Уизли?

А ведь слова жгли именно потому, что где-то глубоко внутри Финниган и сам это знал. Знал, что он облажался и упустил её. Что не понял, когда нужно было понять. Что она зачем-то пошла к Нотту — к тому самому Нотту, которого он сам, как полный идиот, упомянул тогда, в апреле.

Мысль, которая пришла ему в голову ещё на занятии по аппарации, вдруг пронзила его так, что Шеймус даже замер на мгновение. Неужели... она его тогда послушала? Неужели всё началось в тот вечер, когда он сидел рядом с ней у камина и нёс чушь про то, кто ей подойдёт? Про Маклаггена, про других... и про Нотта?

А Нотт — этот ублюдок — взял и воспользовался. Влез, когда не надо. Подполз, пока Шеймус не видел.

И теперь он стоит тут и говорит, что понимает её! Что видит то, чего не видел Шеймус. Что он лучше, умнее, достойнее.

Нет. Нет-нет-нет!

Финниган рванулся вперёд, игнорируя жжение в лёгких, и навалился на слизеринца всем весом. Вывести из равновесия. Толкнуть к стене, прижать, заставить заткнуться. В его движении читалось всё то, что он не мог выразить словами — потому что слова всегда были не его сильной стороной, а драка... драка хотя бы была честной.

И он, похоже, проигрывал её.

Отредактировано Seamus Finnigan (21.12.25 22:21)

Ярость сузила мир до одной точки — всё остальное потеряло очертания и какое-либо значение. Только эти холодные глаза. Только это проклятое лицо. Шеймус так ярко представлял, как это выражение меняется от столкновения с его кулаками, перекашивается от боли и страха, что пропустил следующий удар.

Он впечатался в то же место — Нотт словно нарочно целился туда же, закрепляя своё превосходство. Со сдавленным хрипом Финниган практически уткнулся ему в грудь, хватаясь за мантию, чтобы не рухнуть на пол. Боль сдавливала грудь, голова шла кругом от недостатка кислорода, а от мерзкого металлического привкуса во рту тошнило.

Он ненавидел его. О, как же он ненавидел его!

И всё потому, что не сиделось гадёнышу в своём змеином гнезде — взял и влез туда, где ему не место. И сейчас наверняка довольный стоит над ним и думает, что выиграл.

Нет. Ещё нет... Кровь. Он хотел увидеть кровь на его лице! Хотел, чтобы Нотт почувствовал его ненависть. Чтобы понял, каково это!

Едва кислород снова начал поступать в лёгкие — рвано, судорожно, со свистом — Финниган на согнутых коленях отшагнул назад, перенёс вес на заднюю ногу и рванул кулак вверх, надеясь, что круги перед глазами не помешают ему использовать импульс подъёма и собственную злость.

Отредактировано Seamus Finnigan (21.12.25 23:59)

Но помутнившееся зрение и судорожные хрипы вместо вдохов всё же подвели его — миновав челюсть, кулак Шеймуса лишь скользнул по подбородку слизеринца, оставляя красную отметину, которая, впрочем, имела все шансы стать синяком. Во всяком случае, он отчаянно надеялся, что так и будет.

Почти тут же Нотт с силой толкнул его в плечо.

Финниган неловко отступил назад — один шаг, второй, третий, — едва успев упереться руками в край стола и лишь благодаря ему удержаться. На пару секунд он замер так, согнувшись, тяжело дыша в попытках выровнять дыхание.

Потом поднял взгляд на Нотта.

Тот стоял в трёх футах, даже не запыхавшийся — ни царапины, ни капли крови. Только этот дракклов взгляд — холодный, оценивающий, почти скучающий. И буднично-едкая оценка, словно они в этом Мерлином забытом кабинете собрались пародировать Снейпа, а не месить друг другу рожи.

Парень оттолкнулся от стола и с новой силой бросился на Нотта. Вся его энергия была направлена на действия, и тратить драгоценный воздух на слова не было никакого желания. Финниган намеревался схватить его за грудки и, совсем как хотел там, на выходе из Большого Зала, с размаху швырнуть спиной о стол. Он предвкушал, как вместо острых слов из его рта вылетит как минимум сдавленный выдох, а пока он приходит в себя, Шеймус пригвоздит его ударом кулака в нос.

Да, сломанный нос бы ему очень пошёл. Может, поприятнее бы выглядеть стал.

Отредактировано Seamus Finnigan (22.12.25 00:35)

Каким-то образом Нотт снова оказался не там, где Шеймус ожидал его увидеть — в горло вжалось предплечье слизеринца, а по спине разлилась приятная прохлада стены, взявшейся за ним непонятно откуда.

Он ударил его в упор, глядя прямо в глаза.

Боль взорвалась где-то в районе скулы, потом ещё раз — в челюсти, потом снова, Шеймус уже не мог сосчитать. Перед глазами поплыли тёмные пятна. Он слабо понимал, нанёс ли он Нотту хоть один нормальный удар. Сколько вообще длится эта драка — минуту? Пять? Час? Дышать становилось всё тяжелее. Горло сдавливало, в груди горело, будто он и правда надышался дымом. Всё плыло, мир становился всё меньше и меньше, сокращаясь до лица Нотта — до этих холодных глаз, до носа, который всё ещё не был разбит.

Шеймус попытался дёрнуться, вырваться, ударить — хоть как-то, хоть чем-то, — но тело не слушалось, руки были зажаты, ноги подкашивались.

И тогда он встретил взгляд Нотта. Сфокусировавшись на нём, Финниган выдавил слабую, кривую улыбку сквозь боль и насмешливо прохрипел:

— Это... всё?... — голос вышел сиплым, ломким. — Слабак...

Отредактировано Seamus Finnigan (25.12.25 00:23)